— Был бой, тяжелый, кровопролитный… Наша рота попала в засаду. «Духов» в том районе втрое больше оказалось, чем мы предполагали. Старший лейтенант Ковальчук приказал мне и еще одному взводному, раненному в руку, с основной группой солдат прорываться к своим, через перевал. А сам с пулеметчиком и еще пятью бойцами остался прикрывать огнем отход роты. Это было единственно верное решение: иначе все бы полегли там.
…Проводить в последний путь погибшего в Афганистане офицера собралось полгородка. Чужие люди, веселыми компаниями отмечавшие Новый год и под вечер возвращавшиеся домой, с недоумением смотрели на траурную процессию, медленно двигавшуюся по центральной улице. Как дико, противоестественно выглядели эти похороны, когда, казалось, сам воздух пропитан праздником, смехом, народным гуляньем, а вокруг эхом разносилось: «С Новым годом! С новым счастьем!» Вот так по чьей-то воле пересеклись параллельные миры, встретились антиподы — горе и радость, жизнь и смерть.
Миша, маленькой мумией застывший в молчании над гробом, ничего этого не слышал и не видел, кроме бледно-желтого отцовского лица, которое так и норовил залепить густой снег. Он словно хотел согреть для покойника промерзшую землю, заботливо разостлав белое пушистое покрывало.
Перед тем как навсегда опуститься гробу с телом в могилу, у него остались самые близкие люди: сын, жена, мать. Миша испугался, увидев, как упала бабушка, будто подкошенная. Со словами «Не отдам!» она мертвой хваткой вцепилась в гроб, и двум здоровым мужикам пришлось основательно напрячься, чтобы освободить ее руки. «О боже, лучше бы ты меня забрал к себе, чем его, молодого, которому жить и жить!» — голосила на все кладбище бабушка.
Мама, кажется, выплакала все слезы. Увидев, что папину медаль и орден кладут в домовину, Миша взглядом попросил оставить их ему, но мама тихо возразила:
— Это не игрушки, а боевые награды, которые принадлежат отцу и больше никому.
Неожиданно грянул воинский салют, заставивший всех на мгновение вздрогнуть, он согнал с верхушек деревьев зевак-ворон. Миша, как велели, по христианскому обычаю бросил три горсти сырой земли на дно могилы, навсегда простившись с родным папой. И заплакал.
С той минуты он перестал верить в новогодние чудеса и сказки. И в Деда Мороза из далекой Лапландии тоже.
«А мы с тобой, брат, из пехоты…»
Как присказку любили повторять эту крылатую фразу из песни солдаты Великой Отечественной войны. Слышал я ее и в горах Гиндукуша. Она была своеобразным паролем, знаком доверия. И хотя царица полей давно уже пересела на колеса и по праву именуется мотопехотой, это выражение, определяющее принадлежность к старейшему роду войск, думаю, жить будет вечно, как и каска, солдатский котелок или фляга.
С командиром батальона 180-го мотострелкового полка майором Сергеем Гузачевым мы познакомились в Панджшере. Поначалу не понравились друг другу. Он мне показался малоразговорчивым и скучным человеком. Как от назойливой мухи отмахнулся от вопросов «приставучего» корреспондента «дивизионки» и попытался было сплавить меня своему замполиту, сославшись на чрезмерную занятость. И это была правда. Я видел, что комбат почему-то все вопросы, включая старшинские, замкнул на себя. До выхода подразделения в горы оставались считаные часы, а еще предстояло решить не одну задачу, в том числе и по тыловому обеспечению мотострелков.
Сухпаек из расчета на пять суток, как и питьевую воду, должны были вот-вот подвезти. С боеприпасами понятно: чем больше с собой в горы их возьмешь, тем тяжелее идти, но зато на душе с этой ношей легче, спокойней.
Экипировку каждого солдата комбат тоже лично проверил, справился о здоровье, настроении.
— Кто чувствует, что не готов к боевой операции, будет обузой товарищам, лучше сразу сделайте шаг вперед, — посоветовал майор Гузачев.
Из строя добровольно никто не вышел, но офицер все же «забраковал» двух солдат. У одного подозрительно желтые оказались глаза (первый признак начинающейся болезни Боткина), другой пытался скрыть потертости ног. Взять корреспондента в горы комбат вначале тоже отказался. Но помогла «протекция» политотдела дивизии, после чего Гузачев нехотя буркнул:
— Идите, если так хочется жизнью рисковать. Только сразу договоримся: никакой самодеятельности там — и его строгий взгляд устремился ввысь, к хорошо видимой вершине, очертаниями напоминающей орлиный клюв.
