же я просить у юной парижанки взаймы две тысячи баксов, чтобы выкупить у Шустера роман?
– Так что?
– Ну-у-у, я попробую…
– Ах, до чего же вы русские ленивые, какие-то непрактичные. Даже смотреть на вас после этих слов противно, – еле заметно улыбается.
Тоже мне, будто бы сама не русская. Видимо, надеется меня растормошить. Что ж, почему бы нет, то есть, почему бы не попробовать?
В общем, я дал Марине слово, что приложу всё своё усердие, чтобы… ну чтобы роман оказался здесь, в Париже. Конечно, придётся ещё что-то дописать – я же не могу пройти мимо тех невероятных событий, о которых только что узнал. Ну а потом…
Но прежде, чем продолжить свидание с Мариной, я должен, просто обязан сам себе кое-что в этом деле разъяснить. Прежде всего, разобраться в причинах явного несоответствия между тем, что произошло в Москве, и тем, чему свидетелем я оказался здесь, в Париже. Недоумение моё вызвано тем обстоятельством, что там, в России, меня никто не узнавал, что, в общем-то, вполне логично. Ну вот приехал в столицу начинающий писатель, да мало ли таких! Да их по сотне приезжает каждый месяц! Непризнанные прозаики, завистливые критики, невезучие поэты…
Теперь же, здесь, всё совсем другое. Оказывается, Булгакова готовы носить в Париже на руках. Вдруг выясняется, что он популярный, всеми признанный писатель. И самое неожиданное – что именно он был влюблён тогда в княгиню Киру. А я? А кто же тогда я? И поневоле возникает впечатление, что я – это всего лишь неудачный клон, жалкое подобие того Булгакова. Я бы даже так сказал – второе «Я», возомнившее о себе, бог знает что, и вот пустившееся в самостоятельное плавание. Итог предугадать, в общем-то, нетрудно…
Так может быть, самое время всё прекратить? Признаться в том, что эксперимент был неудачен. Как невозможно сделать человека из бездомного пса, так невозможно жизнь заново прожить, при этом глядя на себя как бы со стороны. И не имея возможности ничего исправить. И вновь, в который уже раз мучаясь от сознания того, что вот и время уже не то, а ничего, по существу, не изменилось.
Но можно ли остановиться, так и не ответив на вопрос: а почему? Почему так всё произошло? В чём смысл моего перевоплощения? В чём причина?
И вот решил: пусть всё идёт как есть, пусть продолжается до тех самых пор, пока не пойму всего. Дождусь, я непременно дождусь, пока круг событий не замкнётся. Тогда вернусь к тому, с чего всё началось, и, если угодно будет Богу, что-нибудь исправлю…
А после мы с Мариной бродили по Парижу. Дождь перестал, и даже выглянуло солнце. Жаль, ненадолго, потому что день клонился к вечеру.
Как хорошо пройтись по улице Нотр-Дам-де-Шан, выпить бокал вина за столиком в «Клозери де Лила». И даже вообразить, что здесь, вот именно на этом стуле сидел Хемингуэй и писал свои знаменитые рассказы. А в баре «Динго» на улице Деламбр встречался со Скоттом Фитцджеральдом… Увы, но этого бара уже нет.
– Ты не совсем прав, – говорит Марина. – Вообще-то питейное заведение там сохранилось. Только теперь это итальянский ресторан.
– Жаль, – говорю я.
– Ничего не поделаешь, коммерция.
Судя по всему, Марина тоже предпочла бы видеть здесь что-нибудь другое. Кстати, я и не заметил, как мы перешли на «ты».
Уже стемнело, когда добрались до улицы Дарю. Уж очень мне хотелось посмотреть на дом, где жила когда-то Кира. Проходим мимо собора Александра Невского. И вдруг… и вдруг из раскрытых настежь дверей русского ресторана на углу с улицей Ренод донесся жалобный плач, ну словно бы кто-то душу изливал под звуки музыки:
Зачем тебя я, милый мой, узнала?
Зачем я полюбила вас?..
Как это? Почему? Стоило приезжать из Москвы в Париж, чтобы эти слова услышать здесь, в двух шагах от дома, где жила до отъезда в Америку княгиня. Конечно, содержание этой песенки не могло иметь никакого отношения ни к Кире, ни ко мне. Но эти слова…
Я остановился, посмотрел на Марину. Не знаю, в том ли дело, что я был немного подшофе, но мне захотелось прямо здесь, на улице, встать перед нею на колени и биться головой о тротуар, пытаясь вымолить себе запоздалое прощение…
Похоже, что Марина, очаровательная умница, взглянув на меня, о чём-то догадалась. Да, видимо, в этом городе фантастический сюжет воспринимается как должное. Мечта, воплощённая в реальность, здесь никого не удивит. Слова, даже шёпотом произнесённые, способны произвести переворот в умах, а крик отчаяния заставит изменить ход всей истории. Ах, эта ночь! Волшебная ночь, когда разгадываются тайны и сбываются заветные желания!
И вот мы сидим на скамейке в парке де Монсо. Я снова вспоминаю, как всё это было. Я уже не в состоянии понять, явь это или сон, сам ли я говорю с собой или рассказываю о своей трагической любви Марине.
– И почему же вы расстались?
Что я могу сказать? Даже если расскажу всю правду, всё равно ведь не поверит. Тем более, что я и сам не знаю, где правда, а где ложь…
– Какой же она была в то время?
Какой? Я смотрю на Марину, как заворожённый, и повторяю слова, когда-то уже произнесённые, которые сами слетают с языка. Будто бы я снова с моей Кирой.
– Вы удивительно красивы. Вы добрая, чудесная… Вы одна на свете. Других таких прекрасных нет.
И она мне отвечает:
– Что это было, Миша? Все эти месяцы, годы? Сны? Объясни мне. Зачем же мы расстались?.. Я так хочу опять туда, вновь пережить наше первое свидание! А всё остальное забыть, как будто ничего другого не происходило никогда!
Я притягиваю Марину к себе. Она не сопротивляется. Совсем как Кира тогда… И от волос снова пахнет ландышем, и снова я ощущаю шелест её губ, шепчущих о чём-то сокровенном…
Ту ночь мы провели в гостинице. С кем я был, кого той ночью целовал – Марину или Киру? Думаю, и сама Марина этого не знала. Как после этого не верить в переселение душ, в немыслимое, чудесное перевоплощение?..
Когда наутро выходили из гостиницы, я посмотрел на вывеску – отель «Батиньоль». Название это что-то мне напомнило… Да, да, словоохотливый хозяин, он рад радёшенек каждому посетителю зимой, рассказывал, что здесь когда-то было знаменитое кафе, любимое место встреч художников. Мане, Сезанн, Дега, Тулуз-Лотрек… А позже Гоген, Ван Гог… Какие имена! Конечно, свидание с Мариной к живописи не имело отношения, однако кто знает, что
