5) Роль женщины в бунтах. В бунтах, напротив того, женщины участвуют массами, увлекая своим примером мужчин. Причина этому лежит в большем их эретизме, предрасполагающим к заражению имитативными эпидемиями и побуждающим к излишеству.
«При всех психических эпидемиях, – говорит Деспин, – женщины отличаются особенно экзальтацией, что зависит от их преимущественно инстинктивной и раздражительной натуры, склонной к преувеличениям как в добре, так и во зле. Общественное чувство их легче возбуждается подражанием, а когда страсть разнуздана и поддерживается мужчинами, то женщины способны зайти гораздо дальше последних на пути безумия».
Во времена Фронды куртизанки имели большое влияние на бунты.
В Италии еще не позабыты деяния палермских женщин, которые в сентябрьские дни 1866 года резали на куски, продавали и ели мясо карабинеров, как в Неаполе в 1799 году такие же женщины ели мясо республиканцев.
В 1789 году женщины всегда стояли за бунт, и притом самый жестокий.
В самом деле, если Французская революция была подготовлена энциклопедистами и вообще мыслителями, то в восстаниях, послуживших ее началом, женщины играли первенствующую роль. Пятого октября, когда будущие якобинцы склонялись еще к реакции, 5 или 6 тысяч женщин под предводительством Теруань-де-Мерикур заставили короля вернуться в Париж; 12 жерминаля, когда Париж голодал благодаря недостатку в денежных знаках (громадной цене ассигнаций), женщины восстали, требуя хлеба; то же было и 10 прериаля.
Рыночные торговки (по словам Гонкуров) подстрекали мужчин, замешиваясь между войсками; они участвовали в избиениях, занимали почетные места на патриотических празднествах и устроили женский республиканский клуб; они клялись восстать против собрания, если оно в течение восьми дней не издаст декрета об изгнании священников. Марат наэлектризовал их еще более: 8 тысяч женщин записалось в число «рыцарей кинжала».
Женщины революции как бы позабыли и свой пол, и свою национальность; Шарлота Корде в своем последнем письме к Барбесу глумится над своей оскорбленной невинностью.
Легуве пишет, что между женскими клубами, образовавшимися в Париже после 1790 года, приобрели известность два: Société fraternel и Socitétédes républicains révolutionnaires , основанные Розой Лякомб и состоявшие под ее председательством. Чему же они служили? Тому, чтобы быть орудием в руках вожаков революции. Во время террора, когда нужно было заставить Коммуну вотировать какую-нибудь насильственную меру, то эта мера предлагалась прежде всего первым из вышеозначенных клубов. Когда нужно было сорвать прения или заставить молчать Верньо, то трибуны Собрания наполнялись республиканками из второго клуба. В дни торжественных казней первые места вокруг гильотины были оставлены для тех фурий, которые цеплялись за эшафот для того, чтобы поближе видеть агонию жертв, и заглушали стоны последних своим хохотом.
Жюль Валлес, говоря о Коммуне, пишет: «Если женщины выходят на площадь и хорошие хозяйки начинают подстрекать мужей к бунту, то революция неизбежна!»
В самом деле, женщины принимали большое участие в деяниях Коммуны, проявляя страшную жестокость при избиении доминиканцев, начатом именно одной из них, так же как и при избиении заложников. Они даже превосходили жестокостью мужчин, которых упрекали в неумении убивать как следует; сам Валлес это говорит.
Одна, например, не дожидаясь расстрела пленника, убила его сама; другая при избиении заложников горевала о том, что ей не удалось ни у кого вырвать язык. А что касается петролыциц, то они были чистыми фуриями{55}.
На 38 568 арестованных правительственными войсками женщин было 1051, то есть 2,7 %, и из них 246 проституток. Замечательно, что болезненная энергия, дозволявшая этим женщинам проявлять чудеса храбрости на баррикадах, после ареста вдруг им изменила – попав в руки власти, они сразу стали униженно просить пощады.
Максим дю Кан так описывает этих женщин: «Они задались целью превзойти мужчин в пороках и были беспощадны. В качестве сиделок они убивали раненых, спаивая их водкой; в школах они учили детей проклинать все, кроме Коммуны; в клубах они требовали себе прав и равенства с задней мыслью о провозглашении полиандрии, которой на практике пользовались весьма охотно.
