"Я бы никогда не причинил ей вреда", - пробормотал Гарри. "Я не смогу, я не способен причинить ей боль. Я люблю ее больше, чем саму жизнь".
Он помнит, как она подняла руку, словно регулировщик, сигнализирующий о приближении транспорта, чтобы остановиться, или, может быть, это инстинктивная, рефлекторная попытка отразить то, что, как она знает, приближается. Ее бриллиант и обручальное кольцо ловят слабый свет из соседнего окна. Это последнее, что помнит Гарри, прежде чем замахнуться битой и попасть ей в голову, последнее, что он помнит, прежде чем она падает на пол, где он наносит ей новый удар.
Из дальнего уголка своего искалеченного сознания он видит Гаррета маленьким мальчиком, который наблюдает за ним, скомканную коробку сока и бейсбольную перчатку у его ног.
Иногда любовь настолько глубока, что причиняет боль, но когда она переходит в гнев или даже насилие, то становится чем-то совсем другим.
Не так ли?
"Мы все мертвы", - говорит ему Глория.
Воспоминания меркнут. "Келли жива?" - спрашивает он сквозь слезы.
Глория медленно проводит по полу окровавленными пальцами.
"Она жива?" - говорит он, на этот раз крича, его голос гремит в открытой комнате.
Наконец она смотрит на него. "А ты?"
* * *
Ночь... все еще была ночь. Первое, что он увидел, - это размытое видение своей машины и внедорожника Келли за ней. Боль пронзила его тело, возникнув где-то глубоко внутри него, и он почувствовал вкус крови. Много крови. Он с огромной силой ударился о подъездную дорожку и еще до того, как попытался пошевелиться, понял, что сильно поранился. Голова ужасно болела, как будто ее раздробили, и теперь ее удерживали свободные лоскуты окровавленной, мокрой кожи, которая когда-то была его лицом.
Что-то двигалось в его ограниченном поле зрения.
Боже мой, койот...
Он стоял рядом с ним и нервно нюхал воздух, а его глаза осматривали окрестности в поисках потенциальной угрозы.
Он защищает меня, присматривает за мной.
Словно почувствовав что-то, койот повернул голову и пристально посмотрел на Гарри, так близко, что его нос почти касался его.
Внезапно Гарри тоже почувствовал это. Он был уверен в этом. Он знал эти глаза, душу, стоящую за ними, и взгляд, в котором читалось узнавание. Его старый друг.
"Марлон?" - слабо спросил он. Неужели это был его голос?
Прости меня. Я сделал все, что мог.
Медленно койот отступил.
Гарри попытался пошевелить руками. Одна двигалась, другая отказывалась двигаться, но пульсировала болью. С ворчанием он изо всех сил старался подтянуться, приподнять голову и попытаться хотя бы встать на руки и колени.
Койот исчез, вернувшись в темный лес, откуда он пришел.
Вставай, они идут, я должен встать.
Все его тело затряслось, когда он попытался подняться на ноги, боль была мучительной, зрение все еще расплывалось, но улучшилось настолько, что он смог различить отражение в лунном свете. На боку машины - лицо. Его лицо, но...
Я не могу. Я не могу. Я хочу спать. Я должен спать.
Лицо, разбитое и истерзанное, медленно меняется.
От мучений нет покоя, Келли...
Теперь некогда прекрасное лицо.
...боль... боль, причиненная поступками, за которые нужно ответить...
Светлые волосы залиты кровью.
...от того, что он чувствовал, жил, как жил...
Голубые глаза, едва живые, но странно осознающие...
...о той последней ночи... о знании... о понимании... о настоящем понимании...
Наконец-то осознал...
Падая с крыши, люди-тени обступили изломанное тело, словно пауки, спустившиеся на паутину, и теснились вокруг него, пока не остались только ночь и жуткие стенания проклятых.
12
И все же сны продолжаются.
"Мистер Фремонт?"
