Он посмотрел на сына и спросил, словно невзначай, небрежно:
— Ты теперь в полицию служить пойдешь. Андрей, а?
Андрей побледнел.
— Как вы обо мне думаете, отец! — пробормотал он обиженно. — Даже странно!
— А куда же тебе еще идти? — беспощадно продолжал старик. — Ты свой путь выбрал. Теперь меченый... — он сердито фыркнул в усы. — Это мне на тебя обижаться надо, тебе на меня обижаться не из чего,
В Андрее вдруг вспыхнула злость. Что это отец в самом деле? «Не пряниками меня немцы одаривали — плетью... Вы и во сне того не видели, что я пережил». Ему вдруг вспомнился лагерь. Этого никогда не забыть! За это никогда не расплатиться!.. Ему захотелось все это зло яростно швырнуть в лицо отцу. «Ну, давай, давай, старик, посчитаемся, у кого душа круче заварена злобой, давай!» Но тут вдруг раздался стук прикладом в дверь и голос: «Эй, выходи!»
— A-а! Пришел-таки! — усмехнулся Тарас и надел картуз. — Иду! Погляди и ты, Андрей, какой ноне старикам почет. Иди, иди! — прикрикнул он на сына, видя, что тот остался на месте. — Тебе на это поглядеть надо.
Андрей послушно вышел за отцом на крыльцо. На улице уже стояли старики, опершись на палки. «Словно пленные», — подумал Андрей. Он узнал всех. Как не узнать! Мастера!
Несговорчивые старики, они много крови испортили Андрею в былое время, когда он сам стал молодым мастером подле них. Они всегда были для него стариками. Они всегда говорили ему «ты», он им всегда «вы». Как не узнать! Их знали все. Академики с ними советовались. Директоры их побаивались. Новый директор представлялся сперва им, потом обкому. Их можно было убедить, реже — уговорить, приказать им было нельзя.
Тарас занял свое место в ряду, полицейский махнул рукой, и старики пошли.
Они шли, крепко опираясь на палки. И теперь было видно Андрею: постарели, подались мастера. И отец сдал, самый молодой из них. Рваное пальто болталось на его тощих плечах так беспомощно, так по-стариковски. Но каждый держал голову высоко и прямо. Видно, из последних сил, из непокорства, которое самой силы крепче, старались они идти гордо и достойно. Словно и впрямь был для них этот конвой почетом.
«Нет, это не пленные, — невольно подумалось Андрею. — Это... это — непокоренные».
Тарас, как всегда, шел рядом с Назаром.
— Что, Тарас, — сразу же спросил Назар, как того Тарас и боялся. — Не Андрея ли я на крылечке видел?
— Его! — буркнул Тарас.
— A-а... Значит, с гостем тебя, Тарас! С сыном! По старому бы времени, магарыч...
— Не с чего!
— Да, да... Это так, конечно... Ну, и что ж рассказывает Андрей? Как? Армия наша где?
— Теперь какие рассказы!
— Ну да... Все-таки... Это так... — не унимался Назар. — Он откуда же пришел, Андрей?
— Из окружения, — соврал Тарас. Слово «плен» выговорить бы не смог.
— А! Ну да... да... Теперь многие из окружения выходят. Вот и мы воевали в гражданскую, а такого слова чего-то не помню, не слышал: «окружение». А? Али забыл?
Дальше шли молча.
— Да... — задумчиво произнес Назар. — Разбежались наши кто куда... Окружение... Да без вести — неизвестные... Может, и армии-то нашей больше нет, а, Тарас? Одни мечтания наши? Может, вся она, как и твой сынок, разбежалась по окружениям да по домам... А? А мы ждем.
Тарас сам об этом думал с тех пор, как Андрей пришел, но теперь ничего не ответил Назару. Шли молча.
— Эй! Э! — закричал вдруг идущий в первом ряду старик Булыга. — Эй, полицай, ты не той дорогой ведешь. Слышь-ка!
— Молчать! — рявкнул на него полицейский и погрозил ему автоматом.
Старики заволновались.
— Это куда ж нас ведут? — забеспокоился Назар. — Уж не в тюрьму ли?
— Все одно! — отозвался Тарас.
— Да нет... Все-таки...
— Если на расстрел, — вдруг сказал литейщик Омельченко, Захар Иваныч, — так я спасибо скажу. Все равно не дожить нам до светлого дня. А чем так жить... — он махнул рукой.
Но привели их не в тюрьму, не на расстрел, а на ремонтный заводик. Это был маленький, почти кустарный заводишко, его при эвакуации и не разрушали. Сейчас из его единственной трубы поднимался бледно-желтый дымок.
Полицейский ушел куда-то, недоумевающие старики остались одни. Из цеха вдруг выбежал к ним какой-то человек в немецкой спецовке, в котором Тарас по виду признал русского мастерового.
— А-а! — радостно закричал мастеровой, увидев стариков. — Смена прибымши...
— Постой! — строго остановил его старик Булыга. — Ты кто здесь?
— Я-то? — засмеялся человек. — Я мастер тут.
