не вышли, поэтому многие не скупились на выражения.
Началось все с причитаний насчет того, что детям из Хеда теперь придется ездить на тренировки в Бьорнстад. Затем кто-то обмолвился, что коммуна и вовсе не собирается восстанавливать ледовый дворец в Хеде. Потом одна женщина сказала, что слышала, будто политики хотят воспользоваться случаем, чтобы объединить два клуба.
– И какой же тогда закроют?
– А ты как думаешь? Конечно, тот, где меньше денег.
– А на какие деньги живет Бьорнстад? Их дворец разве не коммуна ремонтировала? Мы что, будем платить налоги за их клуб?
Ханна молча ждала возле кофеварки – она знала, куда вырулит этот разговор, который повторялся каждый день, но в последнее время звучал все напряженнее. Ей хотелось возразить, призвать к здравомыслию, но она молчала. Потому что возразить было нечего. В больнице давно ходили слухи о сокращениях, поговаривали даже, что ее и вовсе закроют, и если коммуна угрожает отнять у них клуб, то лучше вообще не расчищать дорогу между Хедом и Бьорнстадом, а сразу построить стену.
Ханна и сама знала, что немного кривит душой. Не лучше ли было пустить все налоговые вычеты «Хед-Хоккея», полученные за долгие годы, на больницу? Но когда ее дети становились на коньки, весь мир отступал, – готова ли она этим пожертвовать? Что за вопрос. Конечно нет! К тому же налоговые поступления от хоккея никогда не идут на содержание больницы, их обычно пускают на ветряные электростанции или актуальные исследования о том, как обучить барсуков выражать свои чувства с помощью акварели. Хоккей хотя бы дает что-то взамен. Вокруг хоккея объединяются стар и млад, весь город сливается в едином порыве – все ненавидят Бьорнстад. В Хеде, конечно, тоже есть те, кто равнодушен к хоккею, но это расценивается примерно так же, как сексуальное отклонение – дома можешь заниматься чем угодно, но лучше держи это при себе.
На кухне одна женщина рассказывала, что ее свояк слышал про некий бизнес-парк «Бьорнстад».
– Они никому не рассказывают, но уже предложили всем бизнесменам Хеда помещения в этом парке. Что тогда останется здесь?
– А вы видели, что из-за бури поменялось расписание основной команды? Они не уверены, что команда с юга сюда доберется, и знаете, с кем мы будем играть в первом раунде? Правильно, с «Бьорнстадом»!
– Черт!
– Зато у нас будет шанс! Они же не смогут закрыть клуб, который выиграл, так что, если мы…
– Нам теперь мало просто выиграть у этих засранцев! Нам надо их раздавить!
– Это война!
– Только бы этот чертов Амат снова не вышел…
– А может, он просто ногу сломает? Мало ли что случится.
Все засмеялись, будто услышали хорошую шутку, и продолжили в том же духе. Что было дальше, Ханна не знала, ее позвали из коридора, кофе так и остался нетронутым. Только бы сыновья не услышали этих дурацких сплетен, иначе драки завтра в Бьорнстаде не миновать. Но главное, чтобы слухи не докатились до Йонни, это добром не кончится.
Но куда там – было уже слишком поздно.
27
Папы
Поезд из столицы не спеша катил на север, оставляя за собой станции, которые вполне могли оказаться Бьорнстадом или Хедом, – в Швеции такие на каждом шагу. Названия этих местечек мгновенно стираются из памяти, но некоторые из них отпечатываются где-то в подкорке благодаря своим достопримечательностям: фирменным булочкам, музыкальному фестивалю, аквапарку, а иногда и тюрьме. Или хоккейной команде. Услышав название твоего родного города, люди сразу говорят: «А, это там, где…» И этого достаточно, чтобы географической точке нашлось место на карте.
С каждым километром последствия бури выглядели все более разрушительными; чем больше сгущался лес, тем лучше были видны проплешины на месте упавших деревьев. Через несколько часов на одной из станций, название которой забываешь прежде, чем поезд тронется с места, в вагон вошел пожилой мужчина. Никто не обратил на него внимания, только восемнадцатилетняя девушка, занимавшая место напротив, – не успел он и рта раскрыть, как та вскочила, чтобы помочь старику убрать чемодан на багажную полку.
– Спасибо, юная фрекен, покорнейше благодарю! – Старик был словно из старого черно-белого кино.
Улыбка делала Маю еще более юной. Зонтик, на который опирался мужчина, напротив, делал его еще старше.
– Скажите, когда будете выходить, я вам помогу, – вежливо улыбнулась Мая.
– Очень мило с твоей стороны. После бури до моей станции небось не проехать, придется мне выйти вместе с тобой, а дальше уже на автобусе…
Мая похолодела, старик увидел, что напугал девочку, и кивнул на ее шапку:
– Медведи из Бьорнстада? Ты ведь туда едешь?
Мая выдохнула слишком поспешно, устыдившись своих подозрений.
– Ах да, конечно, это папина шапка. Вообще-то я ее не ношу. Надела, потому что еду… домой. Там холодно.
Она застенчиво улыбнулась.
Старик понимающе кивнул:
– Вдали от родины все становятся патриотами.
Мая потрогала шапку.
– Так и есть. Только это не про меня.
Мама любила повторять, что нельзя доверять человеку, в чьей жизни нет того, что он любит без оглядки. Мая все больше понимала, что она имела в виду.
Старик наклонился поближе и прошептал с заговорщическим видом:
– Я еду к дочери, она живет в Хеде, надеюсь, тебя это не очень смутит.
Мая расхохоталась:
– Господи, вот уж по чему я совсем не соскучилась! Мы ненавидим Хед, а они нас. Что за бред!
– Ну да, дочка говорит, что у них там многое завязано на хоккее.
Мая закатила глаза:
– Не многое. А просто-таки всё!
– Положа руку на сердце, мне кажется, Хед вам немного завидует. Похоже, у Бьорнстада последнее время дела идут лучше. И не только в хоккее. Я читал, что фабрику расширили, появилось много рабочих мест. И предприятия тоже туда потянулись. Немногие городки могут этим похвастать.
Мая уверенно кивнула, хотя ей было непривычно слышать разговоры о Бьорнстаде в подобном ключе. «В хоккее все быстро меняется, – любил повторять папа, когда она была маленькой и ей что-то не нравилось. – В жизни тоже все может измениться, надо просто идти вперед!»
– В Бьорнстаде народ предприимчивый, работящий! – вдруг выпалила Мая и тут же удивилась, с какой гордостью она это сказала.
Старик заметил, что девочка постепенно перешла на диалект. Он посмотрел на сгущавшийся за окном лес – казалось, будто они двигаются в туннеле.
– Ты едешь домой из-за бури? Дочка говорит, им крепко не поздоровилось.
– Нет… то есть в каком-то смысле да. Я еду на похороны.
– Соболезную. Кто-то из близких?
Мае показалось, что весь год, пока ей было шестнадцать, пронесся перед глазами. Как папа ходил с ней в полицию, как она все рассказала, как
