движения. Формально эта троица отбывала наказание за какие-то мелкие нарушения тюремной дисциплины. На самом деле их каждодневная трудовая повинность на разгромленных улицах — под бдительным, но печальным голубым оком анемичного Клайнханса — была ничуть не хуже или не лучше судьбы их более дисциплинированных собратьев, которые оставались за колючей проволокой. Клайнханс просил их только об одном: если появятся офицеры, ни в коем случае не сидите без дела.
Жизнь военнопленных протекала тускло — вносила в нее оживление разве что еда. Американская армия под командованием генерала Паттона была в ста милях. И если послушать, что говорили Нипташ, Доннини и Коулмен о приближении Третьей армии, казалось, будто в авангарде у нее не пехота и танки, а фаланга отвечающих за провиант сержантов и полевая кухня.
— Работать, работать, — снова распорядился капрал Клайнханс. Он смахнул пыль штукатурки с формы из дешевого серого сукна, которая плохо на нем сидела — скорбный наряд ополченцев, знававших лучшие времена, и посмотрел на часы. Получасовой перерыв на обед без признаков обеда как раз закончился.
Доннини еще минуту мечтательно полистал свою книжечку, потом убрал ее в нагрудный карман и поднялся на ноги.
Рецептурная эпидемия началась с того, что Доннини рассказал Коулмену, как приготовить пиццу. Коулмен все подробно записал в одной из книжечек, коими разжился в разбомбленном магазине канцтоваров. Процесс записи доставил ему колоссальное удовольствие, и вскоре все трое, балдея от радости, принялись готовить свои кулинарные книги — записывать рецепты. Такое символическое изображение еды словно позволяло им приблизиться к еде материальной.
Каждый разделил свою книжечку на подразделы. К примеру, у Нипташа их было четыре: «Десерты на будущее», «Как лучше приготовить мясо», «Закуски» и «Всякая всячина».
Коулмен, нахмурив лоб, продолжал колдовать со своей книжечкой.
— А сколько хереса?
— Сухого хереса — важно, чтобы он был сухим, — уточнил Доннини. — Три четверти чашки. — Он увидел, что Нипташ что-то в своей книжечке вымарывает. — Что случилось? Сто граммов хереса меняешь на галлон?
— Нет. Я вообще про это забыл. Менял кое-что другое. Я передумал насчет самого желанного блюда, — признался Нипташ.
— Что же ты поставил на первое место? — спросил Коулмен с неподдельным интересом.
Доннини поморщился. Клайнханс тоже. Благодаря книжечкам нравственный конфликт между Доннини и Нипташем обозначился еще резче, обострился до крайности. Рецепты, которые предлагал Нипташ, были вульгарно-колоритными, сочиненными прямо тут же. Не то у Доннини: все тщательно проработанное, настоящее, изысканное. Коулмен разрывался между этими двумя крайностями. Это был конфликт гурмана и обжоры, художника и материалиста, красоты и чудовища. Доннини радовался любому союзнику, даже капралу Клайнхансу.
— Погоди, ничего не говори, — попросил Коулмен, листая страницы. — Сейчас я открою первую. — Самым главным компонентом в каждой из книжечек пока что была первая страница. По общему согласию она отводилась под блюдо, которое каждый желал отведать в первую очередь. Себе на первую страницу Доннини любовно занес формулу по приготовлению Anitra al Cognac — утка, приправленная бренди. Нипташ на почетное место поместил свою блинную жуть. Коулмен без особой уверенности отдал голос в пользу ветчины с засахаренным картофелем, но его быстро отговорили. Разрываясь между кулинарными полюсами, он на свою первую страничку занес рецепты и Нипташа, и Доннини, отложив окончательное решение до более позднего срока. И вот теперь Нипташ подвергал его мукам Тантала, превращая свое блюдо в нечто еще более кошмарное. Доннини вздохнул. Коулмен был слабаком. Возможно, новые выкрутасы Нипташа вообще заставят Коулмена отказаться от Anitra al Cognac в каком бы то ни было виде.
— Убираю мед, — решительно заявил Нипташ. — У меня давно появились сомнения. Теперь точно знаю — я ошибался. Мед с яйцами — это не сочетается.
Коулмен сделал в книжечке пометку.
— Ну и? — спросил он выжидающе.
— Сверху — расплавленный шоколад, — объявил Нипташ. — Большой кусок расплавленного шоколада — шлепаешь его сверху, а дальше он растекается, заливает все блины.
— М-м-м-м-м, — проурчал Коулмен.
— Только и разговоров что про еду, — фыркнул капрал Клайнханс. — Целыми днями, изо дня в день — еда, еда, еда! Вставайте. Работать надо. Черт бы вас драл с вашими книжечками. Между прочим, это мародерство. Вполне могу вас за это расстрелять. — Он прикрыл глаза и вздохнул. — Еда, — произнес он негромко. — Ну что толку обсуждать ее, писать о ней? Говорите о девчонках. О музыке. О выпивке, в конце концов. — Он протянул руки вверх, взывая к Всевышнему. — Что это за солдаты такие — целыми днями рецепты строчат?
— Можно подумать, что ты не голодный, — возразил Нипташ. — Чем тебе еда не угодила?
— Кормежки мне хватает, — отмахнулся от него Клайнханс.
— Шесть кусков хлеба и три тарелки супа в день — это «хватает»? — спросил Коулмен.
— Вполне, — подтвердил Клайнханс. — Я себя лучше чувствую. До войны у меня был лишний вес. А сейчас посмотри — я как мальчик. До войны от лишнего веса страдали все, потому что люди жили для того, чтобы есть, а надо есть для того, чтобы жить. — Он еле заметно улыбнулся. — Такой здоровой, как сейчас, Германия не была никогда.
— Что ж, тебе совсем есть не хочется? — не отступал Нипташ.
— В моей жизни, кроме еды, есть кое-что еще, — заметил Клайнханс. — Все, вставайте.
Без особого энтузиазма Нипташ и Коулмен поднялись.
— У тебя, папаша, из дула кусок штукатурки или чего-то еще торчит, — сказал Коулмен.
И они побрели на заваленную обломками улицу, а Клайнханс перевернул свое ружье и начал спичкой выковыривать из дула штукатурку, что-то бормоча про дурацкие записные книжки.
Из миллиона камней Доннини выбрал один поменьше, поднес его к тротуару и положил к ногам Клайнханса. Постоял, положив руки на бедра.
— Жарко, — заметил он.
— Для работы то, что надо. — Клайнханс присел на тротуар. — Ты до войны кем был, поваром? — спросил он после длинной паузы.
— У отца в Нью-Йорке итальянский ресторан — я помогал ему.
— У меня тоже было местечко в Бреслау. — Клайнханс вздохнул. — Давным-давно. Это же надо, сколько времени и сил немцы тратили на то, чтобы набивать брюхо дорогой жратвой. Ну не дурость ли?
Клайнханс посмотрел мимо Доннини, и взгляд его застыл. Он погрозил пальцем Коулмену и Нипташу, которые стояли посреди улицы, в одной руке у
