Кроме того, дело осложнялось иском, предъявленным администрацией выставки в Триесте, где весной этого года обойная фабрика устроила крикливый павильон, а за аренду так и не уплатила. Выяснилось, что Жером лично занимался устройством этого павильона и в июне получил даже месячный отпуск от английской компании, в которой служил, и провел его очень весело в Триесте. Обойная фирма отпускала ему в различные сроки довольно крупные суммы, а он как будто не мог представить оправдательных документов об их использовании; и следователь обвинил графа де Фонтанен в том, что он вел веселую жизнь в Триесте за счет фирмы, не уплатив за аренду павильона. Так или иначе, Жером привлекался к ответственности как председатель административного совета обанкротившегося предприятия. Его считали держателем довольно большого пакета акций, которые ему будто бы «любезно» были преподнесены в обмен на согласие занять председательское место.
Каким образом удалось г-же де Фонтанен узнать все эти подробности? До последнего месяца она ничего не подозревала. Затем она получила письмо от Жерома — запутанное и взволнованное письмо, где он умолял ее снова заложить дачу в Мезоне, которой она владела единолично (и которую она ради него уже вынуждена была частично заложить). Когда она посоветовалась со своим нотариусом, тот быстро навел справки в Австрии, и таким путем г-жа де Фонтанен узнала о судебных исках, предъявленных ее мужу.
Что могло случиться за последние дни? Какие новые события заставили Жерома решиться на этот отчаянный поступок? Г-жа де Фонтанен терялась в догадках. Ей было известно, что некоторые триестские кредиторы ежедневно обливали грязью ее мужа в местной газете. Но были ли их разоблачения на чем-нибудь основаны? Жером не мог не сознавать, что будущее его безвозвратно скомпрометировано. Даже если бы ему удалось избежать суда в Австрии, он не мог надеяться после такого скандала сохранить свое положение в английской компании… Находясь в безвыходном положении, преследуемый со всех сторон, он, видимо, не нашел другого выхода, как покончить с собой.
Госпожа де Фонтанен умолкла. Недоуменный взгляд, который она устремила в пространство, казалось, задавал безмолвный вопрос: «Все ли я сделала для него, что нужно было сделать? Решился ли бы он на этот шаг, если бы я была около него, как прежде?..» Мучительный, неразрешимый вопрос…
Она сделала над собой усилие, чтобы вернуться к действительности.
— Где Женни? — спросила она. — Боюсь, как бы она не простудилась… как бы не заснула на воздухе.
Антуан встал.
— Не беспокойтесь. Я сейчас посмотрю.
XXI
У Женни не хватило мужества сойти в сад. Ей только хотелось ускользнуть из приемной, чтобы избежать присутствия Антуана.
Держась рукой за стену, облицованную плитками, Женни сделала несколько шагов по коридору без определенной цели. Несмотря на то, что все окна были открыты настежь, атмосфера оставалась удушливой. Из операционной, помещавшейся этажом ниже, по лестнице поднимался тошнотворный запах эфира, примешиваясь к горячему потоку воздуха, струившемуся по всему дому.
Дверь в палату отца была приоткрыта. В темноте разливался слабый свет ночника, спрятанного за ширмой. Сиделка вязала чулок у изголовья больного. Под простыней вырисовывались неясные очертания неподвижного тела. Руки были вытянуты на кровати. Голова низко лежала на подушке. Повязка закрывала лоб. Полуоткрытый рот казался черной дырой, откуда вырывалось глухое и прерывистое дыхание.
Женни в приотворенную дверь глядела на этот рот, слушала этот хрип, но мысли ее оставались ясными, спокойствие граничило с равнодушием и приводило в ужас ее самое. Отец умирал. Она твердо это знала, она повторяла это себе, но ей не удавалось осознать факт, выделив его из хаоса своих смутных мыслей, и рассматривать его как реальное, действительное событие, близко ее касающееся. Она чувствовала себя скованной, очерствевшей. А между тем она обожала отца, несмотря на его недостатки. Ей вспомнился другой период ее юности, когда ей пришлось дежурить у изголовья тяжелобольного отца и когда при виде его бледного, искаженного страданием лица сердце ее мучительно сжималось. Почему же сейчас она оставалась бесчувственной?.. Она принуждала себя стоять здесь, опустив руки, не в силах оторвать взгляд от кровати, безвольная и виноватая, стыдясь своей сухости, борясь с желанием отвести глаза, забыть об этом несчастье… Точно эта неуместная агония именно сегодня лишала ее последней возможности быть счастливой…
Наконец в поисках свежего воздуха Женни оторвалась от притолоки двери и подошла к окну в коридоре. Здесь стоял стул. Она села на него, скрестила руки на подоконнике и тяжело уронила на них голову.
