Несколько троллей, выставив вперед копья, гнали своих баранов вверх по склону. Их вопящая цель взмахнула своей лохматой рукой шириной с древесный ствол и выбила передних троллей из седел. Они покатились вниз окровавленной кучей и остались лежать бескостной массой в конце спуска, но их товарищи, ехавшие позади, сумели всадить копья в жертву, вызвав кашляющий, захлебывающийся рык атакованного гиганта.
Саймон рассмотрел Бинабика внизу на склоне. Он сошел с Кантаки и та бросилась в другую свалку. Бинабик заряжал дротиками свой полый посох. Саймон знал, что у дротиков ядовитые наконечники. Прежде чем Саймон успел сделать шаг к своему другу, еще одна фигура толкнула его, а затем свалилась к его ногам.
Это был Хейстен, упавший лицом вниз среди камней, а меч Торн был все еще приторочен к его рюкзаку. Пока Саймон смотрел на него, раздался такой громкий вопль, что туман в его голове сразу рассеялся: обернувшись, он увидел, что Слудиг отступает к нему, нанося удары перед собой длинным копьем, подарком троллей, а наступает на него великан, чьи жуткие вопли сотрясают небо. Его белый живот и руки утыканы алыми кровавыми пятнами, но Слудиг тоже в крови: его левую руку, кажется, окунули в бочку красной краски.
Саймон нагнулся и потряс Хейстена за плащ, но стражник был недвижим. Ухватившись за черный эфес, Саймон вытащил Торн из петли на рюкзаке Хейстена. Он был холоден, как иней, и тяжел, как конские доспехи. Проклиная все, исполненный ужаса и гнева, Саймон изо всех сил попытался поднять его, но даже не смог оторвать его от земли. Несмотря на все более отчаянные усилия, ему не удалось поднять эфес выше пояса.
— Узирис, где Ты? — воззвал он, отпустив клинок, который тут же свалился на землю, как кусок отвалившейся штукатурки. — Помоги же мне! Что толку в этом чертовом мече?!
Он сделал еще одну попытку, моля бога о помощи, но Торн неподвижно лежал на земле — оружие не по его силам.
— Саймон! — крикнул, задыхаясь, Слудиг. — Беги! Я… не могу…
Лохматая лапа великана размахнулась, и риммерсман отшатнулся, едва увернувшись. Он собрался еще раз крикнуть Саймону, но ему снова пришлось отпрыгнуть в сторону, чтобы избежать еще одного удара. Светлая борода и спутанные волосы северянина были забрызганы кровью, шлема на нем не было.
Саймон в отчаянии посмотрел вокруг. Взгляд его упал на копье троллей, валяющееся среди камней. Он подхватил его и обошел великана, глаза которого были устремлены на Слудига. Мохнатая спина великана предстала перед Саймоном, как белая стена. Вмиг, едва сознавая, что делает, Саймон изо всех сил вонзил копье в спутанный мех. Удар отозвался в его собственных руках сильной отдачей, даже зубы лязгнули, и на миг он обессиленно прижался к спине великана. Гюн запрокинул голову и испустил вопль, мотаясь из стороны в сторону, а Слудиг спереди колол его своим копьем. Саймон увидел, как риммер исчез, потом зверь нагнулся, содрогаясь, и прижал Слудига к земле.
Кашляя кровью, великан стоял над Слудигом, пытаясь нащупать свою дубину одной рукой и прижимая другую к окровавленному животу. С гневным криком, разъяренный тем, что это жуткое существо наносит удары по его друзьям даже в последние мгновения собственной жизни, Саймон ухватился за его шкуру одной рукой, а другой за древко копья, торчащего из спины великана, и стал карабкаться ему на спину.
Воняющее мокрым мехом, мускусом и тухлятиной, огромное, сотрясающееся от боли тело выпрямилось под ним. Огромные когтистые руки протянулись назад, пытаясь нащупать насекомое, взобравшееся на него. А Саймон уже вонзил свой канукский кинжал по рукоятку в шею великана, как раз под сведенные судорогой челюсти. Через мгновение он почувствовал, как толстые пальца схватили и сбросили его.
Наступил миг невесомости; небо превратилось в бешено крутящееся серо-бело-голубое облако. Потом Саймон врезался в землю.
Перед его глазами был круглый камень шириной в ладонь. Он не ощущал своего тела, которое напоминало рыбу с удаленными костями. Он различал лишь слабый гул в ушах и тоненький писк, возможно, голоса. Камень лежал перед ним, круглый и твердый, неподвижный. Это был кусок серого гранита с белой полоской. Возможно, он лежит здесь с незапамятных времен, с того момента, когда само время было молодо. В нем нет ничего особенного — это просто кусочек земных костей, острые углы которого сгладили за долгие столетия ветры и дожди.
