Но на этом беды лейтенант-адмирала не закончились. Желая проведать мужа, к нему в Виелинген приехала жена с младшей из детей, пятнадцатилетней Анной. Но, как говорится, большая беда никогда не приходит одна. В дороге девочка заболела, и спустя несколько дней после приезда к отцу умерла. Смерть своей маленькой любимицы Рюйтер перенес очень и очень тяжело. «Он утешался своей набожностью, предаваясь воле Провидения» — так писал об этих горьких днях адмирала один из биографов Рюйтера.
Тем временем, все больше и больше разгорался скандал вокруг Корнелия Тромпа. Штаты затребовали от командующего подробного донесения о действиях его младшего флагмана. Рюйтер ничего не скрыл, однако ничего и не прибавил. Донесение его было кратким, честным и без тех личных выпадов в адрес Тромпа, которых, казалось бы, можно было ожидать. Рюйтер справедливо обвинял Тромпа в том, что он слишком поздно вступил под паруса на неприятеля, а затем и вовсе покинул флот. В свою очередь, Тромп обвинял Рюйтера во всех мыслимых и немыслимых грехах, не стесняясь в выражениях. Тромп писал следующее: «…После сих прежних верных моих услуг лишь прискорбно видеть себя на счету преступников и обвиняемым в гибели флота по одной зависти лейтенант-адмирала Рюйтера. Он не прощает лишь преимущества, одержанного мною над неприятелем с меньшими силами, нежели каковыми он начальствовал и с которыми был разбит. Если я не буду вознагражден за такое оскорбление, то признаюсь, что не нахожу себя более способным служить».
— Образумься и покайся в случившемся! — говорили Тромпу друзья. — Ведь виноват во всем только ты!
— Это неправда! — продолжал твердить упрямо Тромп. — Рюйтер похитил у меня славу! Благодаря его стараниям флот сейчас настолько распущен, что я не удивлюсь, если матросы скоро перережут друг друга на берегу в драках!
Несмотря на все заявления Тромпа, вина его была доказана полностью. Кроме этого, стало очевидным, что далее два адмирала служить и воевать вместе не могут. Голландия не могла позволить себе роскошь еще одного выверта младшего флагмана. Тромп немедленно был вызван в Гаагу, где ему было объявлено, что он отныне «отчуждается» от флота, а на его место уже назначен другой адмирал Не ожидавший такого поворота, Тромп тут же сказал президенту штатов де Витту:
— Я готов немедленно и всенародно признать свою вину перед Рюйтером и республикой. Я готов служить на любой меньшей по значимости должности, готов быть простым капитаном Прошу лишь об одном: не отправлять меня на берег в этот трудный для отечества час!
Депутаты долго совещались. Наконец, верх взяло мнение, что наказание Тромпу следует оставить в силе хотя бы потому, чтобы показать всем, как, невзирая на чины и заслуги, карается ослушание во время войны и тем самым предостеречь себя от подобных поступков в будущем. Тромпу было объявлено об отставке и о запрещении покидать Гаагу до конца войны, а также переписываться с кем бы то ни было. Причина столь строгого домашнего ареста крылась в том, что депутаты Генеральных штатов и в первую очередь братья Витт побаивались, как бы разобиженный Тромп, появившись в портах, не вызвал бунт среди преданных ему офицеров и матросов.
Пока шли разбирательства с Тромпом, Рюйтер встретился с французским послом д'Эстрадесом, обсуждая вопрос возможного объединения голландского и французского флотов для совместных действий против англичан. Посол сообщил, что французский флот уже полным ходом вооружается и вскоре должен прибыть в Ла-Рошель под началом герцога де Бофора. Тогда же он прикрепил на грудь Рюйтера от имени своего короля орден Святого Михаила, украшенный портретом Людовика Четырнадцатого.
