«Ишь, какое чудо атмосферное», — порадовался Колька и сел возле окошка смотреть на атмосферные дымы, на ладонь опершись.
И слышал он, как в этом непроглядном явлении плещет рыба, вероятно выпрыгивая из воды, чтобы курнуть тумана.
Колька поглядел на небо и констатировал, что солнца не видно. Во какой туман!
Сидел он так и сидел, пока слегка не развиднелось. А в развидневшемся местечке темное пятно какое-то! Стал дуть отшельник на туман, чтобы скорее сошел и любопытство удовлетворил.
Тут и ветер подул в помощь Кольке. Разлетаться туман стал по всему миру ватными ворсинками, и увидел отшельник метрах в пятистах от берега маленький остров, а на нем домик из дерева рубленный, деревенский.
«Вот так дела, Господи, — подумал он. — Откуда остров? Мираж?..»
Протер глаза… Остров по-прежнему торчал из воды.
«Поплыву, — решил Колька. — Посмотрю, что там за невидаль!»
Прыгнул в лодку и погреб что есть силы. Двести гребков сделал, а лишь на треть приблизился.
Оптический обман, решил. Ковырнул воду еще раз триста, обернулся по курсу, а остров маленький, почти под самым носом. Домик на островке крошечный, словно игрушечный, с двориком, а во дворе стол деревянный, а за ним люди пожилые, двое — мужчина и женщина. Головы их белые от седины как лунь, и похожи они друг на друга, будто родные… Что еще Кольку поразило, что у мужчины и женщины щеки розовые, как яблоки, здоровьем налитые…
— Здравствуйте! — поприветствовал Колька из лодки.
— Здравствуй, сынок, — ответила женщина и улыбнулась приветливо.
— Здравствуй! — улыбнулся мужчина. — Чего ж ты в лодке сидишь? Иди за стол к нам!
Колька привязал лодку к ветке какой-то и выбрался на твердь. Сделал шаг, а под ногами как будто загудело. Прошагал до оградки игрушечной и за стол сел. Женщина взяла бутыль с молоком и плеснула в кружку до краев.
— Попей молочка!
Колька взял кружку, поднес ее ко рту, и показалось ему, что молоко само течет в организм, и сладкое оно, как, может быть, птичье!
Они смотрели на него и улыбались.
— Хлеба у нас нет, — развел руками мужчина.
— Спасибо, — поклонился Колька, посмотрел на странную пару, и вдруг кольнуло под сердце отчаянно, что-то в памяти промелькнуло. — Ах! — вскрикнул он.
— Я же говорила, что узнает, — сказала женщина мужчине.
— А он и не узнал еще!
— Сейчас у него в голове все сложится! — уверила она.
— Думаешь?
— Конечно…
Они разговаривали между собой, словно Кольки рядом не было, словно и не стекали капли сладкого молока по длинной бороде. А он слушал их и сердце свое пытался остановить, чтобы не мешало памяти, а в мозгу и зрело и не вызревало.
— Филагрий, — неожиданно представился Колька.
— А в миру? — поинтересовался мужчина.
— Николай… Писарев…
— Хлеба у нас нет, — повторил мужчина. — В булочную надо бы!
И тут у Кольки прорвало.
— Нет здесь никаких булочных! — заорал он. — Не надо ходить в булочную!!!
— Пошли в булочную, — вспомнил мужчина. — Решили прогуляться. Воздух морозный был, легкие щекотал приятно. А со Стасовых палат лед сошел. Тогда одиннадцать человек накрыло насмерть. А документов у нас с мамой не было. Похоронили черт знает где, вместе с другими, без креста!..
— Папа? — спросил Колька, чувствуя, как по щеке медленно стекает горячая слеза.
— Иван Матвеевич Писарев.
— Мама…
— Я, сынок, я… Голубок мой ненаглядный! Радость моя единственная!..
Он сидел, сжав в руке пустую кружку, и двинуться не мог.
— Еще молочка? — предложил отец.
А он ответить не мог. Онемел.
Вдруг под ногами земля завибрировала, ходуном заходила, так что молоко во все стороны расплескалось.
Испугался Колька, а мать говорит — не пугайся, просто пора нам! И протянула было к сыну руки, но здесь твердь накренилась, так что табурет с Колькой поехал.
— Прыгай в лодку! — заволновался отец. — Пора нам!
Колька сиганул на корму, взялся за весла и смотрел на своих родителей, как они машут ему ладошками на прощание. Очень похожие друг на друга.
— От бабушки привет! — прокричал напоследок отец.
— И от дедушки привет! — донеслось вдогонку от матери.
