не касается.
— Очень вам признателен, — смиренно проговорил Эрленд. — Я бы хотел начать со дня убийства.
— Пожалуйста, — ответила женщина и бросила окурок на пол, ловко наступив на него.
Эрленд нашел кассету с нужной датой, на ней была подпись «входная дверь». Он вставил ее в видеопроектор, подключенный к небольшому телевизору. Про себя он решил, что нет необходимости просматривать кассеты, установленные напротив банковских окошек.
Начальница взглянула на свои наручные часы в золотом браслете.
— На каждой кассете записаны сутки, — со вздохом произнесла она.
— Как вы справляетесь с этим на работе? — спросил Эрленд.
— С чем? О чем вы говорите?
— С курением. Как вы поступаете?
— Разве вас это касается?
— Никоим образом, — выпалил Эрленд.
— Вы не могли бы забрать кассеты с собой? — попросила она. — Я не могу тут торчать. Я уже давно должна быть в другом месте и не собираюсь сидеть с вами, пока вы не просмотрите весь материал.
— Да, вы правы, — сказал Эрленд. Он взглянул на кассеты в шкафу. — Я возьму записи за две недели до убийства, четырнадцать кассет.
— Вы знаете, кто убийца?
— Еще нет.
— Я помню этого человека, швейцара. Я уже семь лет работаю в этом отделении, — объяснила она. — Неплохой мужик, мне кажется.
— Вы с ним не разговаривали в последнее время?
— Мы вообще никогда не разговаривали. Ни словом не обменялись.
— У него был счет в этом банке? — спросил Эрленд.
— Нет, мы не вели его дел, насколько мне известно. Я его ни разу не видела у нас в отделении. У него был капитал?
Эрленд принес кассеты к себе в номер и попросил установить телевизор и видеопроектор. Вечером, когда он начал просматривать первую кассету, зазвонил телефон. На проводе был Сигурд Оли.
— Мы должны либо предъявить Уопшоту обвинение, либо отпустить его, — напомнил он. — И у нас действительно ничего против него нет.
— Он жалуется?
— Не произнес ни единого слова.
— Попросил адвоката?
— Нет.
— Подготовь обвинение за хранение детской порнографии.
— Детской порнографии?
— У него в номере были кассеты с детской порнографией. Хранение подобного рода вещей запрещено. У нас есть свидетель того, что он просматривал эту гадость. Арестуем его за порнографию, а там посмотрим. Я не хочу, чтобы он отправился прямиком в Таиланд. Нам нужно выяснить, когда он уходил в город в день убийства Гудлауга. Заставим его попотеть еще немного в камере, а дальше — по обстоятельствам.
21
Большую часть ночи Эрленд просматривал записи.
Он перематывал пленку, когда на ней никого не было. Как и следовало ожидать, наибольшее оживление в банке царило между девятью утра и четырьмя пополудни, а потом оно заметно спадало, особенно после закрытия двух сувенирных магазинов в шесть часов вечера. Вход в отель был открыт круглые сутки, там располагался банкомат, которым иногда пользовались до поздней ночи.
Эрленд не обнаружил ничего примечательного в день, когда Гудлауг был найден мертвым. Людей, проходивших через вестибюль, было видно достаточно четко, но Эрленд никого из них не узнал. Когда он проматывал в ускоренном темпе пленку с ночной записью, люди вбегали в дверь со скоростью молнии, останавливались у банкомата и снова убегали. Некоторые из них проходили в отель. Он внимательно рассматривал этих людей, но не мог их связать с Гудлаугом.
Он обратил внимание на то, что этим выходом пользовался гостиничный персонал. Эрленд увидел старшего администратора, и толстяка-директора, и несущуюся вприпрыжку Осп и подумал, что она, похоже, рада убежать после работы домой. В одном кадре он различил Гудлауга, пересекавшего вестибюль, и остановил пленку. Это было за три дня до убийства. Он был один, медленно прошел перед камерой, взглянул на дверь банка, повернул голову, посмотрел в сторону сувенирных магазинов и снова исчез в отеле. Эрленд отмотал пленку назад и просмотрел запись с Гудлаугом еще раз, потом еще раз, и еще, и так четыре раза. Странно было видеть его живым. Эрленд остановил пленку на том месте, где Гудлауг заглядывал в банк, и принялся разглядывать его замершее на экране лицо. Так вот этот некогда юный хорист во плоти, человек, обладавший в свое время ангельски нежным детским голосом. Мальчик, своим пением заставивший Эрленда погрузиться в глубину самых болезненных воспоминаний.
Раздался стук в дверь, Эрленд выключил проектор и открыл Еве Линд.
— Ты спал? — спросила она и проскользнула мимо него. — Что это за пленки? — Ева Линд показала на стопку кассет.
— По делу.
— Продвигается?
— Нет, никак.
— Ты поговорил со Стиной?
— Со Стиной?
— Ну, Стина, о которой я тебе рассказывала. Ты спрашивал о проститутках в отеле.
— Нет, я не говорил с ней. Скажи-ка мне вот что. Не знаешь ли ты такую девушку, твоего возраста, по имени Осп, которая работает в этом отеле? У вас схожие взгляды на жизнь.
— Что ты имеешь в виду? — Ева Линд предложила отцу сигарету и огоньку и плюхнулась на кровать.
Эрленд сел у стола и посмотрел в окно, в непроглядную темноту ночи. Два дня до Рождества, подумал он. Потом все встанет на свои места.
— В плане негатива, — сказал он.
— Ты находишь, что я до такой степени отрицательна? — усмехнулась Ева.
Эрленд не ответил, и Ева, фыркнув, выпустила клубы дыма через нос.
— А ты, можно подумать, цветешь от счастья, — буркнула она.
Эрленд улыбнулся.
— Я не знакома ни с какой Осп, — сказала Ева. — Какое отношение она имеет к делу?
— Она не имеет отношения к делу, — ответил Эрленд. — То есть я так думаю. Осп обнаружила труп и, похоже, знает кое-что о том, что творится в этом отеле. Неглупая девочка. За словом в карман не полезет, да еще и покусает. Немного тебя напоминает.
— Я не знаю ее, — повторила Ева Линд.
Потом она молча уставилась прямо перед собой в пустоту. Эрленд смотрел на нее и тоже молчал. Так постепенно наступила ночь. Иногда им нечего было сказать друг другу. Иногда отец с дочерью бурно выясняли отношения. Но они никогда не говорили о том, что не имело для них значения. Никогда не обсуждали погоду или цены в магазинах, политику или спорт, моду и прочие подобного рода темы, на которые люди тратят уйму времени. В их глазах это была лишь бессмысленная болтовня. Только их прошлое и настоящее, семья, которая никогда не была семьей, потому что Эрленд бросил их, печальная история Евы и ее брата Синдри, ненависть их матери к Эрленду — только это имело для них значение, давало им темы для разговоров и питало их отношения.
— Какой подарок ты хочешь на Рождество? —