— Мастер! — пробурчал Тарас. — Сукин ты сын, а не мастер... Иуда!
— Постой! — опять властно прервал Булыга. — А нас сюда зачем?
— Догадываюсь: за тем же... Мастера?
— Ну, мастера, допустим.
— Ну вот! Догадываюсь так: работать будете! Работа срочная есть...
— Мы работать не будем! — сказал Назар.
— Будете! Заставят! Военный заказ! Тут разговоры короткие, — вздохнул мастер в немецкой спецовке. — Видите ли, пригнали откуда-то пропасть битых танков...
— Немецких?
— Конечно! Чьих же? То есть такую пропасть! Я и целых у немцев столько не видал. Ну, а своих рук у них, видно, не хватает. Которые танки поменьше побиты, те, конечно, в своих мастерских ладят. А эти — ну одно произведение искусства, честное слово, так побиты! Стало быть, их нам в ремонт...
— Постой, постой! — прервал его удивленный Тарас. — Битые танки! Кем же битые?
— Ну, не могу сказать, кем, — засмеялся здешний мастер. — Догадываюсь, конечно: мастерами биты! Ну, теми, с кем война идет! — Он оглянулся по сторонам. — Ну, как сказать? Противником.
Из цеха к старикам торопливо вышел важный и толстый немец в пенсне и в военной форме.
— А! — весело крикнул он. — Карашо! Вы есть русский майстера? О! Да! Здравствуйт, русский майстера!
Старики негромко прогудели:
— Здравствуйте!
— Будем знакомы! — сказал веселый немец: — Я есть инженер. Вы есть русский майстера. Очень карашо! И есть один работ... О! Великий работ! Надо ремонтирт танки... Скоро! Как это? А. да — срочно! Две недели! Нет — расстрел.
— Надо работу поглядеть, — негромко сказал Тарас.
— Что? А? Это есть справедливо! Майстер должен видеть работ. — Инженеру нравилось, что он умеет хорошо говорить по-русски с русскими мастерами. — Вы увидаль работ. Битте!
Стариков ввели в цех. Они увидели длинный ряд переломанных, покореженных, побитых немецких машин. Это были уже не те танки, что пугали их на городских площадях. Это было беспомощное, бессильное, мертвое железо.
— Дас ист есть, — торжественно сказал веселый инженер. — Как это? Могучественный немецкий техника. Он есть сейчас больной. Мы с вами есть доктора. А? — засмеялся он своей шутке.
— Аккуратная работа! — восхищенно сказал Тарас, разглядывая пробоины в броне. — Ничего не скажешь! Чисто! Это где же их так, сердешных? Под Сталинградом?
— Не ваше дел! — крикнул инженер, и его лицо стало багровым. — Молчайт! Молчайт! Молчайт!
— Я молчу, — пожал плечами Тарас.
— Молчайт! — еще раз, но уже тише крикнул инженер. Он вспомнил, что умеет говорить по-русски с русскими мастерами, и сказал уже спокойно:
— Эти танки должны скоро идти в бой. Нет — расстрел.
— Мы эту работу сделать не можем, — негромко сказал старик Булыга.
— Вас? — закричал инженер. — Что? Как это... не можем?
— Не можем мы! — прогудели теперь все.
Немец остолбенело поглядел на них. Он не ждал отказа. Он даже пенсне снял и зачем-то повертел в руках.
Вдруг он понимающе улыбнулся:
— А, да-да! Я понимай... Это есть справедливо... Майстер должен кушайт... Вы, — он ткнул пальцем в худого Булыгу, — вы есть скелет... Я буду кормиль майстера. Это есть справедливо... — Он два слова выговаривал особенно вкусно: «справедливо» и «расстрел».
— Нет, — усмехнулся Булыга, — нас уже не накормишь... Сыты!..
— Мы эту работу сделать не можем, — твердо сказал Тарас, — мы не мастера.
— Как не майстера? — удивленно закричал инженер.
— Мы черные рабочие.
— Как черный рабочий? — завопил немец. — Мне сказаль: майстера! — Он оглянулся на мастера в немецкой спецовке, но тот, страшно побледнев и вспотев, отвернулся.
— Не мастера мы! — умильно сказал Назар, глядя прямо в глаза немцу. — Самоучки... Невежество... Черные рабочие... И потом, возьмите в рассуждение, господин, — какие мы работники теперь? Старики! Шкелеты! И кормить нас уж ни к чему, только корму перевод... Так и живем, повестки ждем от смерти. Увольте нас. Какие мы мастера.
Немец растерянно выслушал его, обвел взглядом всех.
— Все черный рабочий? — спросил он.
— Все! — хором подтвердили старики.
Немец посмотрел на них недоверчиво и даже обиженно.
— Я буду карашо кормиль! — нерешительно сказал он.
Мастера не шелохнулись. Они по-прежнему стояли молча и покорно, склонив головы и не покорясь ни в чем, — и это больше, чем их слова, убедило немца в том, что эти работать не будут.
— Марш! — исступленно закричал он тогда и замахнулся рукой, словно хотел ударить. Потом круто повернулся и ушел к себе.