А потом произошло и вовсе невообразимое. Закачалась земля, словно при землетрясении. Потом накренилась на сорок пять градусов да стала уходить под воду.
— Ой! — вскрикнул Колька, когда родители скрылись под волной. — Эх!..
А потом вода взбурлила, и на поверхности показался огромный рыбий хвост. Такой величины был он, как у самого большого кита в мире.
«Чудо-юдо-рыба-кит!» — догадался Колька.
Он что было силы погреб в сторону земли, дабы не угодить в водяную воронку, оставленную чудищем, а когда вернулся на скит, долго еще пытался забрасывать удочку в надежде словить эту рыбу, на которой его родители живут. Ведь столько вопросов осталось…
А когда на следующий день проснулся, никак не мог понять, было ли вчерашнее на самом деле или только приснилось ему. Календаря, кроме церковного, не было, да и в том он пометки не нашел…
Погрустил Колька несколько дней, осознавая себя одним в этом мире, а потом обрадовался наоборот, что отвлекаться от молитвы не надо!
Проснулся, а молитва уже течет себе, как ручеек…
А потом туриста к нему на третий год привели, и Колька впервые поговорил по-английски. Коряво, но турист понял.
Прыщавый малый, вспоминал Колька, с тысячью комплексов, но такой талант Господь вложил в его душу! Как пели колокола во славу Всевышнего и во славу красоты, а красота и есть Всевышний!..
Вскорости пошла по Ладожской земле молва о схимнике, поселившимся на Коловецком острове. И стал народец наезжать, пытаясь попасть на разговор с отцом Филагрием. Схимник не отказывал, давал мирянам мудрые советы и продолжал жить своею жизнью. Вскорости в его келье появились рукописные иконы, заменившие печатные, какой-то местный купчина поставил за скитом генератор, и электричество стало освещать стосвечовой лампочкой жилье отца Филагрия. Тот же купчина одарил стеклянным крестом с многочисленными гранями. «Сваровски», — похвалился имущий и рассказал о чудесном месте в Австрии, где из стекла производят дивные вещи. Колька крест освятил и повесил под образами. Вечерами крест ловил лампадный огонь и, преломляя его своими гранями, превращал свет в разноцветные лучи… Кто-то подарил схимнику японский спиннинг, и вечерами Колька баловался бросками блесны аж на пятьдесят метров. Подсекал щучек и иногда отпускал обратно в озеро, за ненадобностью, так как провизии хватало с избытком. А раз обнаружил в скиту коробку с радиоприемником. Не выдержал и включил. И мир вошел в его уши, разрушая мир его…
В особенности Колька полюбил слушать футбольные трансляции, в которых еще встречались знакомые по молодости фамилии.
Ишь, удивлялся Колька, Шалимов играет еще!..
Через месяц он услышал в новостях, что скончался выдающийся старейший деятель советского и российского спорта…
«Вот и умер старик», — подумал Колька и отчего-то загрустил. Он отслужил по преставившемуся заупокойную и включил старика в список ежедневно поминаемых.
Приехал как-то к Кольке даже депутат. Много говорил и жарко. О детях, о жене, о политике.
— Я в политике, мил человек, ничего не понимаю! — улыбался Колька. — Неведомо мне все это. И про жен и детей мало чего разумею. Монах я… А то, что в молодости было, позабыл!
Потом говорили о душе, как о птице, томящейся в клети человеческих ребер. Говорили о собственной вине, что до такого душу довели. О насаждении порнографии тему затронули, как детские души развращаются и растлеваются.
— Кстати, отец Филагрий, — поинтересовался депутат, — а как вы смотрите на проблему педофилии в православной церкви?
Колька икнул от неожиданности.
— Неведомо мне это. Есть проблема? — спросил.
— Есть.
Напоследок депутат попытался было оставить схимнику мобильный телефон, убеждая, что его душа государственная часто нуждается в правильном совете.
— Разве техника помеха?
— Нет уж, — отказался Колька. — Коли у души проблемы настанут, приезжайте. Как раз за время дороги проблемы и рассосутся.
Депутат был настырный и еще долго пытался убедить отца Филагрия взять мобильник, ссылаясь на то, что в Московской патриархии все с телефонами и не видят в этом священники ничего дурного.
На какое-то мгновение Колька почувствовал раздражение.
— До свидания, — попрощался он.
Депутат уехал, а через два дня, когда Колька выключил лампочку и загасил свечи, готовясь ко сну, в скиту раздался звонок…
Телефон Колька отыскал по звуку. За дровами лежал. Звонил истерически и дребезжал. Колька вышел к озеру, размахнулся было, чтобы закинуть дурной аппарат на глубину, но тот замолчал вдруг, как существо живое, предчувствующее свой скорый конец.