Саймон был не в силах пошевелиться, но он мог смотреть на неподвижный камешек, такой замечательно незаметный. Он долго лежал, разглядывая его, пока камень не начал светиться, отражая почти неуловимый розоватый свет заката.
За ним, наконец, пришли, когда Шедда, луна, появилась на небосводе. Ее бледный лик воззрился на землю сквозь дымку сумерек. Маленькие нежные руки подняли его и положили на одеяло. Он мягко покачивался, пока его несли вниз. Затем его посадили у яркого костра. Саймон наблюдал, как луна в небе возносится все выше. Бинабик подошел к нему и говорил что-то утешительное тихим голосом, но слова его казались чепухой. Пока ему перевязывали раны и накладывали холодные компрессы на голову, Бинабик напевал странные песни с постоянным повтором, затем дал ему выпить какой-то теплой жидкости, поддерживая его слабую голову, пока кислая жидкость стекала в горло.
Наверное, я умираю, думал Саймон. В этой мысли было какое-то успокоение. У него было впечатление, что душа уже отлетела, так мало связи ощущал он со своей плотью. Я бы хотел прежде всего выбраться из этих снегов. Я бы хотел добраться до дома…
Он подумал о том, что уже испытал подобный покой: в тот момент, когда стоял перед Игьяриком, когда казалось, что мир окутан полной тишиной, время стало безвременным, перед тем как он обрушил свой меч и прежде чем брызнула фонтаном черная кровь.
Но на этот раз меч не помог мне… Может, он потерял свои достоинства, покинув Урмсхейм? Или Торн так же непостоянен, как ветер, как погода?
Саймон вспомнил теплый день в Хейхолте, когда солнечные лучи проникали в кабинет доктора Моргенса, и лениво плавающие в воздухе пылинки светились, как блуждающие искорки.
Никогда не превращай в свой дом никакое место, сказал ему старик в тот день. Создай свой дом в себе самом. Ты найдешь там все необходимое, чтобы его обставить: память, надежных друзей, жажду знаний и тому подобное. И он всегда будет при тебе, куда бы ты ни отправился…
Это и есть смерть? — думал Саймон. Это и значит идти домой? Ну, это не так уж и плохо.
Бинабик снова пел, и навевающая сон песня его была как журчание воды. Саймон предался ее течению.
Когда он проснулся на следующее утро, он не был уверен, что все еще жив. Те, что остались в живых, переменили место стоянки в то утро, и Саймона вместе с другими ранеными внесли в пещеру под нависшей скалой. Проснувшись, он увидел перед собой лишь отверстие, через которое можно различить серое небо. Только растрепанные черные птицы, парившие перед входом, убедили его, что он все еще среди живых. Птицы и еще боль во всем теле.
Он некоторое время лежал, изучая свои ушибы, сгибая и разгибая по одному суставы. Ему было больно, но с болью пришла способность двигаться. Все болело, но он был цел.
Через некоторое время к нему снова подошел Бинабик с одним из своих целительных напитков. Сам тролль не избежал ранений, о чем свидетельствовали рубцы на лице и шее. Бинабик выглядел серьезным, но он лишь бегло взглянул на раны Саймона.
— Нас посетили страшные потери, — сказал тролль. — Я не имел никакого желания это говорить, но… Хейстен погиб.
— Хейстен?! — Саймон сел, забыв на минуту свою боль. — Хейстен?
Ему показалось, что-то оборвалось у него внутри. Бинабик кивнул.
— И среди двух дюжин моих соплеменников девять умерщвлены и шесть имеют серьезные раны.
— Что же произошло? Как это случилось с Хейстеном?
Его охватило тошнотворное чувство нереальности. Как может Хейстен быть мертвым? Разве буквально несколько минут назад они не разговаривали?
— А Слудиг?
— Слудиг тоже имеет рану, но очень легче. Сейчас он участвует в собирании дров для костра. Это имеет великую важность для оказывания помощи больным, понятно? А Хейстен… — Бинабик постучал рукой по груди — жест, которым, как понял Саймон, кануки отгоняли зло. Тролль выглядел глубоко несчастным. — Хейстена ударили по голове дубиной. Он оттолкнул тебя, как мне говаривали, а потом вскоре его самого умертвили.
— Ох, Хейстен, — застонал Саймон. Он ждал слез, но их не было. Лицо его как-то странно онемело, а горе было каким-то слабым. Он опустил голову на руки. Огромный стражник был таким живым, таким сердечным. Неправильно вот так внезапно отнимать жизнь. Доктор Моргенс, Гримрик, Этельберн, Аннаи, а теперь Хейстен — все мертвы, все убиты только потому, что стремились делать правое дело. Где же те силы, что должны охранять таких невинных?
