Но Кайя и не собиралась отпускать Уоллеку. Она еще подбросила дров в очаг, подлила велле в братину и попыталась увести разговор куда подальше от пропавшего Ольгерда и других неприятностей. И ей это удалось. В поставце сменилась не одна дюжина осиновых лучин, а они все болтали и не могли наговориться.
Когда Волькша на следующий день пришел в Ладонь, Олькши еще не было. И в доме Годины и у Хорса все очень удивились, узнав, что приятели пропали из дома порознь. Ягн клял своего старшего сына на чем свет стоит, поскольку в этот день в доме Милицы их ждали с пирогами и брагой.
– Вот он вернется я ему уши то пооткручу! – кипятился он.
Но, когда через день Олькша объявился в Ладони, Хорс не сдержал своего обещания: на его непутевом сыне живым местом оставались, пожалуй, только его мясистые конопатые уши. Все остальное было сплошной кровавой кашей. Его привезли из соседнего городца прикрученным к волокушам, как диковинного зверя. Развязывать не стали, а бросили возле отчего дома, как был, в путах. Хорс уже хотел заголосить: «Наших бьют!», но венед доставивший Олькшу домой, оказался скорее сердобольцем, чем палачом.
Его сказ был недолгим: Рыжий Лют опять взялся за старое. В одиночку он пытался совладать со всей молодежью соседнего городца. Может быть, и совладал бы, не будь их полторы дюжины. Накрошив столько зубов, сколько смог, Олькша бежал. За два дня он сумел вновь сколотить небольшую «дружину» и привел ее в «непокорный» городец. Победа была у Ольгерда, можно сказать, в руках, но на этот раз на подмогу парням пришли их отцы. Отделали лиходеев в дым. Хотели бросить Рыжего Люта подыхать на морозе, но один из самоземцев сжалился, вот и привез его к родным помирать.
Глядя на сизое от побоев и мороза лицо Ольгерда, Умила заголосила, точно ей и вправду привезли бездыханное тело. Однако покойники не сквернословят, а с разбитых губ Олькши брань слетала, как дрозды с обклеванной рябины.
И двух недель не прошло, синяки на его морде еще чернели точно весенние проталины, как Ольгерд опять пропал. Вернулся на своих двоих, но дышал с трудом, и Ладе пришлось потрудиться, чтобы вправить ему сломанное ребро и ключицу.
Словом, в конце Просиньца в южное Приладожье вернулся неукротимый Рыжий Лют. Точно никуда и не уходил.
Часть 3
Небесная пряха
Маленькие хитрости
На Хорса было больно смотреть. Все, чем он прежде гордился, все его незамысловатые отцовские мечты были развеяны в прах. Ему, конечно, сочувствовали, но от того уважения, что Ладонинцы выказывали ягну летом, не осталось даже тени.
Отец Рыжего Люта ходил на поклон к ворожее, умолял ее дать еще один кувшин сбитня. Дескать, пока будет Олькша квелый да послушный, тут его и обженить, а как морок из него выйдет, он уже без жены своей и шагу ступить не сможет.
Лада долго ничего не отвечала. Что говорить? Была и ее вина в том, что произошло в доме Хорса. Сколько раз волхова зарекалась исправлять Явь силами Нави, ан нет, сердце ворожеи при виде людских терзаний скорбело и повелевало непременно помочь, укрепить надежду, возродить любовь или вот, как с ягном, уберечь от беды. Да только рано или поздно Мокша прибирала к рукам все блага, сотворенные ворожбой, и оставался человек наг и немощен перед своими напастями. Только лицом к лицу надо встречать Долю с Недолей, и тогда Мокша воздаст за стойкость и правду…
– Так что, Ладушка? – измаялся Хорс ждать ответа волховы: – Дашь ты мне сбитня?
– Дам, конечно. Что ж не дать, – грустно ответила ворожея: – Дать сбитня – не урон, особо ежели твоя Умила разучилась его готовить.
С этими словами она взяла кувшин и зачерпнула из того же котла, откуда наполняла чарку гостю.
– Лада, – промямлил могучий ягн: – я про другой сбитень говорю… про тот, которым ты повелела Олькшу от бузы уберечь, когда… карелка, как ее там звали… ну ты же понимаешь…
– Понимаю, – оборвала его лепет Лада: – Понимаю, и каждый раз каюсь, что дала вам себя уговорить отвести ваше посольство к дому Кайи… Думала что благо сиротке делаю, а оно вон как вывернулось…
– Ну, так помоги в третий раз, Ладушка. Нам бы только обженить непутевого, а там само все наладится…
– Это как посмотреть: наладится – не наладится, – точно сама с собой рассуждала ворожея.
– Что значит: наладится – не наладится? – насторожился ягн.
– А то, – покойно ответила Лада, точно речь шла о чем-то уже свершившемся: – Иметь в доме двуногого быка – это куда как полезно. Вроде, как скотина рабочая, и вроде как человек. Ест опять-таки за общим столом. Спит на полати. Может даже под себя гадить научиться. А по весне вывел в поле и паши на нем как хочешь, он и слова поперек не скажет, да и не боднет, не лягнет с устатку. Ну и конечно, что уж тут говорить, всеобщий почет и уважение за то, что нашел отец управу на сына. Молодецкий, скажут, мужчина Хорс, из отъявленного срамника такого битюга сделал.
Отец Олькши свел густые белесые брови к переносице и часто-часто заморгал, пытаясь понять, о чем говорит волхова.
– Что глазами хлопаешь? – все так же мирно спросила его ворожея: – Буде твой сын еще раз того сбитня откушает, тут он как раз в скотину тягловую и обернется: забудет все, что ни наесть, даже кто он и как его звать, по-человечьи говорить перестанет, будет только жрать, спать да нехитрую работу из-под палки делать. Ты ведь этого хочешь? Изволь.
Хорс засопел, как потревоженный медведь в малиннике. Не любил он, когда с ним присказками разговаривали. Но ведь ворожее по-другому нельзя. Ее слово и лечит, и калечит. Ёе мысли и те Навью пахнут, так что надо их окольными путями до простых смертных доносить, так, чтобы они точно сами обо всем догадались. Словом, роптать на витиеватый ее отказ могучий ягн не смел. А превращать старшего сына в безмозглую животину он не согласился бы и под пыткой.
– Так как же быть, Ладушка? – горестно возопил он.
– Да так, – ответила ворожея: – Выходит не его это Доля – быть самоземцем. Не ему принимать из твоих рук тучные поля и широкий двор. Поманила его Мокша тихим да счастливым уделом, помаячила Полелей,[168] но не удержался он на этой стезе. Так что теперь ему одна дорога – в княжеские дружинники. Пусть там свой удалью Стречу[169] ратную обретает. Может быть, долгие походы и боевые раны с летами остепенят его. Хотя особых надежд на то, что, остепенившись, он вернется в родительский дом, ты, Хорс, не питай. Он уж не одно лето, как оторвался от твоего корня, только ты этого не замечал… Не обессудь. Так уж Макошь свою пряжу прядет.
Когда Хорс вернулся домой, гримаса мрачной решимости застыла на его обветренном лице. До Масляной недели оставалось чуть больше месяца. Надо было, во что бы то ни стало, удержать Олькшу от больших пакостей, которые стоили бы ему жизни, а отцу несмываемого позора. Если понадобится, он был готов посадить сына на цепь в буквальном смысле этого слова.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
