Получив от ханши ярлык на Великое княжение Владимирское, Андрей прежде всего выгнал из Владимира родного дядю Святослава[377], даже не устыдившись его старости (Святослав, брат Ярослава Переяславского, наследовал Владимирский престол по праву старшего в роду). А затем с геройской дерзостью, но политически недальновидно решил продолжить сопротивление власти татаро-монгольских завоевателей[378]. Он заключил антиордынский союз с Даниилом Романовичем Галицким, женившись на его дочери[379], а также с другим своим братом —тверским князем Ярославом. Участники новообразованной коалиции начали готовить совместное выступление против татар. Кроме того, Андрей прямо объявил, что заключает «союз со шведами, ливонцами и поляками, с целью избавиться от монголов»[380].
Но Батый, а точнее, его сын Сартак, уже управлявший делами в Орде по причине дряхлости отца, немедленно предупредил эту попытку мятежных князей. В 1252 г. Сарай направил одно карательное войско под предводительством татарского воеводы Неврюя во Владимир, другое же под предводительством Куремсы послал на Галицко-Волынское княжество, подвергнув их новому жестокому разгрому. Летописец констатировал: «И бысть сеча великая, гневом же Божиим, за умножение грехов наших, погаными христиане побеждены быша»[381]. Полностью разбитый у Переяславля, потерявший власть, Андрей вместе с женой бежал сначала в Новгород (однако новгородцы его не пустили), потом в Тверь, а затем через Псков и Ревель (Таллин) — за границу, в Швецию. Бежал в то самое время, когда, подчеркивает историк, «Неврюева рать» всей тяжестью обрушилась на простой народ, ибо татарское войско, шедшее против Андрея и Ярослава, «рассунушася по земле… и людей безчисла (в плен) поведоша, да конь и скота, и много зла створше отъидоша»[382]. Так дорого пришлось платить русским людям за «рыцарскую честь» князя Андрея Ярославича Владимирского, которому, по словам Н. И. Костомарова, «тяжело было сделаться рабом»[383] татар.
Кстати, повествуя об этих событиях, летописец передает гневный возглас Андрея: «Господи! Доколе нам между собой ссориться и наводить друг на друга татар; лучше мне бежать в чужую землю, чем дружиться с татарами и служить им!..»[384] Возглас, по которому также можно понять: факт, что в результате его неудачной попытки восстания против татар оказалась вновь опустошенной Русь, для самого князя Андрея никакого особого значения не имеет… Правда, судьба все-таки заставит смириться гордого князя. В 1257 г., вернувшись из-за границы, он покаянно признает свою вину, и Александр Невский простит брата, приняв его «под свою руку» и отдав Андрею в удел город Суздаль[385]. Да, князь Александр действовал иначе…
Хотя некоторые историки склонны упрекать Александра в том, что он якобы принимал участие в подавлении антиордынского выступления князей Андрея и Ярослава, но, ПРЯМЫХ сообщений об этом источники не содержат[386]. В летописях имеется лишь косвенное указание на то, что в момент рассматриваемых событий Александр отправился в Орду, был в ставке Батыя, близко сошелся с его сыном Сартаком, а затем и побратался с ним, вследствие чего стал приемным сыном хана[387]. Однако дружба с Сартаком, который к тому же симпатизировал христианству[388], свидетельствует скорее не о «предательстве» Александра Ярославича, а о его стремлении переломить отношение татар к Руси и, может быть, даже найти в кругах высшей татарской знати союзников для нее. Кроме того, нельзя упускать из виду, что и чисто по-человечески это был очень непростой выбор для самого князя —ведь еще совсем недавно татарами был отравлен его отец. Но Александр счел необходимым перешагнуть и через эту личную боль. Ибо союзники в Орде, опора на них, были как воздух нужны ему отнюдь не для защиты своего «рыцарского достоинства», а для защиты своей земли, своего Отечества.
В 1252 г., после бегства Андрея, Батый отдал Александру Невскому Великое княжение Владимирское, сделав его, таким образом, теперь уже действительно главой Руси. И первым же крупным внешнеполитическим шагом, который предпринял Александр в качестве Великого князя, явилась его новая война со шведскими крестоносцами. Обстоятельства складывались так, что медлить было ему опять нельзя.