Когда я думаю о тебе сейчас - действительно думаю о тебе, - я вижу тебя таким, какой ты есть. Болезнь, инфекция, которая медленно убивала нас обоих, чума, превратившая женщину, которую я любил больше всего на свете, в ту, кого я больше не знал, болезнь, которая овладела мной и превратила меня в человека, способного на невообразимую жестокость. Ради чего? Скажи мне, ради чего? Почему она? Почему я?
"Мистер Фремонт, вы меня слышите?"
Есть версия нашей жизни до тебя и версия после. В одной из них есть та, кого я знал и полюбил. В другой остались лишь обрывки, а на ее месте оказался почти незнакомый человек. Столько лет я спал, ждал, слушал и наконец понял эти вещи. Я пришел, чтобы утонуть в них.
Но я никогда не собирался тонуть в одиночестве.
"Меня зовут Доктор Боннет.
Я научился отбрасывать свою боль, гнев и недоверие, притворяться, что их нет, заставлять себя верить, что все хорошо. Полагаю, было проще притвориться, что я не вижу того, что находится прямо передо мной. Безопаснее было подыгрывать, смотреть в сторону, думать о приятном, сосредоточиться на чем-то другом. Но под поверхностью всегда что-то есть. Всегда.
Нужно было подумать о том, что находится под моей.
"Вы меня слышите? Мистер Фремонт?"
Будь то стена, пол, земля, плоть, тьма... отделите любую из них, и под их внешним и наружным слоем обнаружится сеть за пределами того, что можно увидеть и потрогать, - она была там всегда, но существовала незаметно, скрыто. И то, что лежит под ними, редко напоминает то, что их скрывает. Возможно, ключ к счастью в том, чтобы никогда не заглядывать глубже этих поверхностей.
Никогда не знать разницы между тем, что реально, и тем, что является ложью.
"Мистер Фремонт? Вы меня слышите?"
Как и во всем остальном, все зависит от судьбы. Теперь я это знаю. Есть то, чего мы хотим, то, чего мы не хотим, и то, что должно быть. И ничто не может остановить то, что должно быть. Загнанный в угол, я знал, что ты поймешь, какую боль причинил, и как мало нужно для того, чтобы непритязательный человек превратился в негодяя и преступника. Ты увидишь, что во мне это живет и процветает - нечистый дух, владеющий душой раненого человека, для которого кровотечение никогда не остановится.
И никогда надолго.
"Меня зовут доктор Бонне. Сейчас я позабочусь о вас".
Когда-то, давным-давно, все было особенным, священным. Любовь, которую мы разделили, наш союз, а затем рождение ребенка - такой удивительный дар, такой чистый и совершенный, что он сделал нас единым целым, или так казалось. Все это имело смысл. И все это было потеряно. Забрано. Отдано.
Мы должны были ответить за это.
И ты тоже.
"Мистер Фремонт, вы понимаете?"
Я очнулся.
"Вы сильно пострадали, мистер Фремонт".
Да поможет вам Бог.
"Очень тяжело пострадали".
Боже, помоги нам всем.
* * *
Сна больше не было, и все же он не мог видеть, не совсем. Завихряющиеся световые пятна и теневые фигуры дрейфовали вокруг, словно погруженные и плавающие в мутной жидкости. Непрерывный звуковой сигнал доносился до него издалека, а все остальное начало исчезать из поля зрения, и наконец он оказался в больничной палате без окон, две из четырех стен которой состояли из больших окон, за которыми виднелся большой стол или стойка. Глаза моргнули, еще немного прояснились, и он стал разглядывать унылые стены, блестящий пол, тусклые лампы, освещавшие палату настолько, что можно было различить очертания различных приборов вокруг кровати, на которую его уложили. И тихо - почему так тихо? Только непрекращающийся писк, чуть громче, чем раньше, но постоянный. В следующие несколько секунд он понял, что аппарат стучит в такт с его сердцем. Это должно было успокаивать его, так почему же это так пугало его?