Вот как описывает причины столь щедрого награждения и саму церемонию этого действа русский историк XIX века лейтенант П. Головин: «Геройское мужество, оказанное Рюйтером в сражении, его славное отступление с места битвы, где он уходил как отступающий лев, конечно, могли равняться доброй победе. Так, по крайней мере, выразился Людовик XIV в своем письме к Рюйтеру. В то же самое время он прислал Рюйтеру орден святого Михаила, и граф д'Эстрадес, в отсутствие короля, должен был вручить этот орден Рюйтеру. 29-го августа Рюйтер прибыл в Флессинген. Для церемонии вручения был назначен дворец принца Оранского. Стены обширной и длинной залы, избранной для церемонии, были украшены драгоценной индийской тканью, шитою золотом и серебром. В глубине залы, на возвышении в одну ступень, стояло кресло для посланника. Позади кресла находился стол совета, окруженный стульями. В 11 часов звук литавры известил о приближении посланника, который вошел в залу в то же время, когда Рюйтер в сопровождении вице-адмиралов и корабельных капитанов входил в противоположные двери. Накануне Рюйтер получил известие о смерти своей любимой дочери и, несмотря на всю силу воли, не смог скрыть своего огорчения. Он был бледен и печален, и невольные слезы блистали в его глазах. Он вошел в залу с непокрытой головой. Его седые волосы распались по плечам. На нем был блестящий стальной нагрудник без всяких украшений, и шелковый трехцветный шарф был надет через левое плечо. В правой руке он держал свой жезл. Буйволовый пояс без шитья поддерживал его тяжелый боевой меч. Маленький паж, одетый в зеленый кафтан, нес сзади Рюйтера его шлем с опущенным забралом, без герба и без перьев. Граф д'Эстрадес, представитель короля Франции, сел с покрытой головой. На шее у него была одета большая золотая цепь ордена Святого Михаила. Позади его стали маркиз де Белльфон, Кавуа и секретари посольства. Наконец, за ними находились дворяне и офицеры, служащие в посольстве. У ног графа д'Эстрадеса лежала богатая подушка из пунцового бархата. Кавуа пригласил Рюйтера преклонить к этой подушке колена. Рюйтер приблизился, встал на одно колено и граф д'Эстрадес, поклонившись ему, встал со своего места и, сняв шляпу, сказал: „Именем Его Величества, великого магистра ордена святого Михаила, к которому ему угодно сопричислить вас, господин Рюйтер, выслушайте присягу, произносимую кавалерами, и клянитесь исполнять ее и все статуты, которых содержание вам уже объявлено“. Граф д'Эстрадес накрылся и сел и один из дворян прочитал присягу. Когда он кончил, Рюйтер твердым голосом отвечал: „Клянусь!“ Граф д'Эстрадес опять встал, вынул из ножен шпагу и, коснувшись плеча Рюйтера, произнес: „Во имя святых Павла и Георгия делаю вас кавалером ордена святого Михаила“. Потом, вложив шпагу в ножны, он снова сел и, взяв поднесенную ему на подушке орденскую цепь, надел ее на Рюйтера. „Орден принимает вас в свои сочлены! — сказал он. — В знак чего и дает вам эту цепь. Да поможет вам Бог долго и со славою носить ее, для службы верховного правителя ордена и для вашей чести“. И граф д'Эстрадес, в знак истинного братства, обнял Рюйтера. По окончании церемонии, д'Эстрадес взял Рюйтера за руку и подвел его к столу совета. „Мне остается исполнить еще одно повеление короля! — сказал он Рюйтеру. — Его Величеству угодно, чтобы вместе с орденом я вручил вам еще одну вещь, как знак особенной королевской к вам милости“. Рюйтеру поднесли богатый ларчик, обтянутый голубым штофом; посредине крышки был герб Рюйтера, украшенный эмблемами и регалиями ордена Святого Михаила. Д'Эстрадес открыл ларчик и вынул великолепный портрет Людовика XIV и толстую золотую цепь, превосходной работы, на которой висела золотая медаль. На одной стороне медали было изображение короля, а на другой представлено восходящее солнце с девизом Nec pluribus impar, т. е. „Нет мне подобного“. К подаркам было приложено письмо короля. В этом письме Людовик XIV говорил, что, высоко ценя заслуги и мужество Рюйтера, он дарит ему свой портрет и золотую цепь с тем, чтобы по смерти Рюйтера обе эти вещи перешли к его старшему сыну и таким образом навсегда сохранились в его семействе… Сколько трогательного в этой церемонии. Как радовала всех эта милость короля, излитая на заслуженного ветерана. И можно ли думать, что все это была комедия, насмешка над легковерием старика, комедия, необходимая, как выразился граф д'Эстрадес, для того, чтобы зажать рот крикунам, которые сомневались в искренности французского правительства и громко роптали на медлительность эскадры герцога де Бофора, которая и не думала еще выходить из портов Франции. Вся помощь, все громкие обещания французов кончились присылкою одного брандера! Конечно, голландским крикунам надо было зажать рот, и милости, которыми осыпали Рюйтера, скорее всего могли привести к этой цели».
В те дни в многочисленных голландских пивных обыватели смеялись:
— Король наградил Михаила Михаилом!
Сам же Рюйтер, сгибаясь под тяжеленной цепью, искренне вздыхал:
— Как бы эта штука не утянула меня на дно!
Ответным подарком французскому монарху стал портрет голландского флотоводца, который, по уверению посла, король давным-давно желал видеть висящем в своем дворце.
