Попросили трех или четырех почтенных панов выйти с царевичем в другую комнату и там обследовать его тело. Вскоре судьи вернулись с изумленными, просветленными лицами и вот что сообщили собравшимся: одна рука этого человека и впрямь короче другой, а у правой подмышки обнаружено красное родимое пятно.
Патер ностер, как обожают говорить поляки, Матка Боска! Да ведь и впрямь царевич!
Ликование в Самборе настало небывалое. Димитрий ходил гоголем, Варлаам покаялся, что не верил бывшему сотоварищу… И все же в рассказе Петровского была какая-то несообразность, смысла которой Варлаам никак не мог постигнуть. Что-то скреблось, стучалось в голову, но пути к осмыслению не находило. Однако никак не мог он от этого беспокойства избавиться и потому опять сделался к Димитрию недоверчив.
И не он один, между прочим. Многие шляхтичи оказались не столь легковерны, как Вишневецкие, Мнишек и сам король Сигизмунд. Эти шляхтичи презрительно называли Димитрия не царевичем и государем, а царьком и господарчиком. Великий канцлер Ян Замойский, по слухам, на сейме поднял на смех и претендента, и все его россказни:
– Я считаю это дело противным не только благу и чести Речи Посполитой, но и спасению душ наших. Этот Димитрий называет себя сыном царя Ивана Васильевича. Об этом сыне был слух у нас, что его умертвили. А он говорит, что вместо него другого умертвили. Помилуйте! Что это за Плавтова или Теренциева комедия? Возможное ли дело: приказать убить кого-нибудь, особенно наследника, и не посмотреть, кого убили?! Так можно зарезать только козла или барана! Да кроме этого Димитрия, если б пришлось кого-нибудь возвести на московский престол, есть законные наследники великого княжества Московского – дом Владимирских князей: от них, по праву наследства, преемничество приходится на дом Шуйских; это можно видеть из русских летописей!
То есть соперники Димитрию для занятия русского трона уже находились… и даже Варлаам знал одного из них.
О нет, это был отнюдь не князь Шуйский! Тот оставался в Москве, а этот возник в Польше. Появился он вскоре после того, как Димитрий в компании с Вишневецкими перебрался в Самбор, прихватив с собой и Варлаама.
В тот вечер для всех людей на воеводском подворье топили баню. Поляки, заметил Варлаам, были небольшие любители мыться, даже шляхтичи, а уж о слугах и говорить нечего. Варлаам же в монастырях привык тело содержать в чистоте и считал вошь диаволовым детищем. Поэтому он банных дней старался не пропускать, более того – приходил в мыльню одним из первых, а уходил чуть ли не последним. Так же было и в тот день.
Утомившись в парной, пошел Варлаам к бочке свежей воды в шайку набрать, да и столкнулся в клубах пара с каким-то увальнем, который нес в ковше кипяток. И кончилось все тем, что часть этого кипятка оказалась на ногах и на животе Варлаама.
Оно конечно – бывший монах употребил в сердцах немало непотребных словес и даже изготовился смериться с незнакомцем силою, однако тот отбросил с лица слипшиеся рыжеватые пряди, взглянул на Варлаама голубыми, словно бы выцветшими глазами и процедил сквозь щербатые свои зубы:
– Кабы знал ты, кто я есть, небось в ноги бы мне пал и благодарил за то, что я изволил тебя обварить.
От сей наглости Варлаам растерялся и, вместо того чтобы накрепко обидчика выругать, спросил:
– А кто же ты есть?
– Я сын Ивана Грозного, царевич Димитрий, – ответствовал голубоглазый. – Дошел до России слух, будто объявился в Польше самозванец, назвавшийся моим именем, собирает рать на Москву идти. Вот я и появился здесь, чтобы окоротить его да на место поставить, чтобы самому идти отцовский трон воевать!
В первую минуту Варлаам только и подумал, что мания величия, оказывается, болезнь заразительная. А ведь на больных не обижаются! Он хмыкнул и сказал:
– Ты не спятил, друг?
– Ты сам спятил, и пес приблудный тебе друг! – окрысился новоявленный Димитрий. – Тебе бы разговаривать с холопами, которые гребут навоз, да и там найдутся поучтивее тебя!
Варлаам уже рот открыл, готовясь ответить подобающим образом, но уже через мгновение, вглядевшись в это испитое, чуть обрюзглое лицо, заросшее неопрятной рыжеватой бороденкой, невольно осенил себя крестным знамением, даром что крест, как и положено идущему в мыльню православному, с шеи снял и оставил в предбаннике. Лицо показалось ему чем-то знакомым, а в следующий миг Варлаам его воистину узнал.
Узнал, но не поверил глазам.
Перед ним стоял не кто иной, как брат Григорий из Чудова монастыря… другой брат Григорий! Прозвание его… Ах, вражья сила! Забыл, слово какое-то этакое… лохмотья напоминает, клочья или ветошь… Нет, забыл начисто. Ну, может, потом вспомнится.
Все, что Варлаам о сем Григории знал, – это то, что он жил с малых лет у какого-то боярина, научился в том доме разным премудростям, счету и грамоте, а потом отчего-то ополчился на своего хозяина-благодетеля и вступил с ним в кровавую драку. За черную неблагодарность он и был отправлен в Чудов монастырь, где его незамедлительно постригли. Но, как известно, клобук не делает монаха, так что брат Григорий и после пострижения не обрел смирения и духовная благость на него не снизошла. Видел его Варлаам в обители нечасто, ибо сей брат имел нрав злобный и частенько сиживал в холодной, запертый за то или иное поношение имени Господа, или ссору с настоятелем, или свару с другими братьями, или попытку самовольно покинуть монастырские пределы.
И покинул-таки, если судить по тому, что он стоит наг пред Варлаамом и лепечет несообразное!
«Tutte le vie conducano a Roma» [42], – насмешливо уверяют латинские мудрецы. Варлаам же теперь готов был со всей серьезностью уверять, что все дороги из Чудова монастыря ведут в Польшу.
– Ты как сюда попал? – спросил он Григория, сделав вид, что не услышал пугающего признания. – Неужто бежал из монастыря?!
Тот вытаращил глаза, но почти сразу признал бывшего собрата по обители и хищно усмехнулся:
– А, так вот какой монах Варлаам якшается с похитителем моего имени и титула и помогает ему распространять о себе лживые слухи! Это, стало быть, Варлаам Яцкий, бывший монах Чудова монастыря! И не зазорно тебе вводить честной народ в обман, поддерживая самозванца в ущерб истинному царевичу?
– Почем мне знать, может, это ты и есть самозванец! – огрызнулся Варлаам. – Развелось вас тут – не счесть, день ото дня плодитесь. То один был Димитрий, теперь второй объявился, завтра, глядишь, еще и третий возникнет, а я за вас за всех отдувайся!
– Я, я и есть истинный царевич! – твердил Гришка. – Меня спасли из Углича, а вместо меня похоронили другого!
