вспоминать процесс. Зато у меня сегодня бульон из мяса, и, конечно, Лукея схарчила уже не один кусок, не пойман — не вор, но если поймаю…
Лукея работала споро, но хаотично. Я никак не могла сообразить, по какому принципу она начиняет клецки, может, у нее никакой системы и не было — как удобнее, так и кладет, что ей пустое под рукой оказалось…
Под рукой? Я взглянула на карту и ясно увидела ответ на свою задачку, будто подсмотрела в конец учебника.
Глава двадцатая
Я совершала революцию в городском транспорте, но предпочла бы онеметь, чем озвучить сию крамолу — за слово «революция» мне вырвали бы язык и сослали куда подальше.
Некая часть горожан упорствовала до последнего, не желая расставаться с привычными неудобствами, но тех, кто оценил «маршрутки», с каждым днем становилось все больше, спрос превышал предложение до беззлобных пока склок.
Въезд в город — мещанский рынок — второй въезд — снова мещанский рынок — первый въезд — городской рынок, и далее по кругу. Маршрут я скорректировала, он выглядел оптимальным. Проезд стоил семь медяков, в коляску влезали четыре непритязатальных пассажира, за сорок минут я получала двадцать восемь медяков или как раз два серебряника, или один золотой. Коляска не стояла, не ждала, я давала лихачу и лошади три перерыва по полчаса, за десять часов работы выходило двенадцать поездок по золотому. Двенадцать золотых в день.
Афанасия чуть не побили другие лихачи. Мне сообщил об этом все тот же городовой Демид Кондратьевич, и я при этом известии стоически стиснула руки, но полиция не зря ела свой хлеб и защищала интересы честных предпринимателей, а я вела свой бизнес честнее некуда. Сыграло роль и то, что сложно укрыться от бдительных дворников, каждый из которых был полицейским осведомителем, раз, и коллегой нашего Фомы, два. Зачинщики были отправлены под арест, прочим вынесены штрафы и предупреждения. Я, уже приняв правила игры, вручила Демиду Кондратьевичу десять золотников.
Инвестиция в безопасность, почти «крыша».
Я написала письмо купцу Аксентьеву, обрисовав свои успехи, и он не медля прислал ответ. Слухи по городу разносились как ветром, Аксентьев досрочно признал, что партия осталась за мной. Он согласился за пятьдесят процентов стать моим компаньоном и заказать за свой счет две коляски на двенадцать человек и купить еще шесть лошадей. В конце он приписал, что удивлен мной весьма, а также тем, что дворянский ум при деле быть может.
Кто такой купец Аксентьев, меня просветил всезнающий Фома. Миллионщик, поставщик двора, влиятельный настолько, что вхож к самому императору. Миллионщику Аксентьеву было невдомек, что бизнес он вел не с пустоголовой дворянкой Верой Апраксиной, а с такой же купчихой-миллионщицей Верой Логиновой.
Мы с тобой одной крови, ты и я.
Фома привел в порядок магазин, и я снесла и развесила вещи, не торопясь прошла вдоль улицы, посмотрела, как оформлены другие торговые точки, вспомнила про ширму, которая стояла у меня в спальне в доме Петра Аркадьевича, приказала купить такую же. Я обустроила магазин, вспоминая последние достижения маркетинга двадцать первого века, и у меня была не просто лавка с товаром, но уютное, располагающее помещение с демонстрацией ассортимента, объявлением о приеме на комиссию ношеных вещей, с примерочной и вазами. Пусть цветы навертела из обрезков ткани Анфиса, пока дети спали, магазину они придавали шарм.
Я договорилась с бакалейщиком, что буду подавать покупателям его крохотные свежие булочки, и он охотно сделал мне скидку за рекламу, а владелец чайной лавки предложил задешево брать на пробу разные сорта травяных чаев. Аптекарь согласился приходить по утрам и ароматизировать мой магазин духами, если я повешу объявление, где можно приобрести целый флакон.
Взаимовыгода, то, что всегда можно и нужно использовать с толком и пользой.
С креативом у меня вечно не складывалось, найти копирайтера не представлялось возможным, и я заказала у художника вывеску с проверенным названием «Дамское счастье». Не называть же было, в конце концов, магазин, как прообраз знаменитого универмага — «Дешевый рынок». Художник уверенно закладывал за воротник, но не подвел, вывеска была готова накануне вечером, Фома приладил ее над дверью, и Никитка, вернувшийся с извоза, объявил, что на магазин уже засматриваются покупатели.
Может, сегодня кто-то из них вернется, думала я, затягивая на Палашке одно из своих платьев.
Им я решила пожертвовать. Раз уж она так трясется при виде одежды, нянька из нее так себе, а кухарка вообще не приведи бог, у Лукеи хотя бы съедобно, стоит попробовать Палашку в ином деле.
— С покупателями будь вежлива, скромна, угодлива, не спорь, не обсчитывай, — наставляла я ее, в приступе пессимизма торжественно хороня свое начинание. — Впрочем, я с тобой буду, обучу тебя всему.
Барыня и торговля — вещи до сей минуты несовместные, но недалекой Палашке в голову не приходило задуматься ни о чем. Насколько я остерегалась Лукею и даже Ефима, настолько махнула рукой на свою приданую девку. Ленива, неряшлива, терпелива — что тоже серьезный недостаток, восторженное «хо-хо» я слышала лишь в адрес шмоток.
— Ну, готово, — я отступила, осматривая результат. Не Консуэло Вандербильт, конечно, какими шанхайскими барсами ее ни укрась, и я хлопнула Палашку по спине, чтобы она выпрямилась.
— Ой, барыня, — растерянно протянула Палашка, поворачиваясь к зеркалу и осанку все равно не держа, ну что ты будешь делать. — Да я же прямо барышня!
— И запомни, не «Палашка», а «Пелагея». Как барышня, привыкай… и веди себя соответственно.
Я отправила Палашку… Пелагею за свежими булочками, а сама спустилась и через черный вход вошла в магазин. Он удушливо благоухал розами, я зажгла несколько свечей, расставленных заранее так, чтобы ни в коем случае не поджечь вещи и мебель, и открыла дверь. Звякнул колокольчик, и от этого звука встрепенулся бравый молодец на стоящей напротив входа щегольской коляске.
— Прасковья Саввична! — гаркнул он. — Открыли лавку! Прикажете выносить?
Я, заинтригованная, так и осталась стоять в двери и наблюдала, как из коляски выбралась полная, важная пожилая купчиха, совсем как баба на чайнике, а кучер быстро принялся выгружать тюки с вещами. Утро было ранним, владельцы лавок только продирали глаза, а первые пташки ко мне уже слетелись — то ли соловьи, то ли стервятники.
— Твоя лавка будет? — сурово спросила купчиха, высокомерно задирая голову.
— Моя, — кивнула я, пропустив панибратство мимо ушей и считая мешки: два, три, четыре… ого.