Поднимались на нее (бронегруппа осталась в долине на связи) средь бела дня. Шли открыто, не таясь. Здесь уже поработала наша артиллерия, накануне прочесали район разведчики. По их данным, один из отрядов Ахмад Шаха частично уничтожен, а уцелевшие «духи», забрав раненых, отошли в глубь Панджшерской горной гряды.
Мотострелковому батальону майора Гузачева предстояло, что называется, добить раненого зверя в собственном логове, обнаружить и ликвидировать схроны с оружием и боеприпасами. Разумеется, не исключалась и свободная охота.
У мирно журчавшего ручья сделали короткий привал. Несколько солдат потянулись было к фляжкам, чтобы наполнить их холодной живительной влагой. Но окрик комбата остановил их:
— Воду из ручья не брать. Пить только свою и то по несколько глотков.
Такие меры предосторожности отнюдь не были лишними. Случалось, «духи» специально отравляли арыки и даже реки. Но если, допустим, тот ручей и был чистым, то сырая ключевая вода разгоряченному организму в жаркий летний день могла принести больше вреда, чем пользы.
Чем выше поднимались, тем чувствительнее обдувал лица свежий ветерок. Он и придавал сил карабкаться вверх. Правда, с каждым часом дышать становилось все труднее, из-за недостатка кислорода сердце срывалось с ритма и, как потревоженная птица, учащенно колотилось в груди.
А теперь представьте, как бы отреагировал организм на полученные сразу пол-литра воды. Он бы пристрастился к ней, как к наркотику. Чем больше человек пил бы, тем сильнее мучила бы его жажда. Опытный комбат Гузачев хорошо это знал. Как и то, сколь опасна и другая крайность — обезвоженный организм. Поэтому и установил жесткое правило: в час — глоток.
Ноги постепенно наливались свинцовой тяжестью, и это при том, что я, как и большинство офицеров и прапорщиков, был обут в легкие, купленные в дукане японские кроссовки. В Союзе такие тогда были в дефиците и в них щеголяли немногие, а здесь эта сугубо спортивная обувь с успехом заменяла тяжелые армейские полуботинки.
Начальство закрывало глаза на эти вольности, как и на нештатные, собственноручно сшитые знаменитые «лифчики» — специальные жилеты с накладными карманами для дополнительных рожков к автомату.
Кроме «Калашникова», на плече у каждого в вещмешке сухпай, боеприпасы, на ремне у пояса — фляга с быстро убывающей водой. Но от этого не легче. Не позавидуешь минометчикам: ствол, двуногу-лафет и опорную плиту они несут по очереди. Ноша тяжелая, но с «малой артиллерией» в горах намного безопасней.
Комбат идет в средине растянувшейся цепочки. Радом, как и положено, связист с включенной на прием радиостанцией, впереди — саперное отделение и головной дозор. Замыкают наш пеший строй один из командиров взводов и несколько физически крепких солдат. Отстающих они подгоняют известным мужским словом, а то и тумаком в спину. Иначе нельзя. Каждый должен идти сам, через кажущееся «не могу».
Когда до вершины (а на нее мы обязаны взойти до захода солнца, чтобы осталось время передохнуть, поужинать и обустроиться на ночлег) остается вроде бы уже недалеко, чувствую, как вместе с застилающим глаза потом убывают последние силы. Слегка кружится голова, немного подташнивает, во рту ощущение железа… Не хватало еще опозориться и стать обузой мотострелкам. Комбат ведь предупреждал.
Словно прочитав мои мысли, майор Гузачев дает долгожданную команду на пятиминутный отдых. Они пролетели мгновенно и снова — вперед, к «орлиному клюву»! По расчетам комбата, идти еще часа полтора. Это только глазам кажется, что до вершины рукой подать, на самом же деле приходится петлять, обходить крутые обрывистые склоны, даже немного спускаться вниз. Хорошо, хоть «духов» не видно и не слышно. На мгновение даже мелькнула мысль: не в милых ли сердцу Карпатах я снова? Замполит батальона, к сожалению, не записал в блокнот его фамилию, «в тему» пошутил: тем, кто окажется в числе первых на вершине, там же напишу ходатайство о награждении знаком «Турист СССР».
— Лучше сразу в сборную страны по альпинизму зачислить всех, а меня на полставки назначить главным тренером, — в тон ему отвечает и впервые слегка улыбается в пышные усы майор Гузачев. И уже в мою сторону кивает: — Вот кто точно напишет о нашем восхождении, так это пресса. В своей газете и в… «Советском спорте».
