Прошла минута, потом две. Нора была готова позвонить еще раз, но вспомнила, что Клара Макфадден просила заходить сразу, не дожидаясь ответа.
Девушка повернула бронзовую ручку и толкнула дверь. Петли, которым, видимо, приходилось работать редко, жалобно заскрипели. Она вошла в прихожую и повесила пальто на единственный имевшийся там крючок. В доме пахло пылью, старой тканью и кошками. На второй этаж шли изрядно потертые ступени, а справа от нее находилась широкая, обрамленная резным дубом дверь в форме арки, ведущая, судя по всему, в гостиную.
Из-за дверей послышался старчески дребезжащий, но в то же время на удивление сильный голос:
– Входите.
На пороге гостиной Нора немного задержалась, поскольку после яркого дневного света комната показалась ей очень темной. Окна были закрыты плотными зелеными занавесями с золотыми кистями по нижнему краю. Когда глаза привыкли к темноте, она увидела старую даму, сидящую в высоком кресле викторианской эпохи. Дама была облачена в одеяние из черного бомбазина. Было настолько темно, что поначалу Нора увидела лишь белое лицо и столь же белые руки. Создавалось впечатление, что эти части тела парили сами по себе. Дама сидела полуприкрыв глаза.
– Не бойтесь, – произнес из глубины кресла бестелесный голос.
Нора сделала шаг вперед, и белая рука сделала взмах в сторону второго викторианского кресла с подголовником, прикрытым кружевной салфеточкой. Нора осторожно присела, однако с кресла все же поднялся столб пыли. Послышался шорох, и черная кошка, вынырнув из-под занавеси, тут же растворилась в темноте комнаты.
– Благодарю вас за то, что согласились меня принять, – начала Нора.
Бомбазин громко зашуршал, когда дама подняла голову.
– Что вам от меня угодно, дитя мое?
Вопрос оказался на удивление прямым, и произнесен он был довольно резким тоном.
– Мисс Макфадден, я хотела бы задать вам вопросы о вашем отце Тинбери Макфаддене.
– Дорогая, назовите мне еще раз ваше имя. Я женщина пожилая, и память мне иногда изменяет.
– Нора Келли.
Хозяйка дома подняла руку и дернула за шнурок выключателя стоящего рядом с креслом торшера. На светильнике был шелковый абажур, он создавал вокруг себя ореол неяркого желтого света. Теперь Нора смогла лучше рассмотреть Клару Макфадден. Кожа на ее древнем, с ввалившимися щеками лице походила на тонкий пергамент. Дама, в свою очередь, внимательно изучала девушку. Оказалось, что ее старческие глаза еще не совсем утратили присущий им некогда блеск.
– Благодарю вас, мисс Келли, – сказала она и повторно дернула за шнурок. – Итак, что именно вы желаете узнать о моем отце?
Нора достала из портфеля папку и, борясь с темнотой, сверилась с записями, которые она сделала в поезде по пути сюда. Девушка радовалась тому, что заранее подготовилась к встрече, так как обстановка, в которой проводилось интервью, казалась ей несколько пугающей.
Старая леди взяла со стоящего рядом с креслом столика какой-то предмет. При ближайшем рассмотрении этот предмет оказался старомодной бутылочкой объемом в одну пинту. К сосуду был прикреплен зеленый ярлычок. Дама наполнила жидкостью чайную ложку, вылила лекарство в рот и вернула ложку с бутылкой на прежнее место. Откуда ни возьмись появилась вторая черная кошка (а может быть, и та – первая) и вспрыгнула на колени хозяйке. Дама начала поглаживать ее спину, и кошка от удовольствия замурлыкала.
– Ваш отец работал куратором в Американском музее естественной истории и был коллегой Джона Кэнади Шоттама, владельца кабинета диковин в Нижнем Манхэттене.
Старая дама ответила ей молчанием.
– И он был знаком с ученым по имени Энох Ленг.
Услышав это, Клара Макфадден словно окаменела, а затем заговорила резким, язвительным голосом. Казалось, что ее слова рассекают застоялый воздух. Одним словом, упоминание о Ленге вернуло древнюю леди к жизни.
– Ленг? Почему вы вспомнили о Ленге?
– Мне интересно, знаете ли вы что-нибудь об этом человеке. И не сохранились ли у вас его письма?
– Мне, конечно, известно о Ленге, – произнес резкий голос. – Он убил моего отца.
