– Поедем? Мы что-то забыли, нет?
– Нет. Поехали. – Он откинулся на спинку сидения.
Автомобильчик, мигая поворотниками, отъехал со стоянки. А на девятом этаже колыхнулась занавеска. Их проводили взглядом.
Если бы Алексей в эту минуту поднял голову и посмотрел вверх, то наткнулся б на прямой и острый, словно разящий клинок, выстрел яростного, безжалостного Зла.
Тексты
Мирикла, Патрина и Зло
Это случилось в один из дней, когда все так же на втором этаже особняка пылал камин, диковинный и вроде как лишний в летний вечер, а Мирикла лежала на тахте в багровом шифоновом халате, смуглолицая, с распущенными черно-седыми волосами, вытянув к огню длинные, безупречно-оливковые ноги с браслетами, ловя пальцами пламенные тени. В волосах ее, глазами призрака, сверкали монисто – австро-венгерские монеты и двадцатидолларовки начала века. Роскошное тело цыганки, с крепкими еще грудями и гибкими бедрами, почти полностью просматривалось под нежной тканью халата, но никого это здесь не смущало. Патрина, в простеньком цыганском платье, пристроилась с краю тахты, сложив на коленях толстую книгу в переплете телячьей кожи, с медной застежкой, больно бившей по икрам. Она, как обычно, читала сначала про короля Ладислава и его воевод, но потом смолкла, запнувшись, а Мирикла не приказала продолжить. И девочка, понимая, что старая цыганка погрузилась в область каких-то других мыслей, подставила черную голову под худую, в мельчайших неприметных морщинах руку с тяжелыми серебряными украшениями.
– Мири! – проговорила девочка. – А у тебя много таких книг?
– Много! – Мирикла погладила девочку по голове. – Очень много. Весь дом забит ими. И их не унесешь с собой, Патри. Увы. А нам, наверно, скоро придется уезжать.
– Куда?
– Не знаю. Надо думать.
Девочка подумала. Поковыряла ногтем коричневую телячью кожу фолианта. Спросила снова:
– А почему ты сама себе не родила дочку, Мири, а взяла меня?!
Цыганка помедлила. Подперла рукой острый, гордый подбородок, устремила черные глаза в огонь за бронзовой решеткой. Под высоким потолком метались тени.
– На меня наложено заклятье, – хрипло ответила она, наконец. – Я не смогу никогда родить. А если рожу, то… то лучше мне не рожать. Мой муж, Георгий Антанадис, об этом знал.
– Кто на тебя наложил заклятье, Мири?!
– Это было давно. Мы еще жили в Греции. Антанадис был из рода жрецов храма Афины Паллады в Афинах… и то не смог ничего сделать. Он смирился. Потом… потом мы попали в Крым, затем – в ваш город. Как – это не интересно. Он торговал автомобилями.
– Автомобилями? Он же был цыган, да? Он любил лошадей, Мири?
– Он любил машины так же, как лошадей, – вздохнула Мирикла. – У него был большой гараж. И каждое утро он приходил и разговаривал с автомобилями. Гладил их. Сам мыл, не доверял никому. У него были помощники: говорили, мол, старик сумасшедший. А он все всегда продавал.
Теперь замолчала Патрина. Долго смотрела на пляшущие языки. А потом снова спросила, сдув со лба пушистый черный локон:
– Он… обманывал людей, да?
– Обманывал? Зачем?! Нет, Патри. У него каждый автомобиль находил своего хозяина – Любимого. Кто-то покупал немецкий лимузин, кто-то… кто-то скромную итальянскую машину или японскую. Но все знали: машины Антанадиса служат, как верные псы. Или верные кони. Никто их не уведет. Они были заговоренные. Никто и никогда не угнал машину, купленную у Антанадиса. За это его и убили. Но это не важно, Патри… Так вот, он как-то поехал в какой-то другой город. Я уже не помню какой. Поехал почти ночью, утром он должен был быть там. И вот едет и видит: на обочине машет рукой женщина. Георгий посадил бы ее в машину, но он очень торопился. Проехал километров пять, видит: стоит та же самая женщина в белом и снова машет рукой. Он испугался… Он сам говорил! Остановил машину, вышел. А лил дождь. Смотрит – нет никакой женщины. И перед машиной, у самых колес, лежишь ты, крохотная. Сверточек. Еще бы немного, и он раздавил бы тебя, как кузнечика, колесами своей машины. Ты лежишь и… – голос старой цыганки дрогнул, – тебя не трогает дождь. Мокро все вокруг, мокрая машина, промок Георгий, а с тебя капли скатываются. И ты молчишь. Антанадис понял: что-то не так. Он положил тебя в машину, а сам пошел искать по кустам. И там нашел человека.
– Это была моя… мать? – шепотом спросила девочка.
Мирикла покачала черно-серебряной головой. И снова коснулась волос девочки, любовно перебирая их смоляной пух.
