А еще… жил в душе страх. Гаденький суетный страх, который заронила Лесана. Страх, что однажды Дар не отзовется и покойник не встанет на глазах первогодков. Теперь всякий раз, когда приходило время призывать силу, крефф замирал и только благодаря недюжей воле душил в себе бунтующий ужас.
Страх разъедал рассудок. Не давал покоя. Что если лишится наузник сути своей? Куда подастся, утратив ремесло? Как жить будет? Да и будет ли? А если будет, то зачем? Чего для? Верно, не для чего.
— Ну хоть высплюсь, — пробормотал обережник, толкнул дверь мертвецкой и тут же споткнулся о кучу ветоши, сваленной у самого порога.
Колдун кое-как устоял на ногах и лишь теперь увидел — груда тряпья оказалась человеком. Девкой.
Светла.
Хранители спаси.
Каких еще грехов он в этой жизни наделал, коль такое наказание ему отмеряли?
— Чтоб тебя Встрешник три раза да через колено! — выругался крефф, и в сердцах поддал продирающей глаза девке сапогом под то место, на котором она сидела.
— Не ругайся, свет мой ясный, не ругайся, — залепетала скаженная. — Я вот поесть тебе принесла, а то ты в трапезной-то и не появлялся…
И дурочка достала из кармана передника зачерствевшую горбушку.
— Прибью… — прошипел колдун, отталкивая от себя руку, держащую ломоть.
— Прибьешь, родненький, прибьешь, — согласилась юродивая. — Только поешь сначала. Откуда силы-то набраться? Вон еле ходишь.
Крефф почернел лицом, выругался, помянул Хранителей, пихнул дуру в сторону и ушел.
А Светла, сжимая в одной руке краюху, а другой держась за осклизлую стену, тихонько кралась следом. И с каждым шагом ее спина распрямлялась, как у всякого, кто твердо идет к поставленной цели и не собирается отступать. Во дворе Цитадели скаженная подошла к колодцу, не обращая внимания на раззявивших рты послушников, и стала любоваться на себя в деревянную бадью. Поворачивалась то так, то эдак, ловила взглядом отражение, поправляла лоскутки ткани и перышки в кудлатой голове.
Здесь и нашел ее Ихтор.
— Ты где была? — встряхнул блаженную лекарь. — Я всю крепость обошел, покуда тебя сыскал. Дел у меня иных нет, что ли?
— Дак чего меня искать? Я ж не бусина, под половицу не закачусь, — удивилась девушка.
— Еще раз улизнешь — выпорю без всяких разговоров, — склоняясь к ней, раздельно проговорил крефф. — Поняла?
Она покраснела и кивнула, а сама непроизвольно потерла то место, которое уже натерпелось от Донатосова сапога.
— То-то же, — сказал целитель и добавил: — А теперь к Главе пойдем. Пусть решает, куда тебя девать, горе луковое.
* * *
Нэд был найден на ратном дворике, где задумчиво смотрел, как Дарен с Озброй гоняют первогодков. Лицо у Главы было хмурым, брови сошлись на переносице.
— Скачут, как кобылы беременные… — пробормотал он и повернулся к Ихтору. — Опять ты с ней? Обневеститься, что ли, надумал?
Целитель досадливо поморщился:
— А куда ее девать? Ты ее в поломойки отрядил — так служки прогнали, говорят, нет в ней ни ума, ни сноровки. Отрядили к искройщикам, те тоже жалуются, мол, поручение дашь ей, так и пропадет до вечера, или не сделает ничего, или напакостит не со зла. На скотный двор отправили, там скотина пугается, видать, девка волками навек пропахла. И что прикажешь? Волочу ее за собой, как хвост, а только отвернусь — уже сбежала, уже где-то егозит.
— Ты его не ругай, дяденька, — ласково заговорила Светла и подошла поближе к смотрителю.
Рослый крефф как скала возвышался над дурехой. А та без страха смотрела ему в глаза и безмятежно улыбалась. Так, как могут улыбаться только дети и блаженные — без ума и смысла, с одной душой.
— Не ругай, он ведь не виноват, что я глупая такая. Да и ты себе сердце не рви, — забормотала дурочка, обходя Нэда по кругу. — Любит она тебя, любит. Но все бежит. Не одну пару сапог стопчешь, пока догонишь. Она ж у тебя как речка быстрая.
— Ты чего мелешь? — растерялся Глава. — Какая речка? Какие сапоги?
— Обыкновенные, — улыбнулась скаженная и вдруг вцепилась в ремень воеводы. — Ой, опоясок какой у тебя справный! Но душит он тебя. Душит. Потерпи, родненький, потерпи. Скоро все кончится. Вздохнешь спокойно. Не горюй. Вот держи, — она пошарила в кармашке передника и достала оттуда глиняный черепок. — Держи, держи, миленький, у меня еще есть.
Глава стоял — дурак дураком — посередь ратного двора с осколком старой миски в руке и молчал. Глядел на скаженную и… завидовал. Потому что не было у нее на плечах груза забот о Цитадели и выучах, не приходилось ей думать о том, как защитить людей от Ходящих. Вся ее немудреная радость — бусины да лоскутки.
— Ты б определил ее, Глава, куда-нибудь, — донесся из-за его спины голос Ихтора, — не могу ж я с ней ходить до старости.
— Может, к Нурлисе в мыльни приставить? — с сомнением отозвался Нэд.
— Приставь меня к свету моему ясному, — с мольбой проговорила Светла. — Я за ним пригляжу. Совсем вон неприкаянный ходит.
Глава смерил дуреху внимательным взглядом. Блаженные ежели что в голову вобьют — кнутом не перешибить. Так и Светла. Взбрело ей опекать Донатоса — и хоть ты тресни. Таскается за ним уже который день, выматывает обережнику душу. То возле покоя его караулит, то по следу бредет, то пытается в накидку теплую закутать, чтобы не мерз, то коркой сухой подкармливает. И не боится ведь. Однажды до того его вывела, что вытянул розгой поперек спины. Так эта бестолочь рубец терла, плакала, но все одно бродила за колдуном, будто навь неприкаянная.
Крефф то и дело врывался к Главе, требуя убрать от него подальше скаженную, грозился прибить ее. Ненадолго удавалось Светлу спрятать, а потом дура-девка опять вырывалась на свободу и бралась за наузника с новой силой. Уж и шишки ему к поясу привешивала, и лоскутки на рукава вязала, чтобы краше стал. Сколько раз крефф за ухо блаженную к Главе приводил — не счесть. Но наука ей впрок не шла.
Нэд смотрел на безумицу и думал, что нынче же надо будет отправить Донатоса куда-нибудь по требам: глядишь, проветрится и внимание на глупую обращать перестанет. Безобидная она, что возьмешь. Ну вот вбила в голову, будто опека ему нужна. Назад ведь ум не вывернешь…
А может, выделить каморку, пусть запирает ее там, чтоб под ногами не мельтешила?
— Ступай в мыльню, воды возьми, да иди на поварню котлы чистить. Узнаю, что отлыниваешь — запру в чулан, а света твоего ясного отправлю на год по деревням скитаться. Коли завел себе такую дуру бездельную, пусть хоть сам пользу приносит.
Угроза достигла цели. Блаженная сошла с лица, испуганно захлопала переливчатыми глазищами и поспешила прочь. Нэд усмехнулся. Диво, что раньше не додумался этак пригрозить. Долго, конечно, она не продержится, но хоть на время Донатоса спасти. Совсем-то ведь все равно не отвяжется.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
