Не забыть бы ему сказать, чтобы утром проверил ящик с цветами.
– Нет, спасибо. Я не голоден. Вот пива я бы выпил, если у вас найдется.
Пиво нашлось. Французское Biere de Noel, купленное, скорее всего, на Рождество. И бельгийское Saint-Feuillien. На этикетке было написано, что оно названо в честь ирландского монаха по имени Фойлан, который некогда, аж в VII веке, путешествовал в бельгийских лесах, проповедуя Христову веру. К сожалению, местные жители откликнулись на это не так, как хотелось, и отрубили брату Фойлану голову. Я решил, что раз уж бельгийские пивовары помнят о нашем святом, то мне сам бог велел, и, сделав глоток, сел за стол.
Мин печально посмотрел на меня и сказал:
– Скоро вы отправитесь домой.
– Я ведь так и намеревался, мистер Мин. Вы сами знаете.
– Нет, я имею в виду вас вообще. Американцев. Французы нас бросили, а теперь, наверное, и вы поступите так же. Неужели на эту несчастную землю никогда не придет мир? Знаете, у нас, вьетнамцев, есть свой Шекспир. Нгуен Зу[147]. Он писал – метафорически, конечно:
Покa дo конца нe иссякнут наши земные годa,
Taлант и cудьба везде и вcегда
Дышат cлепой oбоюдной враждой.
Ceдую пучину мopcкую тутовник cменил молодой,
Ho только гopeм, только бедой
Бремя жизни нa плечи легло[148].
Не думаю, что старый мистер Мин боялся за себя, несмотря на то что он не ждал ничего хорошего от победы северян. Он сотрудничал с нами и с французами, но мне кажется, что его мечтой был по-настоящему независимый и демократический Вьетнам. Страна, в которой он хотел бы родиться в новой реинкарнации. Должно быть, события последних дней пошатнули эту мечту.
– Мистер Мин, посмотрите на Сайгонский мост, что мы построили. На шоссе. На аэропорт. На жилые дома, на офисы, на всю эту красоту! Неужели вы думаете, правительство США плюнет на миллионы долларов налогоплательщиков и вот так, за здорово живешь, швырнет благоустроенные города на разграбление Хо Ши Мину?
Я выпалил это, сам не очень-то веря в собственные слова. Просто чтобы его приободрить. Я хотел домой. И я хотел, чтобы вернулись домой все наши морпехи и солдаты. И все остальные, кого я здесь встретил. Бен-Гур и Менчу. И австралийцы. И южновьетнамцы. И военные репортеры. Я просто хотел, чтобы каждый из них однажды пришел к родному порогу живым и здоровым. Slan abhaile! Счастливого нам пути к домашнему очагу, где бы тот ни был!
Глава 34
Нам не победить
Раз я все равно потерял всю провизию, припасенную для «Каравеллы», я решил денек отлежаться в своей берлоге. Тем более что выглядел не очень-то подходяще для светских вечеринок. Когда я более или менее пришел в себя – взял две новые сумки и пошел в порт. На этот раз обошлось без приключений. Я благополучно разнес гостинцы мистеру Мину и папаше Ньонга и заглянул в зоопарк. Последним пунктом маршрута был, как обычно, бар в отеле. И, как обычно, там толпились журналисты с полными пригоршнями новостей.
Глядя на этих людей, понимаешь, насколько они погружены в свое дело. Словно рождены для этого. Многие из них рисковали жизнью, чтобы добыть какой-нибудь ценный кадр или сделать живой репортаж из центра событий. И на этот раз сведения, которыми они обменивались, были не из приятных.
Февраль начался с того, что начальник южновьетнамской Национальной полиции генерал Нгуен Нгок Лоан публично и собственноручно расстрелял вьетконговца-военнопленного Нгуена Ван Лема. На открытой Сайгонской улице, под объективами телекамер. Он пустил парню пулю в голову, и снимок этой казни, случайно сделанный фотографом «Ассошиэйтед-Пресс» Эдди Адамсом, сам по себе прозвучал во всем мире как выстрел, принеся Адамсу Пулитцеровскую премию и заставив многих американцев иначе смотреть на эту войну[149].
Ведущий новостных выпусков Cи-Би-Эс Уолтер Кронкайт, в свое время начинавший как военный репортер на полях Второй мировой, прилетел во Вьетнам, чтобы своими глазами увидеть последствия «Тетского наступления». Тут он повстречался со своим старым знакомым – генералом Крейтоном Абрамсом[150], с которым жизнь свела его в такой же боевой обстановке четверть века назад. Абрамс сказал ему следующее: «Нам не победить в этой чертовой войне, и мы обязаны найти достойный выход из ситуации».
Кронкайт вышел в эфир вечером 27 февраля 1968 года со словами: «Мне как журналисту стало очевидно, что единственным разумным выходом сейчас становятся переговоры, и мы должны вступить в эти переговоры не с позиции победителей, а как порядочные люди, которые достойно выполняли свое обещание защищать демократию и приложили к этому все усилия, какие смогли». Этот выпуск смотрел и Линдон Джонсон. Советник президента Билл Мойерс, бывший в тот вечер рядом с ним, стал свидетелем его горестного признания: «Потеряв Кронкайта, я потерял каждого среднего американца». Месяцем позже президент объявит о своем решении не баллотироваться на новый срок.
Тем временем бои продолжались еще недели и недели: в Кхешани, Хюэ, на окраинах Сайгона и в других частях страны. Только с 11 по 17 февраля погибли 543 и были ранены 2547 американских солдат, сделав эти семь дней самыми кровопролитными за всю историю войны. А еще пятью днями позже вышло заявление Системы воинского учета США о новой волне мобилизации, которая должна была добавить к полумиллионному контингенту наших войск во Вьетнаме еще 48 000 мальчишек.
29 февраля, словно нарочно выбрав эту дату в високосном году, подал в отставку Макнамара, обеспечив себе персональный выход из войны, одним из разжигателей которой он стал. Забавно, что, спускаясь для официальной церемонии в Белом доме, они с Джонсоном, тоже собиравшимся на покой, на двенадцать минут застряли в кабине лифта. В этом было нечто символическое. Они-то в конце концов сумели выбраться из ловушки. А 536 100 наших парней оставались там, куда эти же самые люди их и загнали.
Впрочем, и я тоже был в капкане. Приближался март, а вместе с ним и День святого Патрика[151]. Вряд ли здесь, в Сайгоне, будет парад в его честь, а я не привык пропускать такие события. Все выглядело так, словно мне отсюда так скоро не отчалить.
Глава 35
Отчаливаем
Корабли на речной стоянке – легкая добыча для Вьетконга. Удивительно ли, что однажды ночью они решили поохотиться и