Нора ошеломленно замолчала. Во всем, что она прочитала о Макфаддене, об убийстве не было ни слова.
– Простите?
Это было единственное, что она смогла произнести.
– О, я знаю – они говорят, что отец просто исчез. Но они ошибаются.
– Почему вы так решили?
– Почему? – Снова послышался шорох платья. – Позвольте мне вам сказать почему.
Мисс Макфадден снова включила свет и указала Норе на большую фотографию в старинной рамке. Это был изрядно выцветший портрет молодого человека в строгом, наглухо застегнутом костюме. Молодой человек улыбался, обнажив пару передних металлических зубов. Прикрывающая один глаз черная повязка придавала ему несколько злодейский вид. Лоб у молодого человека был невысокий, а скулы выдающиеся – как у Клары.
Клара Макфадден начала говорить неестественно громким и злым голосом:
– Снимок был сделан вскоре после того, как отец вернулся с Борнео. Вы, конечно, понимаете – он был коллекционером. Еще совсем юношей он провел несколько лет в восточной Африке, что позволило ему создать внушительную коллекцию африканских млекопитающих и различных экспонатов, полученных от туземцев. Вернувшись в Нью-Йорк, он стал одним из кураторов музея, только что созданного его другом по лицею. Теперь он называется Американский музей естественной истории. То были совсем иные времена, мисс Келли. Большая часть кураторов музея были состоятельными джентльменами наподобие моего отца. Они не имели систематической научной подготовки, и их можно назвать дилетантами в лучшем смысле этого слова. Отец всегда интересовался разными диковинами и всякими курьезами. Вы слышали, мисс Келли, о кабинетах диковин?
– Да, – ответила Нора, торопливо делая записи, чтобы зафиксировать все мельчайшие подробности рассказа. Она уже жалела, что не захватила диктофон.
– В то время в Нью-Йорке их было довольно много. Но Музей естественной истории начал довольно быстро вытеснять их из бизнеса. Получилось так, что отец, как куратор, занимался приобретением для музея коллекций обанкротившихся кабинетов. Он активно переписывался с их владельцами: семейством Делакурта, Барнумом, братьями Кэдволедер. Одним из таких кабинетов владел Джон Кэнади Шоттам. – Старая леди налила себе еще одну ложечку лекарства. В неярком свете торшера Нора прочитала этикетку на бутылке: «Тонизирующая растительная микстура Лидии Пинкам».
– Да, – кивнула Нора, – Кабинет природных диковин и иных редкостей Дж.К. Шоттама.
– Именно. Круг ученых в то время был очень узок, и все они были членами лицея. Весьма одаренные люди, скажу я вам. Шоттам тоже входил в круг избранных, но в то же время он был, как теперь говорят, и шоуменом. Он открыл кабинет на Кэтрин-стрит и брал за вход мизерную плату.
Основными его посетителями были представители низших классов. В отличие от многих своих коллег Шоттам считал, что если дать людям образование, то они избавятся от страданий и нищеты. Именно поэтому он открыл свой кабинет в весьма сомнительной округе. В первую очередь Шоттам хотел просветить молодых людей. Как бы то ни было, ему требовался помощник, чтобы систематизировать коллекцию, приобретенную им у молодого человека, убитого туземцами на Мадагаскаре.
– У Александра Мэрисаса.
Со стороны кресла, в котором сидела дама, послышался шелест шелка. Она выключила свет, в очередной раз погрузив комнату и портрет своего отца в темноту.
– Похоже, мисс Келли, что вам очень многое уже известно, – с подозрением в голосе произнесла Клара Макфадден. – Может быть, я утомляю вас своим рассказом?
– Что вы, что вы! Конечно, нет. Прошу вас, продолжайте.
– Кабинет Шоттама был довольно жалким. Отец время от времени ему помогал, что казалось ему довольно обременительным. Коллекция была скверной, собранной случайно, без всякой системы. Чтобы заманить бедняков, и в первую очередь уличных ребятишек, Шоттам стремился к сенсационности. У него был зал, который он называл «Галереей неестественных диковин». Как мне кажется, на создание этой галереи его вдохновила «Палата ужасов» мадам Тюссо. Ходили слухи, что некоторые люди, посещавшие эту галерею, исчезали навсегда. Полная чепуха, естественно, и скорее всего эти слухи распускал сам Шоттам, надеясь таким образом повысить посещаемость своего заведения.
