«Кто прилепляется к Богу, составляет с ним один Дух»
Желание обрести Бога, которое направило нас на путь молитвы, не обмануло нас. Столь желанное единение становится очень близкой, внутренней реальностью. Обрести Бога — вот чего следует ожидать от молитвы, вот что она нам готовит (1. Я хочу научиться молитве). — Действительно, молитва есть святое место, где Бог принимает человека, чтобы говорить с ним от сердца к сердцу и заключить его в объятия с нежной и сильной любовью (2. Размышление перед портретом). — Бог обнаруживает Свое деятельное присутствие не только в конце нашей молитвенной жизни, но порой и очень рано. Мистический опыт не предназначен для одних только святых подвижников. Достойны сожаления те, кто его хулит, но еще больше те, кому он дарован, но кто им пренебрегает (3. Мистика). — Тот, кому он дан, ясно видит, что творить молитву означает не столько «творить», сколько «быть», быть с Богом, быть для Бога, живущего в душе (4. Быть или действовать?). — Несомненно, чтобы достичь такого опыта, нужна аскеза, но еще более верно и обратное: мистические дары есть мощная поддержка в добродетельной жизни, с их помощью наша любовь к Богу понемногу очищается от любви к самим себе (5. Саид). — Они дают проявиться в нас таинственному познанию Господа, но при том условии, что разум наш смирится пред «высшей непостижимостью Божией» (6. «Ты увидишь Меня со спины»). — Они трудятся, чтобы соединить нас с Богом, а это единение состоит по сути в том, чтобы воля наша глубоко прониклась волей Божией (7. Молитва смиренной женщины). — Этапы на пути этого единения с Богом не обязательно одни и те же для всех, но развитие всегда происходит в направлении любви, любви все более безоглядной и все более бескорыстной (8. Вехи на дороге). — Однако единение завершится лишь тогда, когда мы вполне предадим себя Богу (9. Это Ты). — В этот день мы обнаружим, что мы введены в общение любви с Отцом и Сыном, приведены на то пиршество, певец и свидетель которого Дух Святой на небе и на земле (10. «Покой Божий»).
91. Я хочу научиться молитве
«Я хотел бы уметь молиться!» — говорите вы мне. Возблагодарите Бога! Это желание могло придти только от Него. Но нужно еще, чтобы вы осознали его мотивы. Один краткий старинный рассказ лучше долгих обсуждений поможет вам понять мою мысль. В Вогезских лесах в давние времена жило множество отшельников. Один из них пользовался славой великого святого. Охотники утверждали, что видели диких зверей, медведей, кабанов, косуль, собиравшихся и словно бы в сосредоточении внемлющих у входа в его пещеру, пока он воспевал гимны хвалы Господу. И обитатели долины уже не удивлялись, когда видели ночами свет, исходивший с вершины той горы, где жил человек Божий. Довольно часто молодые люди из окрестностей приходили к нему и просили взять их к себе: ведь другие отшельники жили в обществе одного, двух, а то и трех учеников, которых они приготовляли к созерцанию? Но все получали один и тот же отрицательный ответ. Все, кроме одного. Причину такого предпочтения узнали от самого избранника, немного времени спустя после смерти его учителя. «Я пришел к нему, когда мне было 18 лет, испрашивая милости остаться возле него. На его вопрос: “Зачем?” — я отвечал: “Потому, что я хочу научиться молитве”. Эти слова зажгли свет радости во взоре старого отшельника. И он спросил меня тогда: “Но почему, малыш, ты хочешь научиться молитве?” — “Потому что это самая высшая наука”. — “Я бы охотно принял тебя, но я не могу”, — ответил он мне не без печали. Я вернулся к нему три года спустя. Он отечески принял меня и снова задал мне вопрос: “Почему ты хочешь научиться молитве?” — “Чтобы стать святым”. Я был убежден, что на этот раз он меня примет: разве не был мой мотив самым высоким, какой только можно себе представить? Но он снова отказал мне, и я ушел, удрученный. Я снова вернулся в свою деревню. Но, однако, более, чем всегда, с утра до вечера, желание молитвы снедало меня. Мне случалось даже плакать при мысли о том отшельнике, который высоко в горах жил в тесной близости со своим Богом. Однажды в рождественскую ночь я внезапно вскочил с постели: я вдруг ощутил уверенность, что на этот раз он меня примет. Когда я к нему пришел, он молился и не заметил меня. Я ждал долго; нетерпение мое понемногу улеглось. Когда он обернулся ко мне, то не выказал ни малейшего удивления. Я заговорил, опережая его вопрос: “Я хочу научиться молитве, потому что я хочу обрести Бога”. И тогда он раскрыл мне объятия». Обрести Бога — такова цель истинной молитвы. Она ее делает неодолимой: Отец не может скрыться от ребенка, который Его ищет. И ребенок понял наконец, что он не должен более скрываться от Отца, Который Сам ищет его. Обрести Бога — стремление, которое под действием благодати постепенно созревает в сердце христианина, — в чем оно состоит? Те, кто обрели его, хотели бы раскрыть нам свой секрет, но они наталкиваются на невозможность передать свой опыт: ни слова и ни понятия не способны выразить единение души с Богом. Им приходится только заверять нас, что путь молитвы — не тупик: он выводит на простор, он приводит к божественному опыту, и этот опыт невыразим.
