Мало-помалу ее страх перед Лантье ослабел, она снова стала рассудительной. В ту пору она чувствовала бы себя совсем счастливой, если бы не Купо, который все больше сбивался с пути. Как-то раз, когда она возвращалась из кузницы, ей показалось, что она заметила Купо в «Западне» папаши Коломба; с ним были Бурдюк, Биби Свиной Хрящ и Ненасытная Утроба — они вкруговую угощали друг друга гнусным зельем. Жервеза быстро прошла мимо, чтобы не подумали, будто она подсматривает за мужем. Но напоследок она обернулась — да, это был Купо: он опрокинул себе в глотку стаканчик привычным движением пьяницы. Значит, он все врет, он уже принялся за водку! Она пошла домой в полном отчаянии, ее вновь охватил ужас, который всегда внушала ей водка. Вино она прощала, потому что вино подкрепляет рабочего, зато спирт — это мерзость, это яд, он отбивает у человека вкус к хлебу. Ей-богу, правительство должно бы запретить изготовление этой отравы!
Вернувшись на улицу Гут-д’Ор, Жервеза застала дома полный переполох. Работницы бросили утюги, выбежали во двор и стояли, задрав кверху головы. Жервеза спросила Клеманс, в чем дело.
— Там наверху дядя Бижар избивает жену, — ответила гладильщица. — Он стоял тут в воротах, пьяный как стелька, и подкарауливал, когда она вернется из прачечной… Начал ее тузить еще на лестнице, а теперь дома спускает с нее шкуру. Слышите, как они вопят?
Жервеза быстро взбежала наверх, надеясь прекратить побоище. Она привязалась к г-же Бижар, достойной женщине, работавшей у нее прачкой. На седьмом этаже, перед раскрытой дверью, столпилось несколько соседок, а на пороге г-жа Бош кричала:
— Будет вам наконец!.. Перестаньте, не то я позову полицию, слышите?
Но никто не смел войти в комнату, потому что все знали Бижара, — во хмелю он был сущий зверь, да, впрочем, он никогда и не протрезвлялся. В редкие дни, когда слесарь ходил на работу, он ставил литр водки рядом со своим станком и каждые полчаса потягивал из горлышка. Без этого он не мог работать; если бы к его рту поднести спичку, пьяница, наверно, вспыхнул бы как факел.
— Что ж вы стоите, ведь он изувечит ее! — сказала Жервеза, дрожа всем телом.
И она вошла. В мансарде было очень чисто, но холодно и почти пусто: пропойца-муж тащил из дома все подряд, вплоть до простынь. Во время драки стол отлетел к окну, а опрокинутые стулья валялись на полу кверху ножками. Посреди комнаты лежала пришедшая из прачечной г-жа Бижар, в мокрой, прилипшей к телу юбке, растрепанная, растерзанная, вся в крови, и тяжело дышала, испуская хриплые стоны всякий раз, как Бижар пинал ее сапогом. Муж сбил ее на пол кулаком, а теперь топтал ногами.
— У, стерва!.. У, стерва!.. У, стерва!.. — хрипел он при каждом ударе; он все больше распалялся и, зверея, колотил все яростней, задыхаясь от злобы.
Наконец он сорвал голос и продолжал бить молча, слепо, упорно; его штаны и куртка были изодраны, грязная борода всклокочена, лицо посинело, облысевший лоб покрылся красными пятнами. Собравшиеся на площадке соседи говорили, будто Бижар бьет жену за то, что она не захотела дать ему утром двадцать су. Снизу из-под лестницы послышался голос Боша. Он звал жену:
— Спускайся вниз, ну их к черту, пускай убивают друг друга! Меньше будет сволочей на свете!
Между тем дедушка Брю вошел в комнату вслед за Жервезой. Они пытались вдвоем образумить слесаря, оттеснить его к двери, а тот с пеной у рта молча отбивался; в его мутных глазах горел пьяный огонь, свирепая жажда убийства. Он чуть не сломал Жервезе руку, а старика Брю отшвырнул на стол. Г-жа Бижар лежала на полу с закрытыми глазами и тяжело дышала широко открытым ртом. Бижар по-прежнему пинал ее ногой, но бил мимо. Он топтался возле нее, целился и, промахнувшись, приходил в бешенство, колотил слепо, яростно и, шатаясь, натыкался на мебель. И все время, пока он бесновался, маленькая Лали, их четырехлетняя дочь, глядела из угла, как отец избивает ее мать. Девочка держала на руках сестренку Анриетту, только что отнятую от груди, и как бы охраняла ее. Лали стояла молча, в ситцевом платочке, очень бледная, очень серьезная. Она не плакала, ее широко открытые черные глаза смотрели пристально и разумно.
Наконец Бижар налетел на стул и, растянувшись во весь рост, тут же захрапел; тогда старик Брю помог Жервезе поднять г-жу Бижар. Несчастная женщина горько рыдала, а подошедшая Лали молча смотрела на мать; девочка уже свыклась с этими сценами и покорилась судьбе. Спускаясь по лестнице в затихшем доме, прачка не могла забыть взгляд четырехлетней крошки, суровый и прямой, как взгляд взрослой женщины.
