Ньет рявкнул на Озерку, пошел круто вниз, ко дну, все больше теряя с трудом сберегаемый облик. Чешуя облепила почерневшие руки, расцвели алым и лазоревым крапчатые плавники, прозрачные водоросли волос рывками тянулись следом — ничего человеческого не осталось в нем.
В мутной воде промчалось черное тело, взвыли мириады пузырьков, Ньет кинулся, цапнул — захрустело. Он замотал головой, вцепляясь сильнее, вырвал кусок; вода мигом замутилась еще больше, вкус ее стал сладким, густым, кровавым. Его преследователи, еще несколько дней назад мирно игравшие на набережной, проносились сквозь эту муть, как человечьи надводные катера, закладывали широкие круги, не решаясь приблизиться к жертве.
Потеряли разум — и он вместе с ними.
Черный фолари еще дергался, терял жизнь из распоротого ньетовыми зубами живота, движения его стали хаотичными, неровными. Озерка вынырнула из бурой мглы, вцепилась в основание плавника, забыв и думать про Ньета.
Он бросил черного, стремительно ушел в придонный ил, оттолкнулся, поплыл прочь, что было сил. Над ним билось мутное ало-зеленое облако, подсвеченное полуденным солнцем, в него вплывали все новые верткие тени — его народ, его сородичи, привлеченные агонией и вкусом крови.
Ньет плыл и плыл куда глаза глядят, пока его не вынесло на песчаную отмель вдалеке от набережной. Там он с трудом выволокся на сушу и некоторое время лежал ничком, уткнув лицо в мокрый песок.
Часть первая. Глава 14
14
Смотреть на Сэнни — то же самое, что смотреть в глаза самому себе.
Герейн знает, что когда они были совсем маленькими, их взяли из мира людей и поселили здесь.
«За руку вывели из пожара», — говорит бабушка.
У бабушки летящие серебристо-серые волосы, платье цвета ракушечного песка и гладкая, как сливки, кожа.
— Бабушка — богиня, — уверенно говорит Сэнни.
Герейн слушает его, хотя старше на целый час.
Смотреть на Сэнни — то же самое, что смотреть на быструю речную воду.
Они часами играют среди расчерченных солнечными полосами каменных плит, прячутся за квадратными подножиями вазонов с цветами. Двор пуст, в нем живут только голуби и тени.
В громадных, наполненных прохладой комнатах никогда никого нет.
Иногда они слышат смех. Иногда стон оборванной струны или резкий свист. Иногда разом стекает вереница дней, круглых и пустых, как бусины бабушкиного ожерелья. Каждая бусина отражает целый мир.
Стекла в окнах, огромных, до самого пола, расслоены цветными полосами. Иногда они вытаивают из рам, как льдинки, иногда схватываются молочно-белой морозной пластиной.
Смотреть на Сэнни — то же самое, что заглядывать в колодец жарким днем.
Прохлада, эхо, жутковатая темнота, и там, далеко-далеко, в самой глубине — крохотное отражение твоего лица.
Иногда Герейну хочется крикнуть и посмотреть, что получится.
Но он всегда молчит — он на целый час старше брата и будет королем.
— Вран-тараран! — бессмысленно и весело выкрикивает Сэнни, сидя на самом коньке крыши. Флигели замка загибаются клещами и сгребают к главной башне слепящий под солнцем крошеный мрамор. — Вран-арваран! Вран-колдовран! Вран-трундыран!
Он болтает ногами, потом встает на узком гребне, балансируя.
Герейн, задрав голову, смотрит на него из чаши двора, рядом падает синяя летняя тень, и он суеверно отодвигается на ладонь, чтобы не наступить.
Полуденные твари — самые страшные.
Одна плавает в пустой чаше фонтана, когда его заливает светом до краев. Другая живет в трещинах между глыб ракушечника и дразнится бронзовым язычком.
Третья жарким листом дрожит в арке ворот, схватившись лапками за выступы камня. Влетевший во двор всадник на вороном коне прорывает ее насквозь.
— Вран, Вран! — Сэнни скатывается вниз и исчезает в зелени парковых деревьев — как белочка. Всадник безразлично смотрит ему вслед и спешивается. Герейн вздергивает подбородок и выпрямляется во весь свой невеликий рост.
— Пора заниматься, — говорит Вран и, не оглядываясь, проходит в главный зал — угловатая, длинная чернота, воткнутая в раскаленное горнило.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
В комнате для занятий пусто и холодно. «Чтобы ничто не отвлекало твой ум», — говорит Вран.
— Что есть свет?
