— Поедешь домой, Сарыма, — подтвердил Эльдар. — Матханов Казгирей прислал коляску.
— Ну, собирайся, да не забывай Наташу, — сказал Василий Петрович.
— Не забывай Наташу, — повторил Эльдар по-кабардински.
Сарыма всхлипнула, Наташа обняла ее. Эльдар и Астемир стали разбирать на подоконнике подарки, увязывать в платки.
Теперь Сарыма увидела, что Астемир прячет что-то под буркой. А Думасара держит в руках лукошко, наполненное такими же баночками с чернилами и пишущими палочками, какие Сарыма видела здесь, в больнице. Сарыма решила, что и это подарки. Но это были чернильницы и карандаши для учеников.
Но вот Сарыма уселась в коляску, с нею рядом села Думасара, Эльдар вскочил в седло, коляска тронулась.
И опять не совсем обычный вид представляла собой эта известная всему городку коляска. Опять на ее подножках — и слева и справа — стояли мужчины в хорошей одежде, и один из них держал в руках лампу, а другой цветистый шар на высокой ножке, — глобус для школы.
Как только коляска покатилась, Баляцо, с лампой в руках, не обращая внимания на стук и тряску, спросил Астемира, державшего глобус:
— Какими же словами ты будешь все это объяснять?
Астемир прокричал в ответ:
— Учеными словами.
— Как можно без языка (то есть без знания русского языка) говорить ученым словами? — недоумевал Баляцо, а Астемир отвечал ему:
— Я все буду объяснять по-кабардински.
— По-кабардински можно хорошо ругаться, а не говорить учеными словами. Еще и букв таких нет, чтобы читать и писать по-кабардински.
— Буду учить кабардинскому языку.
— Кабардинец и так свой язык знает. Зачем учить кабардинца кабардинскому языку? С этим языком никуда дальше станицы Прохладной не сунешься, хотя и будешь знать все слова своего отца и матери. Нет, Астемир, я тут не скажу «ага».
Думасара тоже считала смешным и бесполезным учить кабардинца кабардинскому языку. «Арабский язык, — говорила Думасара, — вот язык самого аллаха. И кабардинец, и кумык, и ингуш — все читают книги по-арабски».
И сейчас, стоя на подножке, Астемир косился на жену, но Думасара, разумеется, не осмелилась бы вмешаться в спор мужчин. Ее дело было оберегать Сарыму, И обе женщины молчали, прижимаясь друг к дружке, или, поглядывая на потемневшее небо, с тревогой и надеждой тихо переговаривались о том, что, кажется, будет дождь.
Спорщики, однако, не замечали надвигающуюся тучу. Посмеиваясь, Баляцо обратился к женщинам:
— На нашем языке только вы, женщины, болтаете да пастухи с коровами разговаривают. И еще, да простит меня аллах, иной раз, когда моя жена разозлит меня, я и сам ищу подходящее слово на нашем языке, чтобы оно мне губы, как перцем, обожгло. А науку наши слова не берут. Для науки нужен такой язык, чтобы он зачерпывал глубину, самую гущу, как хорошая ложка черпает в котле… Что еще заботит меня? В школу пойдут не только дети самых знатных, или толковые, или те, которые ходят в медресе, а все дети аула. Это говорит и Степан Ильич и Инал… А кто же в таком случае пойдет с тяпкой на огород, на пастбище за отарой? От многих слышал я этот вопрос: кто останется опорой в доме, если все пойдут учиться в школу? Скажи мне, Астемир, как это объясняет Степан Ильич? Что он об этом говорит?
— Степан Ильич говорит, что теперь все с детского возраста станут придерживаться лучшего для себя и для народа.
— Это хорошо. А что говорит об этом Инал?
— Инал говорит, что Степан Ильич говорит правильно.
— Ага! А что говорит об этом тезка моего сына Казгирей?
— Тезка твоего сына Казгирей хочет, чтобы учили Коран. Как будто он подслушал мою Думасару. Вот что говорит Казгирей Матханов.
При этом сообщении Думасара подняла голову и поглядела на мужа широко раскрытыми глазами. Баляцо продолжал спрашивать:
— Интересно говорит Казгирей Матханов. Но теперь и Эльдар не последний человек в Нальчике. Что говорит Эльдар?
Тут и Сарыма подняла голову.
— Эльдар говорит, что Казгирей говорит правильно, — признался Астемир.
Вдали показались выгоревшие и запыленные деревья аула и его убогие крыши. Приятно выделялись лишь черепичные крыши домов Мусы и Жираслана.