92. Размышление перед портретом
Вспомните то место из Библии, где Моисей, пасущий своих овец на высоких склонах горы Хорив, внезапно замирает перед кустом, который пылает, не сгорая. Он трепещет от священного ужаса. Он делает шаг вперед, чтобы рассмотреть чудо, но его останавливает голос: «Сними обувь твою с ног твоих; ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая» (Исх 3,6). Молитва есть священное место, земля святая, где пребывает Бог. Там Он ожидает человека, там Он будет говорить с ним и, возможно, заключит его в объятия Своей нежной и могущественной любви. Молитва, будучи деятельностью гораздо больше Божией, нежели человеческой, отчасти ускользает от рационального анализа: она есть тайна. Тем не менее, вполне допустимо попытаться лучше ее осмыслить, более того, именно здесь — один из самых высоких объектов, предложенных человеческому разуму; но, чтобы этого достичь, следует, отказавшись от претензии вырвать у нее последнюю ее тайну, подчиниться руководству Духа Святого и приближаться смиренно, с босыми ногами. Я не стану множить аргументы в пользу молитвы, поскольку, старый рационалист, вы останетесь тогда исключительно в области философии. Но в ближайшую встречу я покажу вам портрет Бенедикта Лабра, святого нищего. Возможно, это изображение окажется более убедительным, чем мои рассуждения. На меня оно всегда производит большое впечатление: я нахожу его исключительно красноречивым. На нем виден святой во время молитвы, со скрещенными руками, со слегка склоненной головой, с опущенным взором. От него исходит ощущение глубокой сосредоточенности, чувствуется, что св. Бенедикт Лабр совершенно отрешен от окружающего мира, полностью погружен в себя, двери его чувств тщательно заперты. Что происходит в этом потаенном святилище? Это, несомненно, ускользает от нашего взгляда. Но можно, тем не менее, прочувствовать тайну по неописуемому ореолу любви и смирения, окружающему личность святого, по его лицу, как бы освещенному изнутри. Невозможно усомниться, что сердце этого человека зрит нечто весьма важное, весьма желанное. И хочется стать на колени перед молящимся св. Бенедиктом, поскольку чувствуешь уверенность, что Бог, Который живет в его душе, обращает к нему слова, делающие его блаженным, слова, которые так отрадно слышать. Этот портрет поведал мне о молитве больше, чем многие книги: кто знает, не окажется ли он красноречив также и для вас…
93. Мистика
Дорогой господин Аббат, не стану скрывать от вас, что в среду вечером я был поражен, чтобы не сказать больше, тем развязным, граничащим с насмешкой, тоном, с каким вы говорили о мистике и мистиках. У меня возникло ощущение кощунства. Я подумал о наших великих католических святых, каких мы знаем, которые почти все были мистиками. И, глядя на студентов, слушавших с таким доверием своего молодого проповедника, я говорил себе, что вы рискуете сбить с толку тех среди них, которые, стремясь ко встрече с Богом, потеряют надежду обрести Его в католической религии, где все, похоже, сведено к рациональным объяснениям и практической морали. Увлечение индийскими религиями среди молодежи, среди знаменитых писателей, успехи всевозможных сект, невероятное почтение, каким пользуется в Париже некий прибывший с Востока маг, часто не имеют иных объяснений, как умаление мистической жизни столькими священниками и католиками-мирянами. Не возражайте мне, что всякому исповеднику приходится рано или поздно столкнуться со лже-мистиками: мне это хорошо известно; но разве поддельные Рембрандты должны умалять наше восхищение подлинными творениями голландского мастера? Несомненно, нужно различать между собой лжеи подлинных мистиков, и важно хорошо определить это слово, смысл которого столь часто выворачивают наизнанку! Оставляя в стороне тонкости, я буду говорить о подлинной мистике, которая чувствует в «центре души» действенное присутствие Бога, и воспринимает от Него различные импульсы: к молитве, к любви, к действию, к самопожертвованию… Можно сказать, как св. ап. Павел: «Дух Святой свидетельствует духу нашему, что мы — дети Божии» (Рим 8,16). Тот же св. Павел на всех страницах своих посланий являет себя великим мистиком: у него есть сознание, что он находится во власти Божией, движим Его Духом. И он возвещает нам, что таково свойство детей Божиих: «Все, водимые Духом Божиим, суть сыны Божии» (Рим 8,14). Вы видите, что я не включаю в определение мистического опыта «чрезвычайных» явлений:
