– Господи, как интересно люди живут! С огоньком! А у нас в патологии такая скукотища… Ну, ладно, иди, приведи себя в порядок. Тебя ждет девятая палата: консультацию я закончил, теперь время процедур.
Но тут в Тане сказалось пережитое нервное перенапряжение. Голос задрожал, но она спросила:
– Владимир Николаевич, я вот думаю: ну что, ничего нельзя сделать, чтобы женщинам так не мучиться?
Бобровский глянул на нее с интересом:
– Ну почему же, можно – предохраняться. Ты только нашим-то ничего не рассказывай, как ты сегодня пострадала и почему. А то рожать передумают и разойдутся по домам, останемся мы здесь совсем одни.
Таня отмахнулась:
– Скажете тоже, Владимир Николаевич.
Возникшая из своего «кабинета» Прокофьевна едва не выронила тряпку при виде Тани:
– Татьяна, ты откуда такая… модная?
«Модница» сняла халатик и протянула старушке:
– Из родильного. Прокофьевна, принесите мне, пожалуйста, новый халат, а то меня мамочки уже ждут в процедурном.
Прокофьевна приняла халатик и засеменила по коридору, ворча:
– Всежки, рожать как-то вежливее надо, что ли… А то – хрясь! Будьте любезны! Так если все рожать повадятся, так в родильном халатов не напасешься.
* * *
Пока Рита натощак досдавала нужные анализы, прошло время, а пакеты с вещичками остались не разобранными. Теперь Рита стояла возле тумбочки между кроватями и спрашивала у Лизы, уютно, как кошка, расположившейся на своей кровати:
– Так, вот эта тумбочка – моя, да?
– Нет, твоя с той стороны, – показала Лиза рукой вправо от Ритиной кровати.
– Ясно, – не стала перечить Рита и направилась к указанной тумбочке. Открыла пустой шкафчик, стала нехотя доставать и раскладывать вещи. А потом села на кровать, огорченно сложив на коленях руки:
– Даже пакеты разбирать не хочется. Не знаю, может, все же отпустят через пару дней, если попроситься?… Не хотелось бы мне тут надолго…
Лиза улыбнулась понимающе:
– Знаешь, пусть медики решают. Я сама тут недавно, но вижу: зря никого не кладут и не держат. Если зачем-то оставляют – значит, причина есть. У меня, например, точно есть причина… никуда не отпрашиваться. Мы ведь ровесницы, кажется? Тебе сколько? – она почему-то сразу поняла, что Рита не станет жеманничать – «а сколько дашь?…».
Так и случилось – Рита просто ответила:
– Тридцать один.
Лиза кивнула:
– Ошиблась, значит, немножко. Мне двадцать восемь. Ну, в общем, девчонки еще… – и засмеялась.
И Рита засмеялась, с пониманием:
– Нам, блондинкам, много глупостей приписывают – это минус, а возраст нам всегда снижают – это плюс.
Смех у Лизы оказался совсем тихий, мелодичный:
– Ты не обижайся, я совсем не это имела в виду. Выглядишь ты отлично, и совсем ты не «блондинка». То есть, блондинка, конечно… Ну, в смысле… Совсем я запуталась. А работаешь ты кем?
Рита и тут не стала уходить от ответа:
– Я юрист. Специалист по авторскому праву.
Ее собеседница, похоже, удивилась:
– Да!.. Серьезная профессия… А ты говоришь – «блондинка».
Рита под эту неторопливую беседу успокоилась и стала, наконец, раскладывать свои пожитки. Взглянула с симпатией на Лизу:
– А ты чем занимаешься?
Лиза ответила, как Рите показалось, не очень охотно:
– Для меня, если честно, главное – дом.
Внимательно посмотрев на Лизу, Рита сказала:
– А знаешь, я почему-то так и подумала… – она сделала паузу и добавила: – А вообще – для меня тоже…
* * *
…Кажется, это было только вчера. Рита с утра хлопотала на кухне, доставала из холодильника все новые деликатесы: не знала, чем бы еще угодить Максиму… Она накрывала стол к завтраку, а чувствовала себя так, будто им предстоит свадебный обед! Чайник закипел, и вместе с его победным «выстрелом»-отключением в кухню зашел Макс. Уже одетый, уже в костюме…
Сел за стол, потянул к себе Риту за краешек пестрого халата. Она просто повернулась и приникла к нему: его голова была на уровне объемного животика. Максим тут же прижался ухом к этому цветному «глобусу»:
– Как ты себя чувствуешь, как там мой малыш?
Рита погладила его по голове, ответила тоненьким детским голосом:
– У меня все хорошо!
Максим заулыбался, отпустил Риту:
– Ну, что за парень у нас, мамочка! Умный, веселый, боевой!
