Я глядел на портрет — у меня не оставалось сомнений. Художник сам рассказал о своей любви — как сумел. Каждый из вас вкладывал в эту аллегорию что-то свое. Анюте представлялись два забавных ангела на коленях. Борис Николаевич видел эстетскую штучку. Пете мерещилось кровавое пятно. Глубже всех понял замысел Николай Ильич: отблеск пламени на бело-голубом. Голубое (холодная, высокомерная Анюта с книгой — такой ее ощущал художник), да, голубое — только фон для пламени. И все же в картине действительно все это есть: и изысканный эстетизм, и аллегорические ангелы, и золотая сеть на милосердных материнских коленях, есть и мысль о смерти в закатных лучах.
Но главное — это любовь, огонь, пунцовая роза, которую с радостным ожиданием протягивает Мария — Любови. Они похожи. Вечная любовь и — Петя тоже прав, я это испытал — красное пятно в гнилье.
Чтобы поставить последнюю точку, я вынудил Анюту пересказать ее разговор с Дмитрием Алексеевичем у жасмина. Да, это был отнюдь не любовный разговор.
Я попросил художника проводить меня до больницы. Было девять часов вечера, в два мы расстались, в три он погиб. Во избежание возможных эксцессов я предупредил убийцу, что о «полевых лилиях» на браслете известно Василию Васильевичу. Вот что рассказал мне художник. Старинный браслет переходил по наследству от прабабки к бабушке и матери. Давным-давно в гостях у него были Люба с Павлом, положение всех троих еще не определилось — и художник показал французскую драгоценность.
Люба заинтересовалась лилиями, Дмитрий Алексеевич нашел «флёр де лис» в «Ляруссе», где кое-как перевел фразу о евангельской притче. Очевидно, Павлу Матвеевичу так и запомнились флёр де лис, полевые лилии, браслет с рубинами. Причем юный художник намекнул, для кого предназначается подарок. Вот почему, Анюта, вы в детстве слышали о французской драгоценности.
— Всего лишь раз, мельком. Не было денег, говорили о продаже отрадненской дачи. Я испугалась — любила Отраду. А папа сказал: «Как-нибудь выкрутимся, не привыкать, — и засмеялся. — Надо было тебе в свое время за Митьку выходить, были б деньги, даже французская драгоценность на свадьбу».
— Которая дала мне ключ к преступнику. Мы бродили в сумеречной роще, его не надо было допрашивать: я выслушал исповедь человека раскаявшегося. Первым толчком к раскаянию был, оказывается, образ, созданный моим, по выражению художника, сюрреалистическим воображением. Образ его любимой девочки, валяющейся, как падаль, в куче гнилья. Наверное, тогда он подумал о конце. Конец приблизился, когда он узнал, что зверское убийство было еще и напрасным… не только в онтологическом плане (кто дал ему право отнимать чужую жизнь!), но и в плане души человеческой: напрасно — она любила его.
Мы решили наутро поехать к следователю, который вел дело об «исчезновении Марии Черкасской». И когда я узнал от Анюты, что художник сбежал… нервы сдали, паника, юный Вертер — свидетель… «Человека убили!» — и своим концом он распорядился сам, театрально восстановив сцену убийства: свет на кухне, открытое окно в светелке.
Сообщение участкового: по-видимому, Дмитрий Алексеевич развил на автомобиле огромную скорость и врезался на полном ходу в одинокий могучий дуб на обочине. Дверца распахнулась от удара, и его самого, уже мертвого, откинуло на пять метров от искореженной машины.
Как показал осмотр места происшествия, несчастный случай почти исключен. Самоубийство. Анюта, зачем вы ездили в Москву в эту ночь?
— Вы сказали, что безумие папы как-то связано с XII веком. Он когда-то вел дневник. Я читала всю ночь, но никакого упоминания о французском средневековье не обнаружила.
— А почему вы настояли, чтобы преступник был разоблачен здесь, в палате?
Она опустила голову.
— Да глупость! Мне вдруг показалось, что если папа увидит настоящего убийцу и все услышит — может быть, что-то случится, что-то сдвинется… В общем, глупость.
Мы посмотрели на Павла Матвеевича: он лежал, как обычно, глядя в потолок.
Среди присутствующих не было новых для него лиц, и он никому не рассказал сегодня о лилиях в полной тьме. И все же…
— И все же именно ваш отец, с помощью нас всех, разоблачил убийцу. Он сделал все, что мог, и погиб, это оказалось выше сил человеческих. Трагедия в том, что погиб он напрасно. Он все знал — но в искаженном свете… Нет, не напрасно! В сущности, все решили его слова, обращенные ко мне: «Была полная тьма. Полевые лилии пахнут, их закопали. Только никому не говори». Кажется, я разгадал эти слова.
Дмитрий Алексеевич в самом начале предупредил меня, что в семье Черкасских любили друг друга до самозабвения. Тут мы подходим, пожалуй, к самой таинственной части преступления: к бесследному исчезновению трупа. Свидетелей нет и не было, пришлось восстанавливать концовку по крупицам, обрывкам воспоминаний, ощущений, деталей и обмолвок. И в буквальном и в переносном смысле брести во тьме на ощупь.