— Смотрите-ка, вон господин Купо, на той стороне улицы! — закричала Клеманс как только заметила Жервезу. — Видать, он здорово наклюкался!
Купо как раз переходил дорогу. Он угодил мимо двери и чуть не выбил окно плечом. Он был мертвецки пьян и шел насупившись, стиснув зубы. Увидев его бледное, искаженное лицо, Жервеза тотчас узнала сивуху из «Западни» — это она отравила ему кровь. Прачка хотела посмеяться и уложить его спать, как в те дни, когда он напивался добрым красным вином. Но он грубо оттолкнул ее, прошел мимо, не разжимая губ, и, подойдя к постели, впервые замахнулся на жену кулаком. Он был похож на другого пьяницу, того, что избил жену до полусмерти и храпел там наверху. Жервеза застыла, вся похолодев; она думала о мужчинах: о муже, о Гуже, о Лантье, и сердце у нее разрывалось, — она уже не верила, что будет счастлива.
VII
Именины Жервезы приходились на 19 июня. В дни семейных торжеств супруги Купо изо всех сил старались, чтобы угощение вышло на славу; гости наедались до отвала на целую неделю вперед и с трудом поднимались из-за стола. Все сбережения вылетали в трубу за один день. Стоило в доме завестись нескольким су, как их тут же проедали. Чтобы найти предлог для праздничного обеда, рылись в календаре и отыскивали всевозможных святых. Виржини горячо поддерживала Жервезу: ну и правильно, что она любит покушать всласть. Коли муж пьяница, нечего ждать, пока он все пропьет, — надо прежде всего думать о себе. Ведь деньги все равно текут между пальцами, пусть уж лучше заработает мясник, чем кабатчик. И Жервеза, ставшая настоящей лакомкой, охотно соглашалась с этими рассуждениями. Ничего не поделаешь, Купо сам виноват, если они ничего не могут отложить! Прачка еще больше располнела и хромала сильнее прежнего: ее нога, налившись жиром, как будто стала короче.
В этом году об именинах начали толковать за месяц вперед. Наперебой придумывали замысловатые блюда и облизывались в предвкушении пирушки. Всем в прачечной чертовски хотелось кутнуть. Надо так повеселиться, чтобы небу стало жарко, придумать что-нибудь необыкновенное, из ряда вон выходящее. Бог ты мой, ведь не каждый день бывает праздник! Жервезу больше всего беспокоил вопрос о том, кого пригласить; ей хотелось, чтобы за столом собралось ровно двенадцать человек, ни больше, ни меньше. Она сама, ее муж, мамаша Купо, г-жа Лера — вот уже четверо своих. Затем будут Пуассоны и Гуже с матерью. Сначала Жервеза твердо решила не приглашать работниц — г-жу Пютуа и Клеманс, — должны же они знать свое место. Но так как обе женщины совсем повесили нос, слушая бесконечные разговоры об именинах, Жервеза не выдержала и позвала их. Четыре и четыре — восемь, да еще двое — десять. Но Жервеза непременно желала, чтобы за праздничным столом было двенадцать человек, и потому решила помириться с золотых дел мастером и его женой, которые с некоторых пор так и вертелись возле нее; во всяком случае, Лорийе придут обедать и мир будет заключен за стаканом вина: нельзя же родным вечно быть в ссоре. К тому же в ожидании именин все сердца размякли. От такого приглашения невозможно отказаться. Но как только Боши узнали о предполагаемом примирении, они стали подъезжать к Жервезе с любезностями и милыми улыбками; пришлось позвать и Бошей. Итак, соберется четырнадцать человек, не считая детей. Каково?! Жервеза никогда еще не устраивала такого пиршества, она была смущена этим и горда.
Именины приходились как раз на понедельник. Это было очень кстати: начать стряпню Жервеза рассчитывала накануне вечером. В субботу, когда работницы спешили догладить белье, зашел разговор о том, что же в конце концов следует подать к столу. Одно только блюдо было принято еще три недели назад — большой жареный гусь. О нем говорили со смаком. К тому же гусь был уже куплен. Мамаша Купо принесла его, чтобы показать Клеманс и г-же Пютуа. Те прикинули гуся на руке и разахались: он был огромный, весь налитой желтоватым жиром.
— Перед гусем будет суп, ведь так? — спросила Жервеза. — Съесть тарелку бульона с кусочком вареного мяса всегда приятно… А затем что-нибудь мясное, под соусом.
Долговязая Клеманс предложила кролика, но кролик и без того у всех навяз в зубах: его ели слишком часто. Жервеза мечтала о чем-нибудь более изысканном. Тут г-жа Пютуа заговорила о телячьем рагу под белым соусом, и все переглянулись с довольной улыбкой. Неплохо придумано! Ничто не произведет такого впечатления, как телятина под белым соусом.
