– Постарайтесь использовать как можно более открытое пространство…, – напомнил инженер, – в лесу, или в городских условиях, подобное сложнее…,– Лаура сказала об этом кузенам, в мотоцикле. Теодор кивнул:
– У нас отличная поляна, на базе. Заодно послушаем новости. Музыку… – рассмеявшись, он помог Лауре сесть в коляску. Мишель посмотрел на хронометр:
– Двигаемся. Автобус ожидается через четверть часа, не стоит привлекать внимание…, – Лаура повязала голову косынкой, чтобы волосы не растрепались. Мотоцикл ехал довольно медленно, лесными тропинками, минуя ручейки, и уединенные хозяйства. Они ни разу не выбрались на большую дорогу.
Мотоцикл они оставили у фермера, жившего на краю, казалось, непроходимой чащи. Он держал пасеку, и накормил их гречневыми блинами, с медом. Завидев бутылку темного стекла, с домашней медовухой, Мишель подмигнул:
– Последний стаканчик, месье Ланнуа. Налейте, пожалуйста…, – Лаура помнила сладкий, обжигающий вкус жидкости. Мишель забрал футляр с рацией, Теодор подхватил саквояж. Они отправились вглубь леса.
Мадам Ланнуа отдала Лауре старую одежду сына. Юноша работал в Ренне, подмастерьем на фабрике, выполняя задания Сопротивления:
– Он тоже невысокий, – заметила фермерша, уведя Лауру в пахнущую сухими травами спальню, с вышитым покрывалом, на кровати, – и размер ноги у него небольшой. Все впору придется…, – платья, и чулки Лаура убрала в багаж. Фермерша окинула ее одобрительным взглядом:
– В Париже, говорят, девушки брюки носят. За парня тебя никто не примет…, – мадам Ланнуа хихикнула, ее взгляд остановился на высокой груди, под льняной рубашкой, – но в землянке удобней, в штанах…, – обхватив круглое колено пальцами, Лаура затягивалась «Житаном».
По дороге она спросила кузенов, где отряд берет провизию.
– Там, где и генерал де Шаретт брал припасы…, – хохотнул Драматург:
– Охотимся, рыбачим, по осени я грибы сушил, лесной мед собираем. Даже мясо коптим. Кое-что фермеры приносят, кое-что в городах достаем. Табак, кофе…, – Лаура помешала остывший кофе в простой, медной чашке. Старший кузен отдал ей свою землянку. Теодор отмахнулся:
– Я с ребятами посплю. Маляр у нас редко в лагере ночует, больше по окрестностям бродит, сведения собирает. Ты потом в Париж поедешь, и на юг, в тамошние отряды…, – прислонившись к обложенному деревом косяку, Мишель засунул руки в карманы суконной куртки. Лауре показалось, что в голубых глазах мужчины промелькнула тоска:
– Ерунда, – одернула себя девушка, – вы просто потанцевали. Вы друг друга давно знаете, он родственник…, – Лаура помнила прикосновение сухих, горячих губ к пальцам, крепкие, надежные руки. Он отлично танцевал:
– Как Наримуне…, – пришло ей в голову, – а с ним…, со Стивеном, я только подростком танцевала…, – Лаура подумала, что Густи, должно быть, родила, в Лондоне:
– Они все рады…., – грустно поняла девушка, – Густи, на Ганновер-сквер месяц проведет, с маленьким. Тетя Юджиния вокруг нее хлопочет, наверное, и Стивен тоже…, – Лаура, незаметно, смахнула слезы с глаз:
– У нее никто не отнимет малыша. И у Регины дитя родилось. Сестричка, для моего мальчика…, – Лаура велела себе собраться. Девушка, деловито сказала:
– Пока я здесь, я еще и кухней займусь, если мне из лагеря хода нет…, – кузены запретили ей участвовать в операциях.
– Другого радиста у нас не появится, – хмуро заметил Драматург, – а тебя, когда ты нас обучишь на рации работать, ждут в остальных отрядах, моя дорогая Монахиня…, – выдохнув сизый дымок папиросы, он аккуратно обошел лягушку, сидевшую на тропинке:
– Облачение мы тебе достанем, – пообещал Теодор, – у нас Маляр на исповедь ходит, причащается. Другие ребята тоже. Монастырь по соседству, настоятель отличный…, – от фермы до лагеря было больше пяти миль по заваленной упавшими деревьями, еле видной тропе. Жужжали ранние пчелы, пахло свежей, весенней травой. Кузены помогали Лауре перебраться через валежник. Девушка усмехнулась:
– Я сорок раз прыгала с парашютом, на сушу и в море. Ныряла, с аппаратом…, – прикусив зубами травинку, Мишель сдвинул кепку на затылок. В белокурых волосах играло солнце:
– Все равно, кузина… то есть мадемуазель Леблан…, – в голубых глазах играли искорки смеха, – мы с Теодором оба французы, хоть он и наполовину. Позвольте нам, дворянам, проявить рыцарские качества…, – сделав небольшой привал, на половине дороги, у тропинки, они выпили кофе, сваренный женой фермера, и покурили. Мишель показал Лауре на карте расположение монастыря:
– В глуши, как и лагерь…, – обитель стояла на маленькой речушке, в бесконечных лесах между Ренном и Динаном.