Итак, начало. Бессвязные слова старика. Дмитрий Алексеевич: они с Анютой впервые услышали о лилиях от Павла в погребе.
Борис Николаевич: узнав в прихожей о связи друга со своей дочерью, тесть сходит с ума… какие-то лисы — и вновь полевые лилии!
Удивительно! Показания Пети. Меня поразило совпадение: отец оказался именно в погребе, где Петя спрятал труп его дочери. Совпадение? Безумие? Маниакальная идея довести до конца осмотр дома… все так. Но — образ полевых лилий, как бы сопровождающий, освещающий евангельским светом метания сумасшедшего!
Сумасшедшего? Так утверждали все. Анализ поведения Павла Матвеевича на поминках, проведенный художником (его самого страшно занимала эта загадка), представил события в иной плоскости: «Человек, собравший последние силы, чтобы противостоять безумию». «За поминальным столом был еще Павел, а вот в погребе был уже другой».
Когда я догадался о браслете с «полевыми лилиями», поступки Павла Матвеевича для меня почти объяснились. Почти. В березовой роще мы с убийцей восстановили потаенный ход событий. Но для этого придется вернуться назад.
Вспомним разговор Анюты с отцом по телефону: он узнает, что Маруся исчезла ночью. «Никому ничего не рассказывай. Ничего не предпринимай без меня. Я приеду!»
Как она могла исчезнуть ночью? Необычайно чуткий сон старшей дочери, обещание сестер не разлучаться и не закрывать на ночь внутренние двери дачи, истерический тон обычно сдержанной Анюты по телефону, намек на какие-то признания («только тебе!»)…
Еще в аэропорту Любовь Андреевна накинулась на друга дома с вопросами, но муж, выразительно поглядев на него, повторил версию о ссоре сестер. «Так ведь, Митя?» — «Кажется, так».
Осмотр дома Павел Матвеевич начал с одежды и обуви. Он был потрясен. «Я ничего не понимаю. Анюта сказала, что Маруся исчезла ночью. Босиком? Как же так?» — «Павел, Анюта тебе все объяснит. Все ужасно. Но я не могу тебе сказать: она мне запретила» (нет, Дмитрий Алексеевич не собирался исповедаться в убийстве, он продолжал надеяться; под словами «все ужасно» подразумевался «эпизод» с Анютой, о котором предстоит услышать его старому другу от дочери). «Запретила говорить? Странно. Ну ладно, дождусь ее. Скажи только, ты знаешь, где Анюта провела ту ночь? Ведь не на ее глазах исчезла сестра?» — «Павел, она тебе все объяснит. А насчет ночи могу точно сказать: она провела ее на даче».
По словам художника, Павел Матвеевич сразу замкнулся и больше ни о чем не спрашивал. Погреб. Участковый. Нетрудно догадаться, чего ему стоила поездка на опознание трупа и предсмертный крик Любови Андреевны, обращенный к Анюте: «Как ты могла!» Но пока что все заслонила смерть жены. Борис Николаевич, при каких обстоятельствах вы рассказали Павлу Матвеевичу о браслете?
— При самых трагических. Мы оформляли смерть Любови Андреевны. Когда чиновник стал аккуратно рвать ее паспорт, Павел Матвеевич покачнулся, сделал шаг назад и пробормотал, конечно, не вникая в слова: «Что же все-таки случилось с Марусей?» — а сам следил за руками чиновника. И я ответил машинально, чтоб его отвлечь: «А вы не знали, что она прячет ото всех старинный золотой браслет с рубинами?» Он прошептал: «Все это потом, потом. Только никому не говори, обещаешь?» Я обещал.
— Мои догадки: Павел Матвеевич в слова зятя не вник, но эта деталь — браслет — где-то осела в душе. Недаром в пятницу, давая Анюте на ночь снотворное, он сказал: «После похорон ты мне все расскажешь о Марусе». Может быть, о ценном подарке стало известно старшей дочери? И именно об этом она собиралась сказать по телефону?
И вот — кульминационный момент. В прихожей отец вдруг узнает, что Анюта — любовница художника. «Не может быть!» — «Хотите, докажу?» Старый друг открывается с неожиданной стороны. И, по ассоциации идей — молодость, любовь, только что умершая Люба — он вспоминает браслет и бормочет: «флёр де лис»… Случаются такие мгновенья в жизни-мгновенья страшной концентрации мыслей, воспоминаний, движений души. Вспышка, озаряющая потемки. Человек осознает все и разом. Это случилось с Павлом Матвеевичем за считанные доли секунды, он даже не осознал, а ощутил… Маруся исчезла ночью, я должна тебе признаться, как ты могла, Павел, все ужасно, она провела ночь на даче, у них же большая любовь, она прячет ото всех старинный… В словах это передать невозможно, получается длинный ряд… А может быть, к этому ряду прибавилось еще что-нибудь, Анюта?
