Тут мне живо вспомнился один друг моего отца, который дурно распоряжался своими доходами и подавал дурной пример, за что и поплатился. Немало высказал проповедник и других мудрых мыслей, о коих я, презренный галерик, умолчу, ибо в моей рясе о них говорить негоже.

К вечеру мой недуг усилился; не слишком удобная постель из рваной, ветхой циновки, брошенной на неровную землю, показалась мне еще более жесткой. Целое стадо пришло пастись на луг бренного моего тела. Я пробудился, стал чесать затылок и, позабыв о сне, принялся слово за словом повторять слышанную проповедь. Я понял, что, хоть говорилось в ней о духовных лицах, касается она всех без изъятья — венценосцев и тиароносцев, могущественных князей и такого, как я, последнего из последних. «Господи, помоги! — подумал я. — А ведь это и про меня сказано, я тоже человек, стало быть, и с меня спросится! Но как могу я светить, откуда взять свет человеку столь темного и низкого звания?» — «Нет, друг, можешь и ты, — отвечал я себе. — И тебя это касается, и о тебе речь, ибо ты — один из членов сего сложного тела и равен всем прочим по сущности, хоть и не по званию. Усердно и честно неси свою поклажу, не вздумай малость облегчить ее в свою пользу, не расхищай в пути, не переправляй из корзин в свои карманы, запазушки и кошельки чужое добро. Не цени каждый шаг на вес серебра, будь твой груз два хлебца или два бревна; держись со всеми одинаково, а бедняку услужи безвозмездно, посвятив сей дар господу. Не криви душой, не предавайся чревоугодию, разврату и пьянству. Слушайся своей совести — и всегда найдется человек, который, как та евангельская старушка, возведя очи горе́, скажет: «Хвала господу, видно, и у пикаро есть совесть!» Это и будет твой свет».

Но вернусь к обещанному рассуждению; теперь мне думается, да и тогда сдавалось, что проповедник обращался не столько к церковникам и прихожанам, сколько к государям и слугам правосудия, о коих я упомянул в начале этого отступления. Они-то и есть истинный свет, и в сем священном капитуле, или в большей его части, все источает свет, так много света, что грешно им говорить, будто света им не дано. Я понял, что свет — это деятельное начало в косном веществе, и человек для него вроде воска в факеле или другом светильнике. Мне представлялось, что, к примеру, такой человек, как ты, тоже должен быть источником света; твои благие дела, добронравие, усердие, благочестие должны сиять и озарять других. И ежели тебе дают высокую должность или звание, что это, по-твоему, означает? Тебе подбавляют воску, дабы свет твоего пламени засиял ослепительней. А в чем назначение пламени? Притягивать и вбирать в себя воск, растапливая его своим жаром, дабы светить еще сильней и ярче.

Так и тебе надлежит поступать с твоей должностью: вбирай ее в себя, воплощай в свет твоих добродетелей и праведной жизни, дабы все их видели и им подражали, восхваляя прямоту твоей души, которую не смягчат мольбы и не разжалобят стоны, не прельстят дары и не запугают угрозы, не одолеет гнев, не смутит ненависть и не ослепит пристрастие. Еще спрошу: что мы замечаем прежде — свет или воск? Разумеется, свет, скажешь ты. Посему поступай так, чтобы твоя должность, сиречь воск, не затмевала тебя и чтобы все узнавали о твоей должности по тебе, а не о тебе по твоей должности.

Бывает и так: воску много, а света мало, и пламя гаснет, как в толстой свече с тонким фитилем. А иногда пламя устремляется вниз и, растопив воск, подточив свою опору, опять же гаснет. Так и с тобой: коль должность намного превышает твои достоинства, скудная твоя добродетель гаснет, и ты остаешься во мраке. А порой ты устремляешь свои помыслы к низменному и поступаешь дурно, подтачивая уважение к своей должности; ты грабишь, берешь взятки, чинишь насилия, дело бедняка затягиваешь, для богача усердствуешь. С бедняком ты жесток, с богачом мягок. Бедняка надменно гонишь прочь, богача встречаешь почтительно и ласково. От этого еще больше меркнет твой свет и наконец совсем гаснет.

Другие, как я уже сказал, полагают, будто свет исходит от их должности, а не от них, и потому сами становятся воском. Знаешь, что происходит с такими людьми? Скажу. Каково назначение воска? Постепенно расходоваться, сгорать, насильно увлекая за собою пламя вниз, пока, исчерпав свою силу, не исчезнут оба. Таков же удел этих людей; их благие задатки и дарования никому не видны, ибо дорожат и гордятся они другим, а именно — своей должностью, которая стала для них светом. Чиня над ней насилие, они увлекают ее вниз, дабы выжать барыши, сиять сливки и высосать из нее кровь, отчего постепенно сходят на нет вместе с нею. Живут они бесчестно и умирают бесславно: какова жизнь, такова и смерть.