Она ненавидит Жака! Это низкий, неверный человек. Может быть, даже безответственный в своих поступках… Сумасшедший…
Под окном, внизу, в жарком мраке дремал безмолвный сад. Женни различала темные купы ветвей, извилистую бледную линию аллей вокруг лужайки. Японское лаковое дерево отравляло воздух стойким тяжелым запахом восточного снадобья. Из-за деревьев сверкали огоньки редких фонарей на улице, по которой медленно двигались тележки зеленщиков. Бесконечная их вереница тарахтела по мостовой, как будто трещала кофейная мельница. Время от времени гудки автомобиля заглушали стук тележек и огненный метеор вихрем проносился мимо сада, а потом исчезал во мраке.
— Смотрите не засните здесь, — шепнул Антуан над ухом Женни.
Она вздрогнула и едва сдержала крик, как будто Антуан дотронулся до нее.
— Хотите, я принесу вам кресло?
Она отрицательно покачала головой, нехотя встала и пошла вслед за ним в маленькую приемную.
— Положение не ухудшается, — объяснил Антуан вполголоса на ходу. — Пульс как будто даже стал лучше. Судя по некоторым признакам коматозное состояние сейчас менее глубоко.
В приемной, ожидая их, стояла г-жа де Фонтанен. Она двинулась им навстречу.
— Мне только сейчас пришло в голову, — сказала она с живостью, обращаясь к Антуану, — надо было бы известить Джеймса… Пастора Грегори, нашего друга…
Продолжая говорить, она с рассеянной нежностью обняла Женни за плечи и привлекла дочь к себе. Их лица, охваченные несхожей печалью, касались друг друга.
Антуан кивком головы подтвердил, что прекрасно помнит пастора. У него появилась внезапное желание воспользоваться этим неожиданным предлогом, чтобы улизнуть!.. Покинуть клинику хотя бы на один час… Может быть, даже заглянуть на Ваграмскую улицу?.. Образ Анны предстал перед ним — Анны, заснувшей на кушетке в белом пеньюаре…
— Нет ничего проще! — предложил он, и его сдавленный голос невольно выдавал внезапное волнение. — Дайте мне адрес… Я съезжу!
Госпожа де Фонтанен запротестовала.
— Это слишком далеко… Около Аустерлицкого вокзала!..
— Но ведь у меня здесь автомобиль! Ночью — это одна минута… Кстати, — добавил он самым естественным тоном, — я воспользуюсь случаем и загляну домой узнать, не звонил ли ко мне вечером кто-нибудь из больных… Через час вернусь обратно.
Он был уже на полпути к дверям и едва дослушивал указания г-жи де Фонтанен и выражения ее признательности.
— Как он нам предан! Какое счастье иметь такого друга, — не в силах сдержать свои чувства, сказала г-жа де Фонтанен, как только Антуан вышел из комнаты.
— Я его терпеть не могу! — прошептала Женни после минутного молчания.
Госпожа де Фонтанен без особого удивления посмотрела на нее и ничего не ответила.
Оставив Женни в маленькой приемной, она отправилась в палату, где лежал Жером.
Хрип прекратился. Дыхание, час от часу слабевшее, бесшумно вылетало из полуоткрытых губ.
Госпожа де Фонтанен сделала знак сиделке не вставать с места и молча села в ногах кровати.
У нее не было ни малейшей надежды. Она не отрывала глаз от этой бедной забинтованной головы. Слезы текли по ее щекам, но она их не чувствовала.
«Как он красив!» — думала она, не отводя взгляда.
Под чалмой из ваты и бинтов, которая скрывала серебрившиеся пряди волос и подчеркивала восточную красоту профиля, неподвижные черты лица Жерома, мужественные, но тонкие, напоминали слепок с лица какого-нибудь юного фараона. Ибо легкая отечность тканей уничтожала все морщины и складки, и в полумраке комнаты лицо казалось чудесным образом помолодевшим. Гладкие щеки закруглялись под выступавшими скулами, незаметно переходя в твердую округлость подбородка. Повязка слегка натягивала кожу на лбу и удлиняла к вискам линии опущенных век. Губы, слегка запекшиеся от наркоза, казались чувственно припухлыми. Жером был красив, как в дни их молодости, когда рано утром, проснувшись первой, она склонялась над ним и смотрела на него спящего…