Рита уже наливала ему чай:
– А почему ты называешь его парнем? Мне даже врач пока ничего не сказал определенно. А если там девочка?
Макс придал лицу выражение важности и компетентности. Умело намазывая бутерброды себе и Рите, красиво, профессионально оформляя слой из мягкого сыра кусочками маслин и семги, он объяснил:
– Девочка у мамы красоту забирает, а сын маме красоты добавляет. Посмотри в зеркало – от тебя же глаз не отвести! Сын у нас будет, точно – сын!
Что-то в его преувеличенно оптимистичной интонации насторожило Риту:
– Максик, а чего это ты… Чего это ты так подлизываешься?
Максим возмутился – и тоже чуть-чуть с перебором:
– Подлизываешься?! Я – подлизываюсь? Я тебя люблю! Ты редкая красавица, ты умница, ты… ммм… как бы это сказать? Волшебница! Ты – лучше всех. Я тебе это говорил, говорю и буду говорить – всегда!
Лицо у Риты стало вдруг такое, что с лица Максима постепенно исчезла восторженность. А она уже и руки на груди скрестила, уже и смотрела в упор:
– Говорил-говорил. А теперь – правду и только правду.
Какое-то последнее усилие Макс сделал над собой, чтобы продолжать в прежнем духе, но внезапно потерял весь кураж и сказал очень буднично:
– Рита, мне нужно уехать дня на два… ну, на три. Максимум – на пять. Да, в общем, на неделю. В область, недалеко… Приступаем к реализации самого моего амбициозного проекта. – Макс постепенно воодушевился, снова его голос наполнился оптимизмом. – Если все получится – я в обойме топ дизайнеров нашей с тобой современности. Ты в меня веришь?
И Рита смягчилась:
– Ты же знаешь, я в тебе не сомневаюсь. Вот бы наш сын был на тебя похож…
Макс понял: он прощен, он любим, он нужен… И продолжил излагать своим выразительным голосом:
– Чтобы быть счастливым, мальчик должен быть похож на маму. Я хочу, чтобы мой сын был умным и красивым, как его мать.
Он украдкой бросил взгляд на часы, встроенные в кухонный шкаф, и начал поспешно поглощать бутерброд, быстро запивать его кофе:
– Все. Опаздываю…
Рита, так и не притронувшись к своему завтраку, встала, чтобы проводить его до прихожей. Там взяла с полки ключи от машины, протянула ему:
– Мы будем тебя ждать.
Макс после этих слов как-то сник, обнял ее крепко и прошептал, чтобы она не слышала, как прерывается его голос:
– Звони мне, если что, я все брошу и примчусь. Все брошу…
Рита погладила его по голове, нежно поцеловала:
– Не волнуйся. Все будет хорошо. Любишь?…
Макс смолчал, только крепко зажмурил глаза, как будто ему стало внезапно очень больно. Поцеловал ее в висок:
– Люблю – мое второе имя…
* * *
Лукавое лицо санитарки Прокофьевны чаще всего излучало доброту и сочувствие, но когда оно просунулось в дверь пятой палаты, то выглядело почти праздничным:
– Мамочки, в столовую! Кушать подано!
Рита, повернув лицо в сторону Прокофьевны, которая только что подала самую популярную театральную реплику, спросила у санитарки:
– А что у нас там сегодня подано?… Яйца пашот? Лазанья? Ризотто?
Веселая Прокофьевна назидательно продекламировала:
– Гречневая каша – матушка наша, а хлебец ржаной – отец наш родной, – и исчезла.
Лиза перевязала поясок халата, обернулась к остальным мамочкам:
– Ну что, пошли? – и погромче, повеселее добавила: – Рота, подъем!
Мамочка Лиля, попавшая в отделение с отеками, сказала, осторожно садясь в постели:
– Господи, Лиза! Ты бы еще скомандовала: в ружье!
Лиза переспросила:
– А почему – в ружье?
Лиля, протерев припухшие со сна глаза, объяснила:
– Это значит – «тревога».
Другая мамочка, Василиса, нащупывая ногами тапочки под кроватью, протянула лениво:
– Ну какая у нас тут тревога… Тишь, гладь и божья благодать… Сплю целыми днями, как медведь.
Лиля тоже потянулась:
– Так ведь зима… Вся природа спит… За окном все время сумерки… Не хочешь – уснешь. Привет новеньким.
Рита в ответ на приветствие помахала ладошкой, по примеру политических лидеров. Мамочки вышли гуськом в дверь и двинулись по коридору, влившись в разномастную толпу мамочек.
Лиза и Рита держались вместе, так же как Лиля и Василиса, попавшие в отделение чуть раньше. Лиза сказала, кивнув на Лилю:
