После начала войны Геринг и Фрик попытались помешать усилению влияния Бормана в областях, находившихся под их юрисдикцией. Как председатель совета обороны третьего рейха, Геринг издал постановление, согласно которому партийным лидерам от крейсляйтеров и ниже рекомендовалось «воздерживаться от вмешательства в дела правительства». Однако уже четыре недели спустя Борман разослал крейсляйтерам и гауляйтерам «секретную директиву», объявлявшую указ Геринга не имеющим силы.
К тому времени Борман уже взял верх в конфликте между гауляйтерами и обер-президентами. Он инспирировал ряд обращений гауляйтеров, возмущенных [230] вмешательством обер-президентов в дела политического свойства, и сообщил об этих жалобах Гитлеру. В мае 1939 года Фрик получил от Бормана указание, выдержанное в твердом, безапелляционном тоне. В этом послании рейхсляйтер НСДАП напоминал, что именно на гауляйтеров фюрером возложена ответственность за состояние общественной морали в подчиненных им округах, а потому только гауляйтерам позволено принимать решения политического характера. Если же по какому-то аспекту представители правительства и партии не могут прийти к соглашению, «окончательное решение проблемы передается на рассмотрение заместителя фюрера, как руководителя правительства по вопросам общественного управления».
Тем самым Борман обеспечил Гессу (и себе) право отдавать приказы высшим чиновникам из аппарата Фрика. В итоге он также прибрал к рукам гауляйтеров, которые теперь при всяком конфликте с правительственной стороной обращались к нему за поддержкой, как к высшему начальству. Министр внутренних дел оказался не в силах противостоять Борману, поскольку не мог определить, в каких случаях тот по-своему трактовал те или иные устные высказывания фюрера, а в каких — исполнял его прямые указания. Фрику было на что пожаловаться Гитлеру, но у ворот неусыпно нес вахту Борман, старательно ограждавший хозяина от встреч со своими недругами.
* * *
В конце 1939 года Борман в последний раз объединился с Бухом во время разбирательства по делу Юлиуса Штрайхера. Последний всегда был одной из наиболее отталкивающих фигур в НСДАП: жестокий садист со сверкающей лысой головой, который, подобно Гитлеру в «период борьбы», всегда ходил с намотанным [231] на запястье кожаным кнутом и непременно выступал с антисемитских позиций на нацистских сборищах и со страниц своего еженедельника «Штурмер», обвиняя евреев в развратности и скупости, и призывая обеспечить «арийцам» исключительные права в области коммерции.
В центральное бюро НСДАП непрерывно поступал мощный поток жалоб на этого монстра, и Рудольф Гесс вынужден был принять меры, чтобы положить конец скандалу. Хотя Гитлер полностью развязал руки гауляйтерам, позволив им всякими способами наполнять карманы (мол, «по закону природы» сильнейший берет все, что хочет), при поддержке Буха и Бормана Гесс обратился к фюреру с предложением вынести это дело на рассмотрение партийного суда. 10 января 1940 года Мартин записал в дневнике: «Фюрер совещался с М. Б. и Либелем о Штрайхере» (Либель был бургомистром Нюрнберга и враждовал со Штрайхером).
В этом деле Бормана заботила не справедливость и не имидж партии: он увидел прекрасную возможность продемонстрировать упорствовавшим гауляйтерам свою силу. Следовало показать им, что даже Штрайхер, неоднократно заслуживавший похвалы из уст самого Гитлера, не в состоянии уйти от длинных рук Бормана. Партийный суд под председательством Буха лишил обвиняемого всех постов и наград. Такой итог не устраивал Гитлера, вознамерившегося отменить решение и отстранить «старого дурака» Буха. Однако Борман воспрепятствовал осуществлению этих мер (подобный поворот событий подорвал бы полученный им престиж), сумев переубедить фюрера (эта беседа, состоявшаяся в Мюнхене, отмечена в его дневнике датой 16 февраля 1940 года). [232]
Гроза над Европой
Погожим августовским днем, пока Гитлер наслаждался оперой, Борман усердно работал с документами, удобно устроившись в домике для гостей. Опера навевала на него дремоту, а долгие музыкальные драмы Вагнера — тем более. Рейхсляйтер НСДАП считал присутствие на традиционном представлении «Мейстерзингеров» во время ежегодного партийного съезда более чем достаточным для себя. Уже тогда он знал то, о чем остальные могли только догадываться: вот-вот должна была разразиться отнюдь не театральная всемирная драма. Начинался август 1939 года.
