Холмс нетерпеливо покачал головой.
— Давайте рассуждать здраво, — сказал он. — Как я понял из ваших слов, этой лестницей пользуются три студента, и они обычно проходят мимо вашей двери.
— Да, их трое.
— И все они будут держать этот экзамен?
— Да.
— У вас есть причины подозревать кого-то одного больше других?
Сомс ответил не сразу.
— Вопрос весьма щекотливый, — проговорил он. — Не хочется высказывать подозрения, когда нет доказательств.
— И все-таки у вас есть подозрения. Расскажите их нам, а о доказательствах позабочусь я.
— Тогда я расскажу вам в нескольких словах о всех троих. Сразу надо мной живет Гилкрист, способный студент, отличный спортсмен, играет за колледж в регби и крикет и завоевал первые места в барьерном беге и прыжках в длину. Вполне достойный молодой человек. Его отец — печальной известности сэр Джейбс Гилкрист — разорился на скачках. Сыну не осталось ни гроша, но это трудолюбивый и прилежный юноша. Он многого добьется.
На третьем этаже живет Даулат Рас, индус. Спокойный, замкнутый, как большинство индусов. Он успешно занимается, хотя греческий — его слабое место. Работает упорно и методично.
На самом верху комната Майлса Макларена. Когда он возьмется за дело, то добивается исключительных успехов. Это один из самых одаренных наших студентов, но он своенравен, беспутен и лишен всяких принципов. На первом курсе его чуть не исключили за какую-то темную историю с картами. Весь семестр он бездельничал и, должно быть, очень боится этого экзамена.
— Значит, вы подозреваете его?
— Не берусь утверждать. Но из всех троих за него, пожалуй, я поручусь меньше всего.
— Понимаю. А теперь, мистер Сомс, познакомьте нас с Бэннистером.
Слуга был невысокий человек лет пятидесяти, с сильной проседью, бледный, гладко выбритый. Он не совсем еще оправился от неожиданного потрясения, нарушившего мирный ход его жизни. Пухлое лицо его подергивала нервная судорога, руки дрожали.
— Мы пытаемся разобраться в этой неприятной истории, Бэннистер, — обратился к нему хозяин.
— Понимаю, сэр.
— Если не ошибаюсь, вы оставили в двери ключ? — сказал Холмс.
— Да, сэр.
— Как странно, что его случилось с вами в тот самый день, когда в комнате были столь важные бумаги.
— Да, сэр, очень неприятно. Но я забывал ключ и раньше.
— Когда вы вошли в комнату?
— Около половины пятого. В это время я обычно подаю мистеру Сомсу чай.
— Сколько вы здесь пробыли?
— Я увидел, что его нет, и сейчас же вышел.
— Вы заглядывали в бумаги на столе?
— Нет, сэр, как, можно!
— Почему вы оставили ключ в двери?
— У меня в руках был поднос. Я хотел потом вернуться за ключом. И забыл.
— В двери есть пружинный замок?
— Нет, сэр.
— Значит, она стояла открытой все время?
— Да, сэр.
— И выйти из комнаты было просто?
— Да, сэр.
— Вы очень разволновались, когда мистер Сомс вернулся и позвал вас?
— Да, сэр. Такого не случалось ни разу за все годы моей службы. Я чуть сознания не лишился, сэр.
— Это легко понять, А где вы были, когда вам стало плохо?
— Где, сэр? Да вот тут, около дверей.
— Странно, ведь вы сели на кресло там, в углу. Почему вы выбрали дальнее кресло?
— Не знаю, сэр, мне было все равно, куда сесть.
— По-моему, он не совсем ясно помнит, что происходило, мистер Холмс. Вид у него бил ужасный — побледнел как смерть.
— Сколько, вы здесь пробыли по уходе хозяина?
— С минуту, не больше. Потом я запер дверь и пошел к себе.
— Кого вы подозреваете?
— Сэр, я не берусь сказать. Не думаю, что во всем университете найдется хоть один джентльмен, способный ради выгоды на такой поступок. Нет, сэр, в это я поверить не могу.
— Благодарю вас, это все, — заключил Холмс. — Да, еще один вопрос. Кому-нибудь из трех джентльменов, у которых, вы служите, вы упоминали об этой неприятности?
— Нет, сэр, никому.
— А видели кого-нибудь из них?
— Нет, сэр, никого.
— Прекрасно. Теперь, мистер Сомс, с вашего позволения осмотрим двор.
Три желтых квадрата светились над нами в сгущавшихся сумерках.
— Все три пташки у себя в гнездышках, — сказал Холмс, взглянув наверх. — Эге, а это что такое? Один из них, кажется, не находит себе места.
