Тем временем надвигается, злобствуя, непогода. Нам всем угрожает гроза, зато наша совесть наконец успокоилась, да и что бы она могла против этой угрозы, которую мы не заказывали, нам её навязали, и это нам только навредит в глазах посторонних, потому что уже третий день непогода, град, камнепад и оползни. Кто развлекает детей в пансионате «Альпийская роза», пока не распогодилось? Как чудесно, прямо настроение поднимается, когда, после того как горы поднялись против нас, снова переступишь порог хижины, где хозяйка даст чаю, похлёбки из хвоста и хлеба с салом, тогда как снаружи всё мировое общественное мнение бежит мимо и даже не завернёт к нам. Он бежит, задрав штаны, мир, с его органами печати, без свитера и даже без кроссовок, которые мы-то все себе купили, мы их выбрали по каталогу. Так нам больше нравится смотреть на мир — голый, босый и тупой, чтобы нам сподручнее было обвести его вокруг пальца. И мы снова что-то собой представляем, но что? Мы европейцы, свалившиеся прямо с неба, как первые лучи солнца, которое наконец-то проглянуло, — для этого мы сделали много и больше, чтобы порадовать других и сделать их друзьями! Но это нам пошло на пользу. Цивилизованные нас снова приняли! Вот спасибо-то!
Во всём прочем он скорее развязный мужчина, жандарм, но от молодых рекрутов требует тем большего почтения. Ему ведь всё безразлично, кроме этого дома, того и вон того. На этом мне следовало бы остановиться более подробно, но ни к чему, поскольку на его место может поставить себя любой и тут же подписать договор строительного сберегательного вклада. Но всё же я, право, не знаю, у таких людей не бывает гостей, там накрывают — наверное, из скаредности — всегда только для себя. Это значит, что людям, которые к ним прибьются, уже не помечтать, придётся жить в реальности. Кто в них влюбится, уже вскоре начнёт поглядывать на них с тревогой. Куда, куда вы удалились, весны моей златые дни? Такие люди всегда принадлежат только себе, даже если они кому-то себя и подарят ненадолго или, скорее, дадут взаймы. С виду это так, будто они из кожи лезут, чтобы побаловать собой других. Время у нас есть, мне нужно всего полчаса, но не эти, чтобы объяснить вам всё подробнее. Вы зеваете, вы уже не раз соприкасались с этим. Я знаю. Даже кроссовки жандарма по отношению к каменистой почве, с которой они бегло, но твёрдо соприкасаются, трактуют это так, что им принадлежит всё, что они попирают. Мы пристально следим за нашей родной землёй, нам приятно держать её под контролем, а кроссовки — фирменные, хоть я и купила их по случаю, со скидкой. О, маленькое стадо серн, среди них даже два телёнка, как они красивы, метрах в десяти ниже горной тропинки. Они вообще ничего не потопчут. Как легко они отталкиваются от скал своими тонкими ножками, эти кажущиеся такими крупнотелыми животные, мы завистливо любуемся, отступаем с тропинки и растаптываем протектором несколько кустиков травы на краю, где они только что перед этим были живые и годились на корм животным. Высоко наверху парочка канюков, они подняли крик, чтобы вовремя успели разбежаться мелкие грызуны, которые всё ещё живут старым жиром и держатся из последних сил. Местность стала отчётливо пустынее с тех пор, как родники перестали выбиваться на поверхность всем на удивление. Это бросается нам в глаза. Оттого и туризм, а также и по другим причинам, заметно оскудел, многих беспокоит, куда же подевались все наши аттракционы. Куда подевалась заграница? Почему она больше не появляется здесь? Неужто наши собственные гости объявили нам бойкот? Что мы им такого сделали? Ведь мы делали то же, что всегда: шницели, яичные блинчики. Гора, которая в виде исключения состоит не из еды — ведь мы же не страна молочных рек с кисельными берегами (или мы именно она и есть? И больше ничего другого?), — уже давно закрыта для туристов, но её легко можно открыть. Как почтовый конверт: его легко может вскрыть любой, чтобы прочитать, какое послание шлёт нам ландшафт, и вон тот, напротив, тоже, у каждого своё послание, и оттого мы можем теперь спокойно отозвать своих послов.