Когда такой человек, превративший себя самого в воск, отказывает в справедливости или заслуженной награде человеку разумному и по прихоти своей жалует ими болвана, что с ним происходит? А вот что. Он подтачивает и истребляет себя, сам не замечая, как это совершается. Силы его покидают, честь гибнет, достояние тает, дети, жена, родные и друзья, на которых он опирался в своих притязаниях, умирают один за другим; тяжкая печаль овладевает им, причину коей он не понимает. А она в том, друг мой, что все его невзгоды суть бичи божий, поражающие его в сей жизни там, где это больней всего, и вдобавок его ждет кара и на том свете. Так устрояет всемогущий господь во утешение праведным: тех, кто, не боясь греха, творит вопиющие мерзости и беззакония, он наказует тут же, у нас на глазах, дабы мы прославили его справедливость и утешились его милосердием, ибо покарать злодея также милосердие.

Хочешь быть здоров, весел, доволен, не знать всех этих бед, на которые сетуешь, хочешь всегда радоваться, не ведать нужды и печали? Вот тебе правило: исповедывайся чистосердечно, как перед смертью; будь справедлив, воздавая каждому, что положено; живи своим трудом, а не чужим, на честно заработанные доходы и прибыли, — тогда будешь доволен, счастлив и во всем благополучен.

Нечего сказать, далеконько завело меня рассуждение! Эдак, пожалуй, накроет с головой и придется звать на помощь. Желание рассказать тебе, почему да как делаются всякие такие дела — по корысти, прихоти или пристрастию, — едва не занесло меня в открытое море, где крушения не миновать. Лучше замолчу, тогда меня голыми руками не возьмешь: знаю, да помалкиваю, а молчание, говорят, золото. Думаешь, сам не понимаю, что не в меру разошелся, будто я вовсе не плут, а ученый проповедник. Пусть лают собаки почище меня: кидайтесь, дерите глотки, ловите воров! Да боюсь, вам быстро заткнут пасть куском хлеба и вы тут же умолкнете.

ГЛАВА IV,

в которой Гусман де Альфараче пересказывает свою беседу с самим собой и продолжает изобличение суетной чести

Сам вижу, отступление вышло предлинное и прескучное. Но ты не удивляйся — беда заставляет. Когда тело поражено не одной, а многими язвами, прежде всего надлежит лечить самую опасную, не забывая и о прочих. Так поступают и на войне, и во всех других делах. Но тут я, признаться, не могу решить, какая из двух язв опасней: та, о коей прежде рассуждал, или же та, о коей сейчас говорил; вернемся, однако, к первой, там заклад наш еще не выкуплен, и потому продолжим прерванное рассуждение.

Однажды нанялся я поднести с бойни четверть бараньей туши некоему чулочнику. Дорогой вынул я из кармана листок со словами старинной песенки и вполголоса стал читать ее и напевать. Чулочник обернулся и сказал с улыбкой:

— Ишь, пострел, разрази тебя гром! Да ты никак читать умеешь?

— А писать еще лучше, — ответил я.

Тогда он попросил, чтобы я научил его выводить подпись, и обещал хорошо заплатить.

— Но скажите, сеньор, — спросил я, — к чему это вам? Какой толк уметь лишь подписываться?

— Как это к чему? — ответил он. — Я вступаю в должность, которую пожаловал мне сеньор такой-то (он назвал имя вельможи), за то что я поставляю чулки его детям. Вот и хочу наловчиться ставить подпись, чтобы при случае не осрамиться.

Научить я его научил, а потом принялся беседовать с самим собой и произнес следующий длинный монолог.

Теперь, Гусман, ты сам видишь, что такое честь, коль достается она подобным людям. Этот безродный, поднявшись из грязи да в князи, подобен надтреснутому, дырявому сосуду, неспособному вместить и сохранить в себе что-либо путное; но дыры заткнули тряпками благоволения, и за бечеву корысти тянут этот сосуд наверх, доставая им воду, будто он впрямь на что годен. А вот и другой — ему оставил наследство отец-казнокрад, разбогатевший правдами и неправдами; а вон третий — этот, воруя, набил карман и теперь раздает направо и налево взятки и подарки; все они в чести, глядят свысока и лезут в передние ряды. А почему бы и нет, раз их пускают и даже кресло уступают те, кто прежде не взял бы их в конюхи.

Оглянись вокруг, сколько достойных людей прозябает в безвестности, сколько затоптано в грязь мантий Сант-Яго, Калатравы, Алькантары и многих древних гербов, ведущих начало от Лаина Кальво и Нуньо Расуры[120]. Скажи, кто жалует честь одним, отымая ее у других? Туго набитый кошель. Вот отличный декан факультета, превосходный ректор и директор! Как мудро распределяет он ученые степени, как справедливо экзаменует!

1 ... 40 41 42 43 44 45 46 47 48 ... 84

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Гусман де Альфараче. Часть первая - Матео Алеман бесплатно.

Похожие на Гусман де Альфараче. Часть первая - Матео Алеман книги

Кавалер ордена бережливцев - Франсиско де Кеведо - Европейская старинная литература
Песнь о Роланде - Средневековая литература - Европейская старинная литература

Оставить комментарий