Н.И. Либан прожил свою долгую жизнь как идеальный русский интеллигент (хотя по матери и французского происхождения): будучи ярчайшей индивидуальностью, посвятил себя тому, чтобы формировать другие индивидуальности – и при этом в огромном для вузовского преподавателя количестве! У него были научные труды, но он не стремился доводить их до печати, говорил, что он не учёный, а педагог. Тем не менее результаты оказались парадоксальными. Среди тысяч и тысяч учеников Либана не оказалось педагогов, которые в этом качестве хоть немного приблизились бы к учителю. Зато выдающихся учёных – сколько угодно.
Когда говорят: «Не учи учёного», «Учёного учить – портить», – имеют в виду сформировавшихся учёных. Но каждый учёный смолоду был учеником и выбирал, на какого учителя ему ориентироваться. Кто ориентировался на Либана, даже занимаясь в семинарах других преподавателей, тот не прогадал. Он прошёл сразу две высшие, нет, наивысшие школы: высочайшей нравственности и высочайшего профессионализма. Н.И. Либан учил будущих учёных, обладавших достойными человеческими качествами.
Он был потомком виконта Либана, провозгласившего Эльзасскую республику, а потом казнённого немцами за его патриотизм, за врождённое чувство независимости, и святого Иоасафа Белгородского. Его отец служил в банке, мать стала основательницей российского дошкольного образования. В детстве он был посошником патриарха Тихона, ныне канонизированного (но к Церкви, какой она стала в ХХ веке – уже при Тихоне, в зрелом возрасте верующий Николай Иванович относился презрительно: «Это партком»; в партиях, разумеется, ни при каких властях не состоял). Юнгой в экипаже полярного судна плавал на Шпицберген. В молодости бродил с шаманом по алтайской тайге. Окончил Московский государственный педагогический институт и аспирантуру МИФЛИ. Говорят, научный руководитель Либана С.К. Шамбинаго однажды принёс ему книгу по теме его работы: «Обязательно прочитайте». – «Да она же на французском языке!» – «Ну и что?» Потомок виконта признался: он не знает французского языка. «Ну и что? – невозмутимо сказал профессор дореволюционной закваски. – Выучите и прочитайте». Либан выучил и прочитал. Насколько достоверна эта легенда, мы теперь уже никогда не узнаем. Но показателен сам факт её существования. Ни об одном будущем академике подобной легенды не сложили.
В качестве преподавателя МГУ Либан стал требовать от своих студентов не начинать писать по избранной теме, пока не прочитают всё ранее написанное по ней, а темы самым молодым подчас предлагал сложнейшие, чтобы сразу, как брошенные в воду, осваивали плавание в океане науки. У него нужно было знать все библиографические издания. Он советовал покупать любые справочники. И для общей эрудиции, и для того, чтобы студенты знали лучшие образцы научного творчества, посылал их в библиотеку читать труды филологов прошлого, от которых советские в основном разительно отличались: Ф.И. Буслаева, А.Н. Пыпина, А.Н. Афанасьева, А.А. Потебни, А.А. Шахматова; в конце 40-х годов крупнейший филолог и историк культуры XIX – начала ХХ века А.Н. Веселовский, сопоставлявший факты словесности всех времён и всех народов, идеологами невежества был объявлен главным космополитом и повсюду шельмовался теми, кто его не читал, а в семинаре Либана работы Веселовского изучались без оглядки на возможных доносчиков: к этому человеку не липла никакая мразь.
Притом на экзаменах и зачётах он был самым большим либералом. Не мучил студентов, которые становиться учёными не собирались. А учёных (будущих) учил по-настоящему. И нередко, казалось бы, простейшим способом: пересказом или чтением наизусть литературных произведений, обычно плохо знакомых публике, с минимальными комментариями. Либановская артистическая интонация значила больше любого комментария: сразу становилось ясно, что тут наиболее важно, что не так важно, что удалось автору лучше всего, где он проявил себя плоховато. К сожалению, колоссальное богатство этой интонации не передаётся ни в каких записях. Наверное, в основном поэтому (а не из-за боязни советской цензуры и т.д.) Либан и реализовал себя главным образом как гений устного слова.