— Волна.
— Что есть волна?
— Частица.
— Частица чего?
— Частица света.
— Что следует за оградой?
— Стена.
— А за стеной?
— Крепостная стена.
— А за крепостной стеной?
Герейн сбивается, переглатывает и смотрит на Врана исподлобья.
— Что следует за крепостной стеной, мальчик?
— Великое Ничто, — шепчет он очень тихо и замолкает.
Скрипит собранная из девяти пород дерева дверь, и в комнату бочком протискивается Сэнни, бесстрашно проходит к своему стульчику и садится. Он терпеть не может Врана, и заниматься его не заставляют, но оставить брата наедине со страшным черным дролери не в силах.
— Вран-дурындан, — отчетливо артикулирует он за спиной у учителя и корчит страшную рожу.
Ночью Герейну снятся кошмары.
Грохот, крики, треск пламени. Каменная башня горит и рушится внутрь себя. Сереброволосая девушка держит их, совсем мелких, за плечи, жмется к прямоугольному зубцу и вдруг рывком падает вниз, в раскрытый зев лестничного пролета, в груди ее стрела — как черная флейта. Волосы и платье вспыхивают, и огонь внизу сглатывает жертву.
Герейн кричит, моментально хрипнет от чада, жмурится и вцепляется в брата. По щекам текут слезы — черные от копоти.
Он не умеет звать маму, их мама давно умерла — после того, как родился первый из близнецов.
Ей, уже мертвой, разрезали живот и достали Сэнни. Он долго не кричал, и невенитки думали, что он задохся еще до рождения, а потом он открыл глаза и улыбнулся.
— ЧТО ЗА КРЕПОСТНОЙ СТЕНОЙ? — грохочет черная, в половину главной башни, тень. — ОТВЕТЬ.
— ЧТО СЛЕДУЕТ ЗА КРЕПОСТНОЙ СТЕНОЙ, МАЛЬЧИК?
Герейн невидящим взглядом смотрел в окно галереи, на залитый вечерним светом дворцовый парк. Под ровно подстриженными кустами лежали холодные синие тени, трава же оставалась зеленой. Издалека доносилась праздничная музыка…
Потом обернулся. Вран спокойно стоял рядом, лицо его было непроницаемо. Глаза — как обсидиановые прорези.
— Тебя ждут, — сказал дролери. — Давай, молодой король, соберись.
По галерее прошла дочь Врана, Мораг, высоченная, тощая, с резкими чертами смуглого лица. Черное узкое платье, разрезанное на спине до поясницы, сидело на ней будто форма. Ничего женственного. На плече вместо броши горел значок «Плазмы», только усиливая сходство вечернего платья с униформой.
Герейн отстраненно подумал, что дролерийские женщины часто кажутся людям некрасивыми. Слишком велика разница в восприятии.
Воротник-стойка мундира верховного главнокомандующего душил, как железное кольцо. Король привык, что брат всегда рядом в сложные минуты. Сэнни все любили. Он не чурался шумных сборищ, никогда не терялся во время всевозможных выступлений, всегда находил уместные слова и улыбку для каждого.
А я умею только принуждать. Вранова школа.
Свои речи молодой король тщательно составлял по правилам риторики и выучивал наизусть. Никаких экспромтов. Принц Алисан не утруждал себя подготовкой, всегда говорил лишь то, что придется на язык. Шутил с девушками, хлопал по плечам молодцеватых рыцарей, фотографировался с детьми.
Сэнни — моя светлая половина. Солнечный луч, проникающий в темную глубь воды.
Пилоты «Серебряных крыльев» за него головы бы положили. Все как один.
Сэнни. Сэнни. Сэнни.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Может, обойдется, — неуверенно сказала Мораг.
Голос у нее был низкий, хрипловатый, как у мальчика-подростка.
— Нет связи.
— Это еще ничего не значит. Пропасть, что я тебя утешаю? Подбери сопли.
Герейн зашагал по галерее, в витражные стрельчатые окна падали яркие закатные пятна, ложились под ноги. Воротник душил. Эрмина Маренга, его супруга, вышла к ним навстречу с небольшой свитой. Светлое прямое, по дролерийской моде сшитое платье облегало ее, как шелковый футляр. Обнаженные плечи и пепельно-русые, поднятые в высокую прическу волосы придавали королеве сходство с северной орхидеей — неяркая, изысканная красота. Нельзя было поверить, что за пятнадцать лет супружества хрупкая Эрмина родила ему четверых детей — и двое получились серебряной, лавенжьей масти. Величайшая ценность.