Через день фюрер со всей свитой отправился в Нюрнберг, где Борман продемонстрировал ему почти законченный новый комплекс помпезных сооружений, возведенных к очередному съезду НСДАП.
На следующее утро они вылетели в Оберзальцберг. Вид первых появившихся в поле зрения горных вершин вдохновил фюрера на принятие рокового решения в выборе между миром и войной. Точнее говоря, он запланировал войну еще в те годы, когда только шел к вершине власти, и теперь раздумывал над дилеммой: начать войну прямо сейчас или позднее.
Год начинался вроде бы мирно. В Берлине прошло торжественное открытие новой рейхсканцелярии с [233] огромными залами. Борман не присутствовал на пышной церемонии для восьми тысяч рабочих в берлинском «Спортпаласе». Тем не менее репортеры называли его среди почетных гостей, причем ставили его имя первым в этом списке.
В середине марта Гитлер серией очередных шагов вновь поднял давление в бурлящем котле мировой политики. Он оккупировал оставшуюся часть Чехии и объявил ее протекторатом Германии, после чего вынудил литовцев уступить Мемель. Было понятно, что следующей жертвой должна стать Польша. Гитлер решал судьбу поляков, уютно устроившись в горном Бергхофе.
Незадолго до этого фюрер присутствовал на торжественном спуске нового боевого корабля «Тирпиц» и инспектировал войска, стянутые в Австрию. Борман неизменно находился рядом с ним. В мае они в течение семи дней осматривали фортификационные сооружения Восточного вала и наблюдали за учениями дивизии СС. В конце июля Гитлер провел секретное совещание в пуллахском доме Бормана, на котором сообщил ближайшим соратникам по партии о намерении заключить договор со Сталиным. Ярый антибольшевик, Борман не мог так быстро смириться с идеей пойти на компромисс с Советами, даже зная об истинных планах Гитлера. Тем не менее он подчинился воле хозяина. Несколько дней спустя фюрер и его верный слуга любовались демонстрацией мастерства военных летчиков в небе над Рехлином. 8 августа гауляйтер Данцига Альберт Форстер получил приказ превратить тлеющие угли пограничного кризиса с Польшей в большой пожар. 24 августа в час ночи Гитлер получил сообщение, которое ждал с особым нетерпением и которое свидетельствовало о том, что его дьявольское варево замешано и готово к употреблению: в Москве был подписан германско-советский пакт о ненападении. [234]
Вечером следующего дня они уже приехали в Берлин, и Мартин записал в дневнике: «25 августа в Германии началась тайная мобилизация; запланированная на 26 августа сессия рейхстага отменена; съезд НСДАП не отменен, но перенесен на более поздний срок». Для усыпления бдительности противника грядущий съезд пропаганда окрестила «съездом мира». Однако окончательное решение еще не было принято. Фюрера терзали сомнения: бросит Англия Польшу на съедение волкам или вступит в войну?
Депутаты рейхстага, съехавшиеся к началу запланированной сессии, в недоумении ждали объяснений. Наиболее пронырливые попытались узнать что-нибудь у Бормана, но тот не мог ничего ответить, ибо даже сам фюрер еще не поставил все точки над «i». К вечеру 27 августа их собрали в зале приема послов в новой рейхсканцелярии, и к ним вышел Гитлер в сопровождении Бормана, Гиммлера и Геббельса. Фюрер заявил, что, если его требования не будут выполнены, война станет неизбежной и он сам возглавит войска на передовой. Генерал Франц Гальдер, начальник генерального штаба, отметил тогда в своем дневнике: «Все, как водится, аплодировали, но вяло».
Депутаты засобирались по домам; переговоры продолжались, и на Геринга была возложена личная ответственность за исправность межправительственной связи; Борман записал в дневнике: «Хотя переговоры еще продолжаются, тайная мобилизация в Германии идет полным ходом».
30 августа на Гесса — следовательно, и на начальника его штаба — была возложена особая миссия: с учреждением «Совета обороны по обеспечению общего руководства управлением и производством» заместитель фюрера стал одним из шести членов этого органа. Название звучало громко — Гитлер умел эффектно преподнести публике любой свой шаг. Однако когда дело доходило до конкретных мер, название [235] оказывалось всего лишь красочной вывеской, за которой обычно ничего существенного не скрывалось, ибо право принимать наиболее важные решения фюрер всегда сохранял за собой, а подчиненным предоставлял бороться за сферы влияния. Борман понимал, что новому органу никакой реальной властью обладать не суждено, и даже не упомянул о его учреждении в своем дневнике. А на следующий день, то есть 31 августа, в его записях появилась отметка о завершении мобилизации.