Коляска пронеслась по жемату к дому Дисы. Разговоры приостановились, встречные долго провожали взглядами коляску. Кто не знал ее! Коляска Матханова с Астемиром и Баляцо на подножках вызывала удивление, любопытство и почтительность.
Конь Эльдара шел рядом с коляской ровной рысью. Эльдар не прислушивался к спору, не оглядывался на Сарыму — ощущение громадной счастливой перемены в жизни переполняло его настолько, что он мирился с тем, что везет Сарыму не в свой дом.
Услышав стук колес и крики, доносившиеся с крыши Астемирова дома («Едет Сарыма!» — вопил Лю), Диса с испуганным видом выбежала на улицу.
Кучер, откидываясь всем телом, задерживал разогнавшихся коней. Коляска остановилась. Эльдар соскочил с коня. Сбегались ребятишки, повсюду виднелись из-за плетней женские головы в платках и мужские в шапках…
И в это самое время дед Еруль совершал по жемату вечерний объезд, возглашая:
— Слушай, слушай, счастливый аул! Рядом с домом Астемира начинается школа! Посылайте детей в школу. Можно и девочек! Каждый ученик получит фунт кукурузы…
КАЗГИРЕЙ И ЭЛЬДАР
Казалось бы, что общего у молодого начальника, чекиста, с верховным кадием? Разве не враждует Инал с шариатом? Разве мало суровых и хлестких слов сказал Степан Ильич о шариате? Разве не говорит он о том, что шариатисты на гнилых дрожжах пробуют поднять свежее тесто? Все это слышал и Эльдар. Наконец, слишком часто обнаруживалось, что шариатисты причастны к бандитским злодеяниям, подтверждались слова Инала и Степана Ильича, что на весах, оценивающих дела шариата, зло перевешивает добро.
Да, все это так. Но неверно было бы принимать мнение Инала или Степана Ильича за господствующее в стране суждение. Время было очень противоречивое, люди разные, и еще далеко было до полной победы идей революции. Мулла и большевизм порой сосуществовали рядом. Много ли нашлось бы тогда таких последовательных людей, как Инал, Степан Ильич, Астемир? И не так уж много было людей, подобно Эльдару, с горячим сердцем, жаждущих истины, но еще не просвещенных знанием, не всегда умеющих сделать правильный выбор.
Эльдару полюбились беседы с Казгиреем. Вот почему, если даже дела не требовали совместных поездок, часто можно было видеть Эльдара и Казгирея, скачущих рядом по дорогам Кабарды.
Казгирея не утомляли эти разъезды. Он считал, что наступила пора решительной борьбы за шариат.
Тем более важной становилась для него дружба с Эльдаром. Он хитро подчинял Эльдара своему влиянию, пользовался любым случаем, чтобы обратить его внимание на верность простых людей народным обычаям, на их благочестие и знаки уважения к нему, верховному кадию. Эльдар, выезжая вместе с Казгиреем на расследование грабежей и убийств, со своей стороны дорожил поддержкой столь чтимого и образованного человека.
Еще до того, как он стал верховным кадием, Казгирей понял: все круто меняется. Нужно говорить не о школе и книге, пора делать выбор между силами, вступившими в борьбу, — между Клишбиевым и Шардановым, с одной стороны, и людьми новыми, такими, как всеми уважаемый Буачидзе, ученик Ленина Киров или согласный с русскими большевиками, непримиримый Инал Маремканов, бывший друг детства, сосед по Прямой Пади…
Не один раз в начале революции Казгирей слушал Инала, сына Касбота, на многолюдных митингах в Пятигорске. Эти речи всегда заканчивались призывом: довольно простому человеку, труженику-карахалку, угождать сильным мира сего, таскать для них горячие угли, обжигая натруженные пальцы…
Да и друзья Нури Цагова в те дни тоже стали все чаще говорить словами, какими говорили ораторы в Пятигорске: довольно издевательств князей и уорков, их надо выгнать, и аллах не станет возражать против этого.
Все это Матханов слышал своими ушами. Многое заставляло его задуматься.
В те же дни появилось обращение Москвы за подписью Ленина к мусульманам России и Востока.
Слова знаменитого обращения Матханов принял как подтверждение собственных мыслей. Оно, казалось ему, как нельзя лучше отвечает его планам, снимает все вопросы. Важный документ, думалось Матханову, выпущен прямо-таки в подтверждение его мыслей о сочетании «религиозной революции» с народной революцией. Он увидел в обращении только то, что хотелось ему видеть, и истолковывал по-своему: призыв к уважению национальной культуры, к терпимости и последовательному революционному просвещению народа он толковал на свой лад, как безоговорочную поддержку младомусульманского движения…
Последний номер матхановской газеты вышел в первую зиму после Октябрьской революции с переводом обращения.