Пользуясь общим ослаблением Руси после азиатского нашествия, а также отъездом из Новгорода самого Александра Невского, вследствие чего новгородцы уже не могли, как это было раньше, оказывать поддержку финским племенам в их борьбе с агрессией Швеции, шведы решили предпринять новое наступление на Финляндию. Главной стратегической задачей похода являлось превращение финских земель в надежный плацдарм для дальнейшего наступления на Северо-Западную Русь. И неслучайно, подчеркивает исследователь, реализации этого плана предшествовало весьма продолжительное пребывание в Швеции известного читателю «папского легата в Прибалтийских странах Вильгельма Моденского (к тому моменту получившего сан кардинала Сабинского), игравшего в предшествующее время (как уже было отмечено выше) ведущую роль в подготовке крестоносной агрессии против Руси в 1240–1242 гг.»[389]. Кардинал приехал в октябре 1247 г. и за десять месяцев своего пребывания в Швеции неоднократно встречался не только с королем Эриком Картавым, ярлом Биргером, но и успел провести Церковный собор, посвященный организации Второго крестового похода шведов в финские земли.
К середине 1249 г. эти военные приготовления в Швеции были закончены; осенью того же года большое шведское войско под предводительством знакомого Александру ярла Биргера высадилось на побережье Финляндии и стало успешно продвигаться в глубь страны, к центральным финским озерам, захватило область Хяме[390]. Начался завершающий период колонизации и окатоличивания финских племен. Так как плохо вооруженные, не имевшие строгой военной организации финны оказались не в состоянии долго сопротивляться сплоченному натиску закованных в железо шведских рыцарей. А одновременно с подавлением сопротивления финнов происходило, конечно, и массовое принудительное крещение их по католическому обряду: побежденным тавастам[391] шведыкатолики предоставляли только один выбор —или крещение, или смерть[392].
Историк подчеркивает: крупный успех шведских войск стал не только трагической вехой в истории Финляндии, но был также и тяжелым ударом по государственным интересам Руси, и особенно самого Новгорода Великого, как отмечалось выше, издавна поддерживавшего с финскими племенами тесные взаимовыгодные связи. «Это значение похода Биргера прямо имел в виду автор Хроники Эрика, который заключает рассказ о походе Биргера словами: «Ту страну, которая была вся крещена, русский князь, как я думаю, потерял». Иными словами, сами шведы считали, что в результате завоевания Тавастланда они захватили в свои руки страну, которая до этого принадлежала Новгороду»[393]. Теперь, к 1252 году, шведы подступили уже к Карельскому перешейку, к непосредственным границам Руси, и вернувшийся из Монголии Александр Невский это знал…
Фактическими инициаторами нового похода на Северо-Западную Русь стали два крупных немецких феодала из датской Эстонии: Дитрих фон Кивель и Отто фон Люнебург, отправившие в 1254 г. послание папе римскому Александру IV, в коем говорилось, что «язычники», живущие поблизости от их владений, желают принять католичество[394] (речь шла о населении Водской и Ижорской земель). Понятно, что это «желание креститься» было лишь вымыслом, лишь формальным предлогом для захвата земель води, ижоры и карел, утрата которых отрезала бы Новгород от важнейших торговых путей в Западную Европу по Балтийскому морю. Разумеется, Александр IV тотчас поддержал начинание «верных сынов церкви» и даже поспешил назначить гамбургского каноника Фридриха Газельдорфа «епископом Карельским»[395]. 11 марта 1256 г. специальной папской буллой было предписано развернуть по всей Северной и Средней Европе —в Швеции, Норвегии, Дании, на Готландии, в Пруссии, Восточной Германии и Польше —проповедь с призывом к новому Крестовому походу во имя «торжества веры Христовой»[396].
Но собрать общеевропейское крестоносное войско на сей раз не удалось: на призыв святейшего отца откликнулась только Швеция. По вполне понятным причинам не присоединился к походу даже Ливонский орден —разгром на льду Чудского озера псы-рыцари запомнили очень хорошо. И все же опасность новгородскому пограничью грозила серьезная. В 1256 г. шведское войско высадилось в районе реки Наровы (Нарвы), к которой примыкали владения Дитриха фон Кивеля. Захватчики принялись срочно строить крепость на восточном, русском берегу реки, опираясь на которую они рассчитывали покорить земли води, ижоры и карел, а также поставить под постоянную угрозу нападения главную жизненную артерию новгородской торговли —путь по Неве и Финскому заливу[397].