Но ценны и записи. Некоторые из многочисленных курсов Николая Ивановича – по древнерусской литературе, литературе и культуре XVIII и XIX веков – благодарными учениками были не только тщательно записаны, но и изданы при его жизни, так что он имел возможность подержать в руках книги своих лекций. Такого признания не удостоились ни легендарный историк Грановский, ни гениальный философ и филолог Бахтин: их записанные слушателями лекции были напечатаны спустя много лет после смерти этих учёных. Книги Либана можно и должно читать. Вот только те, кто не слышал самого Либана, никогда не поймут, какое великое счастье осталось им недоступно.
Сергей КОРМИЛОВ, профессор МГУ
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 1 чел. 12345
Комментарии:
Караоке «Клуба ДС»
Клуб 12 стульев
Караоке «Клуба ДС»
Утренняя песнь города
Ещё темно, но из ветвей
чирикнул первый воробей.
Уже, спасаясь от зари,
в подвалы лезут упыри.
Бледнея, пятится луна,
толкает дворника жена:
«Вставайте, граф! Зовёт метла.
Вас ждут великие дела!»
Ошмётки ночи он сметёт –
и начинается исход.
В тяжёлом ритме болеро
канают граждане в метро.
Канает стар, канает млад,
канает сват, канает брат.
И оккупируют вагон
интеллигент и гегемон,
Студенты, школьники, врачи,
актёры, плотники, бичи.
Профессор, съехавший с ума
над теоремою Ферма,
И гастарбайтер с бодуна,
и я, и дети, и жена,
Босяк, живущий налегке,
и негр в белом пиджаке,
И чёрт-те кто, и чёрт-те что,
и хрен с горы, и конь в пальто –
И город с кайфом, как всегда,
по венам пустит поезда.
Надев костюмы, братаны
выходят на тропу войны.
Предприниматель хочет спать,
но надо, блин, предпринимать.
Вот страж порядка молодой
шерстит брюнетов с бородой:
Весьма нервирует его
этническое меньшинство.
Течёт толпа, а в головах –
обрывки мыслей: о деньгах,
О сне, о сексе, о борще,
о том, как жить. Как жить вообще…
Торчит фабричная труба,
как наша общая судьба.
Богема спит – немудрено:
она, надысь, из казино.
Летят вожди на вороных
без отпусков, без выходных,
Летят с мигалками вперёд,
спешат, чтоб лучше жил народ.
И контролирует ГАИ
телодвижения твои,
И перекрёстки, и мосты,
и придорожные кусты,
И горний ангелов полёт,
и гад морских подводный ход.
Машины встали в три ряда –
ну, с первой пробкой, господа!
И утро красит кумачом
шкатулку с бедным Ильичом.
Глядит с кремлёвской высоты
наш Гений Чистой Красоты.
Ах, что за город – первый сорт!
Умён как Бог, красив как чёрт.
Он сам себе и врач, и мент,
и донор, и реципиент.
Всё на бегу, всё на ходу,
всё начеку, всё на виду.
Здесь воля чувствам неземным,
здесь пахнет дымом выхлопным.
Сквозь шум и треск, сквозь гул и вой
восславим город трудовой,
Споём дежурное «ла-ла»
про купола, колокола
Под несмолкаемый салют.
Крещендо! Славься! – Все встают.
Приезжий дух переведёт,
присядет, «Клинского» хлебнёт.
И скажет: «Мамочки, дурдом!
Как вы живёте тут?»
Живём!
Мечтательный пастух
Мечтательный пастух, изгой Нечерноземья,
Иллюзий дивных полн, пасёт своих коров.
И чудится ему, с глубокого похмелья,
Корриды грозный гул, жестокий бой быков.
С небес звучит Бизе: «Тореадору слава!»,
Торсида ль то поёт иль бабы на току?