Он говорил об индусе, чей темный силуэт вдруг появился на фоне спущенной шторы. Студент быстро шагал взад и вперед во комнате.
— Мне бы хотелось на них взглянуть, — сказал Холмс. — Это можно устроить?
— Нет ничего проще, — ответил Сомс. — Наши комнаты — самые старинные в колледже, и неудивительно, что здесь бывает много посетителей, желающих на них посмотреть. Пойдемте, я сам вас проведу.
— Пожалуйста, не называйте ничьих фамилий! — попросил Холмс, когда мы стучались к Гилкристу.
Нам открыл высокий и стройный светловолосый юноша и, услышав о цели нашего посещения, пригласил войти.
Комната действительно представляла собой любопытный образец средневекового интерьера. Холмса так пленила одна деталь, что он решил тут же зарисовать ее в блокнот, сломал карандаш и был вынужден попросить другой у хозяина, а кончил тем, что попросил у него еще и перочинный нож. Такая же любопытная история приключилась и в комнатах у индуса — молчаливого, низкорослого человека с крючковатым носом. Он поглядывал на нас с подозрением и явно обрадовался, когда архитектурные исследования Холмса пришли к концу. Незаметно было, чтобы во время этих визитов Холмс нашел улику, которую искал. У третьего студента нас ждала неудача. Когда мы постучали, он не пожелал нам открыть и вдобавок разразился потоком брани.
— А мне плевать, кто вы! Убирайтесь ко всем чертям! — донесся из-за двери сердитый голос. — Завтра экзамен, и я не позволю, чтоб меня отрывали от дела.
Наш гид покраснел от негодования.
— Грубиян! — возмущался он, когда мы спускались по лестнице. — Конечно, он не мог знать, что это стучу я. Но все-таки его поведение в высшей степени невежливо, а в данных обстоятельствах и подозрительно.
Реакция Холмса была довольно необычной.
— Вы не можете мне точно сказать, какого он роста? — спросил Холмс.
— По правде говоря, мистер Холмс, не берусь. Он выше индуса, но не такой высокий, как Гилкрист. Что-нибудь около пяти футов и шести дюймов.
— Это очень важно, — сказал Холмс. — А теперь, мистер Сомс, разрешите пожелать вам спокойной ночи.
Наш гид вскричал в смятении и испуге:
— Боже праведный, мистер Холмс, неужели вы оставите меня в такую минуту! Вы, кажется, не совсем понимаете, как обстоит дело. Завтра экзамен. Я обязан принять самые решительные меры сегодня же вечером. Я не могу допустить, чтобы экзамен состоялся, если кому-то известен материал. Надо выходить из этого положения.
— Оставьте все, как есть. Я загляну завтра поутру, и мы все обсудим. Кто знает, быть может, к тому времени у меня появятся какие-то дельные предложения. А пока ничего не предпринимайте, решительно ничего.
— Хорошо, мистер Холмс.
— И будьте совершенно спокойны. Мы непременно что-нибудь придумаем. Я возьму с собой этот комок черной глины, а также карандашные стружки. До свидания.
Когда мы вышли в темноту двора, то снова взглянули на окна. Индус все шагал по комнате. Других не было видно.
— Ну, Уотсон, что вы об этом думаете? — спросил Холмс на улице. — Совсем как игра, которой развлекаются на досуге, — вроде фокуса с тремя картами, правда? Вот вам трое. Нужен один из них. Выбирайте. Кто по-вашему?
— Сквернослов с последнего этажа. И репутация у него самая дурная. Но индус тоже весьма подозрителен. Что это он все время расхаживает взад и вперед?
— Ну, это ни о чем не говорит. Многие ходят взад и вперед, когда учат что-нибудь наизусть.
— Он очень неприязненно поглядывал на нас.
— Вы бы поглядывали точно так же, если бы накануне трудного экзамена к вам ворвалась толпа ищущих развлечения бездельников. В этом как раз нет ничего особенного. И карандаши, и ножи у всех тоже в порядке. Нет, мои мысли занимает совсем другой человек.
— Кто?
— Бэннистер, слуга. Он каким-то образом причастен к этой истории.
— Мне он показался безукоризненно честным человеком.
— И мне. Это как раз и удивительно. Зачем безукоризненно честному человеку… Ага, вот и большой писчебумажный магазин. Начнем поиски отсюда.
В городе было всего четыре мало-мальски приличных писчебумажных магазина, и в каждом Холмс показывал карандашные стружки и спрашивал, есть ли в магазине такие карандаши. Всюду отвечали, что такой карандаш можно выписать, но размера он необычного и в продаже бывает редко. Моего друга, по-видимому, не особенно огорчила неудача; он только пожал плечами с шутливой покорностью.