Мы ни в чём не виноваты. К тому же раздаётся громкая радиомузыка. И те, что остаются, а это уже старшие гражданки и граждане, предпочитают гулять по равнине, любуясь заснеженными Альпами, задрав голову, фотографируя и делая из себя справочное пособие, в какой из харчевен в долине подают самую свежую форель, прямо из ручья. Туда мы и отправимся потом и откроем заправочный штуцер. Только в себя. Так точно, но туда придётся в горку, ничего не поделаешь, лучше остановитесь. Снег на высокогорных вырубках в лесу, на этих просеках между деревьев, по которым пронеслись лавины, в этом году особенно обильный. Сейчас поздняя весна (весна и без того сюда всегда опаздывает), и ещё, соответственно, холодно. Шум харчевни давно стих. Здесь, по крайней мере в равнинных частях, раньше занимались сельским и лесным хозяйством, но теперь наступил вечный сезон запрета на воду. Далеко внизу — бассейн реки, но не для вашей резины. На плане это равномерная поверхность, ограниченная водными рубежами, а рубёж бывает болезненным. Между ними — вода, надеюсь, тоже надолго отрубленная от нас. Всегда приветствуются виды спорта, щадящие природу, а другие нет, никаких горных велосипедов — строжайше запрещено! Этот поэт их не хочет, и я тоже не хочу, но я не могу повторить за ним, что этих бедных велосипедистов, которые тоже хотят лишь своего удовольствия, поубивать бы. Но бегать или ходить — ведь можно же, да? Против этого поэт не возражает. Хотя: каждая ступня раздавливает около тысячи насекомых — настоящая драма, которая, к сожалению, уже близится к конну, а если ты маленький, как этот муравей, так конец уже позади. А для нас это хоть бы что — быть растоптанным. Здесь больше ничего не выращивают, здесь нет химических удобрений и растения имеют соответствующий вид, одичалый, разлохмаченный, убогий, вы не находите, что всё это случайные создания? У них нет породы. Раньше бы им не позволили случаться и плодиться здесь в таком количестве, занимая место, которое можно было бы использовать под земельные угодья. Для жандарма непереносима мысль, что можно оставить что-то неиспользованным, но даже он невольно расслабляется в этом страстном ландшафте, перед которым он научился казаться, если надо, романтичным и диким. Природа принадлежит нам всем. Жандарму всегда мало того, что ему принадлежит. Интересно посмотреть, не приходит ли он сюда и ночью. Иногда он намеренно продирается к каждому цветочному кусту, нет, сегодня он не хочет рвать и собирать цветы, даже эдельвейсы, природа не так уж и интересна, ведь она не зверь (скажем так: животное — природа, но природа-не животное, которое даёт молоко и яйца, необходимые нам, но даже мне она даёт, честно говоря, не много). Это называют экосистемой, только Курт Яниш не усматривает в этом никакой системы. Для него природа — зелёный хаос, похожий на такую же партию зелёных и похожий на хаос в его мозгу; и только тело его стоит того, чтобы улучшать его достижения, то щадя, то снова шлифуя, по очереди. У таких людей мы должны учиться служить отечеству, а не ждать от них лишних расшаркиваний. Когда они входят в наши двери, потому что мы чёрные или работали по-чёрному, нелегально, то с нас сперва снимут урожай, и лишь потом соседи нас порежут. Полицейский всегда прав.
Всегда есть смысл над чем-нибудь поработать, и шахта имела смысл — навеки по частям перекидать гору вниз, в секунды, если понадобится, и даже не где-нибудь за горами, а здесь, под горой, творится такое, что для неё, горы, наверное, а для нас уж точно плохо. Поскольку гора может внутри себя за короткое время стать почти жидкой, вот именно, в глубине, где и без того воды всегда хватало. Теперь это будет ещё и грязь, внутри, а потом, будьте осторожны, она прорвётся наружу. И хотя она прорвётся в соседнюю шахту, в которой уже не ведутся разработки, если она не завалена как следует, она особенно подвержена прорывам. Кто, собственно, когда-нибудь проверял на прочность эти передвижные материалы? Никто? Ну, тогда, естественно, нам понадобится жандарм, и мы позвоним ему, чтобы выяснить это, но не сегодня и не этому жандарму, который сегодня не на дежурстве. Но когда-то, когда-нибудь, и он тоже попытается выяснить, правда ли был применён слишком слабый бетон или нет. Ему для этого, как и нам, потребуются специалисты. Добровольно ему этого никто не скажет. Если бы шахта была законсервирована как следует, прорыв, может, и произошёл бы, но не такой катастрофический, когда люди полезли в могилу живьём, а оттуда их даже мёртвыми не достали. Так они и покоятся там. Десятеро. Нет, больше вы ничего не извлечёте, даже напротив, вы ещё и в долгу перед природой и должны платить. Итак: что интересует жандарма в женщинах, тоже находится скорее ниже опоясывающей линии, которую иные пугливые и глазами не смеют переступить. Жандарм, после того как перепроверил солнечную сторону кредита, всегда смотрит только туда, в местность, о которой он уже много раз собирал данные, чтобы ориентироваться в ней, оказавшись там снова. В хорошую погоду она красивее всего, эта местность, тогда хотя бы видно, не машут ли тебе в объектив скелеты. Многие из них, ещё вполне пригодные для использования в жизни, были втрамбованы в землю, как в маслобойку, и потом перемолоты магмой ли, земной ли корой, пока действительно не превратились в масло. Не спускайтесь в эту гибельную шахту, лучше идите в гору, как Курт Яниш, хоть это и трудно! Он испытывает экономическое давление. Он должен прийти к успеху. Он должен. И если не рассчитается с долгом, то будет арестован и объявлен банкротом. Вот у нас шахта, а вот ширинка господина Яниша, они стоят друг против друга, как два ресторана с террасами на берегу озера, конкурируя в борьбе за посетителей. Что ты мне принёс? Ты у меня получишь! С меньшим числом людей эта шахта должна добиться таких же достижений, как с большим. Она должна беспрерывно повышать выработку. Что теперь должен делать Курт Яниш? В нужное время быть в нужном месте, дать оценить свои аргументы по достоинству и оценить дома и квартиры одиноких женщин.