Одетые в короткую юбку, не закрывающую икр, с маленьким кепи или венгерской шапочкой набекрень, в жакетках, плотно облегающих формы, они нахально расхаживали между рядами сражающихся в качестве приманки, награды победителю; подогретые такой ненормальной жизнью, гордясь своим мундиром, своим ружьем, они превосходили мужчин дерзкими выходками, упрекали их в неумении убивать и подстрекали к самым невообразимым преступлениям, за которые, ввиду своей болезненной нервности, могут, пожалуй, быть признаны неответственными. Но энергия и дерзость их были напускными и непрочными. Самые жестокие, самые бесстрашные женщины, проявлявшие чудеса храбрости на баррикадах, попав в руки солдат, падали на колена и, сложив руки как на молитву, кричали: “Не убивайте меня!”».
«Ни в одной из коммунарок, – пишут Гонкуры, – не замечалось полуапатичной решимости мужчин; на их лицах видна злоба или жестокая ирония, глаза у большинства сумасшедшие. Слабейшие из этих женщин выдавали свою слабость только тем, что слегка склоняли голову набок, как они делают это в церквах, молясь Богу».
«Женщин сомнительной нравственности, – пишет Корр, – мы встречали за кулисами всяких темных и преступных деяний, а теперь, к стыду нашего времени, встречаем и в политических заговорах наряду с выдающимися общественными деятелями. Цель оправдывает средства, и ради нее последние не пренебрегают ничем. Так поступал Катилина, и Вейсгаупт знал, что делал, стараясь привлечь прекрасный пол в свои ложи».
Золя в своем «Жерминале» заставляет мужчин подготовить и начать стачку, а женщины выступают на сцену уже после, но они зато отличаются бесстыдством и свирепостью [21] .
Преобладание женщин в бунтах, при полном почти их отсутствии в революциях, еще раз доказывает эволютивный характер последних и дегенеративный или регрессивный – первых, так как женщины, особенно в прошлые годы, стояли далеко ниже мужчин и не могли бы участвовать в движениях, соответствующих максимуму человеческого прогресса.
Надо помнить, однако ж, что бывают и исключения, как мы говорили выше. Исключения эти объясняются или особой тотальностью, как у Жорж Санд, у Фонсека, или живой страстью, как у мадам Ролан [22] , или какими-нибудь исключительными обстоятельствами, например тем, что революция, во всех отношениях много давая женщинам, заставляет их из личной выгоды отказаться от врожденного мизонеизма, особенно если еще к расчету присоединяется чувство (христианки, пифагорейки и прочие).
II
Возраст
1) Молодость. Импульсивность, свойственная женщинам, является также отличительным признаком молодежи вообще, а у детей к ней присоединяются еще подражательность, любовь к шуму и отсутствие предусмотрительности, нейтрализирующее мизонеизм. Все это делает из молодежи самый подходящий контингент для бунтов, а иногда и революций. Бывало, что дети начинали бунты, увлекая старших за собой, как, например, Балилла в Генуе и тринадцатилетний Виала, который при осаде Лиона первый бросился в реку, показывая пример республиканским войскам, а когда был ранен, то воскликнул: «Попали-таки разбойники, но я рад умереть за свободу».
«Уличные мальчишки во Флоренции, – пишет Коллоди, – всегда оказываются в первых рядах бунтовщиков. Им все равно, что кричать, лишь бы наделать побольше шума».
Молодежь в силу своей импульсивности и меньшего развития нравственного чувства легко доходит до излишеств; вот почему во время Коммуны дети упражнялись в неистовствах над трупом Дюбуа, убитого федералистами.
У молодежи, кроме того, сильно развит альтруизм. В этом возрасте благодаря усиленной энергии полового аппарата и незнакомству с недостатками человеческой природы любовь к человечеству достигает высшей степени, а в то же время и мизонеизм развит далеко не так сильно, как в зрелые годы и в старости, когда человеку свойственно избегать новых впечатлений и всякого лишнего движения.
«Из всех высоких подвигов, какие я знаю, – пишет Монтень, – большая часть была произведена людьми, не достигшими тридцатилетнего возраста». Этим мнением Монтеня подтверждается то, что я писал относительно скороспелости гениальных людей: Наполеон и Питт служат прекрасными тому примерами в области политики.
«Я никогда не слыхивал, – пишет Вендель, – чтобы революции производились людьми, носящими очки, или чтобы новые истины были услышаны теми, кто нуждается в слуховой трубе».
Один известный нигилист говорил мне: «Русский человек, который бы в двадцать лет не был социалистом, а в сорок не раскаялся в этом, пошлый дурак».