– Это был мужчина. Он лежал в кустах весь мокрый и уже мертвый.
– Это был цыган? А кто его убил?! Это был мой отец? – засыпала ее вопросами девочка, напрягшаяся на краешке тахты.
– Да, это был цыган. Очень старый цыган. Он не мог бы быть тебе, наверное, отцом. А умер он из-за того, что сердце его разорвалось. Но он до последнего заботился о тебе: Георгий нашел у него в карманах бутылочку с молоком, соску и сухие пеленки в пакете. Люди, которые вынесли тебя на дорогу, в темноту, чтобы убить… наверное, сделали это после того, как он умер.
– А… а что потом?
– Потом Георгий позвонил в тот город, куда ехал, отменил встречу и вернулся домой с тобой. Он поднял меня с постели, а ты ведь знаешь, я сплю без одежды. Едва я взяла тебя на руки, моя грудь вдруг сразу наполнилась молоком. Это было неожиданно и немного больно, – цыганка улыбнулась. – Я не ожидала. И струйка молока даже брызнула тебе на лицо. Тогда ты проснулась, сразу начала сосать грудь и стала моей дочкой. Вот так это было.
– А кто убил твоего мужа, Мири?
– Это тебе сейчас рано знать! – отрезала цыганка.
Девушка поняла: все, перечить нельзя – это закон. Мирикла никогда не запрещала ничего попусту.
После недолгого молчания она проговорила:
– Георгий оставил мне неплохие деньги. Я сдала их в цыганский банк.
– А есть такие, да?
– О! – цыганка рассмеялась. – Это самые надежные банки на свете. Где бы ты ни была, ты всегда получишь хранимые в них деньги. Так вот, я могла бы жить в общине, просто, безбедно. Но мне нужно было поднять тебя. Сделать такой, какая ты есть!
Патрина полистала книжку, поковыряла большим пальцем ноги ковер, а потом снова робко поинтересовалась:
– А на меня наложено какое-нибудь заклятье, Мири?
В камине оглушительно треснуло березовое полено, выстрелом. Мирикла вздрогнула и нехотя ответила:
– Да. Наложено. Но… но его можно преодолеть. Ты можешь еще родить. Только надо победить, понимаешь? У нас много врагов, Патри.
Патрина сидела, закусив губу. Темные глаза ее смотрели в сторону камина. Потом она улыбнулась:
– Мири, а отчего у тебя такие красивые ноги? У меня будут такие же, да?
Цыганка пошевелилась, чуть согнула их и проговорила спокойно:
– Потому что я не прячу их от воды и солнца, снега и ветра… от земли, Патри. У тебя будут такие же. Посмотри на себя.
– Зачем?
– Посмотри. Тебе почти шестнадцать лет. Ты прекрасно говоришь по-английски.
– O! Of course[24], – и она произнесла длинную фразу на английском языке. Старая цыганка только кивала.
– Ты, конечно, очень худая, но твои ступни закалены: тебя никогда не коснется простуда, и не будут болеть кости. Твои руки тверды, ты умеешь не только ткать золотую ткань, но и стрелять. Помнишь, мы с тобой летом стреляли из пистолета Макарова и из автомата?
– Конечно!
– Ты умеешь владеть холодным оружием, знаешь удар стилета, ты можешь сражаться голыми руками. Ты дерешься с мальчишками на равных! Поэтому я чаще всего запрещаю тебе носить широкие юбки. С помощью пэкелимос ты можешь обратить в бегство толпу наших цыган, они побоятся осквернения! Но тебе не справиться в пышных юбках с нашими врагами: ты запутаешься в них, не отобьешься. А тебе надо суметь применить все мастерство восточных единоборств, которым я тебя учила. Ты… – Мирикла помедлила, – ты не боишься своего тела, как и я. Ты же знаешь, наше общее племя пришло из Индии. Ни мужчины, ни женщины среди наших предков никогда не носили обуви – это считалось осквернением земли, по которой мы ходим, и ног, которым она дает силу. Некоторые женщины из низших каст обязаны были ходить с обнаженной грудью, и это не считалось бесстыдством. Ты спокойно относишься к телесной наготе, Патри. Все это вместе… все это означает, что тебя не сломать. Тебя можно выставить голой на площади, можно пытать жаждой, голодом, огнем или железом – ты останешься тверда. Ты уже обладаешь тайным знанием проникновения в сознание человека. И у тебя это получается. Пройдет время, я передам тебе все остальное. Ты – царевна, Патрина. А у царевен всегда очень много врагов.
Девочка молча кивнула. Отложила книгу. И неожиданно, свернувшись калачиком, легла с краю тахты, под руку своей приемной матери, а через пару минут заснула, разметав шелковистые черные кудри.
Потрескивал камин, а повсюду: по углам комнаты, и не только здесь, а в каждом коридоре и простенке, всю ночь горели толстые, особой формы восковые свечи.