Лаура смотрела на пустые, крепко сколоченные полки, в землянке. Драматург забрал холщовую сумку, с двумя книгами, на русском языке, маленький образ Мадонны, в потускневшем, серебряном окладе, и фамильный, короткий клинок. Лаура потрогала острые грани алмазов и сапфиров:
– Ему тысяча лет, – Теодор, почему-то, вздохнул, – и кольцо у меня осталось, от матери покойной…, – Лаура заметила в расстегнутом вороте рубашки кузена блеск синего бриллианта. Драматург носил кольцо на одной цепочке с простым, серебряным крестиком. Лауре принесли спальный мешок, из простеганного сукна, подушку и даже медный таз. Драматург обещал ей, позже, обустроить, как назвал ее кузен, душевую с удобствами. Лагерь возвели на сухом холме, посреди болота. Последнюю милю пути они с кузенами миновали больше чем за час. Теодор сказал, что со времен генерала де Шаретта бревна на гати никто не менял.
– И мы не собираемся…, – к вечеру распелись лягушки, зазвенели комары, – никому сюда не пробраться, кроме нас…, – бойцы встретили Лауру аплодисментами, девушка даже покраснела. В лагере не было недостатка в пресной воде. Среди серых камней, поросших мхом, лился с холма, кристально чистый ручеек. Мишель объяснил, что в старинные времена, судя по всему, здесь располагалось святилище кельтских жрецов, друидов.
– Это менгиры, – он коснулся теплого камня, – на юго-западе, под Карнаком, их гораздо больше. Теодор меня туда возил, подростком. Мы не знаем, зачем их друиды возводили, но, скорее всего, здесь приносили жертвы…, – семь камней стояли неровным кругом. Вода оказалась холодной, Лауре заломило зубы.
– Мы здесь моемся…, – Мишель покраснел, – приходи раньше. Или позже…, – торопливо добавил он, – в общем, как тебе удобней…, – в Фужере, посетив аптеку, Лаура купила вату, и бинты. В отряде тоже имелись лекарства. Один из бойцов служил, до капитуляции, фельдшером. Лауру обучали первой помощи, но, развертывая рацию, она вздохнула:
– Серьезной раны здесь не вылечить. Мишель говорил, что деревенские врачи, помогают Сопротивлению. Они три человека потеряли, с осени. И они оба были ранены, и Теодор, и Мишель…, – кузен, мимоходом, заметил:
– Царапина, ничего страшного. На войне у меня тяжелее ранение было…, – прием оказался отличным. Лаура быстро поймала лондонские новости.
Югославия присоединилась к тройственному пакту. Через два дня в Белграде произошел путч, регент Павел бежал, а на престол взошел семнадцатилетний король Петр. Лаура не занималась аналитикой по Балканам, но знала, что к путчу приложили руку посланцы из Блетчли-парка, находящиеся в Белграде. По словам диктора, король Петр собирался подписать соглашение о дружбе с СССР:
– С Югославией можно проститься, – хмуро сказала Лаура, когда новости закончились, и диктор объявил прогноз погоды, – на следующей неделе Гитлер начнет бомбить Белград и введет войска в страну…, – Теодор присвистнул:
– Они тоже будут воевать, дорогая Монахиня. Появятся партизаны, как здесь, как в Бельгии…, – в Фужере Лаура купила коллаборационистскую газету. Она прочла о бандах, действующих в Арденнских горах.
Они обсудили новости с кузенами по дороге в лагерь. Мишель отозвался:
– Это шахтеры, конечно. Но не стоит ждать, что Виллем, то есть будущий святой отец Виллем, к ним присоединится. Он, я помню, собирался в Конго вернуться, опекать сирот…, – после новостей Лаура вызвала Блетчли-парк.
– И тогда мы все услышали…, – она помнила тихий, усталый голос Джона, в наушниках. Окурок жег Лауре пальцы. Она ткнула «Житан» в оловянное блюдце, на столе. Руки, немного, тряслись. Девушка поднялась, пошатнувшись:
– Как я могла? Как могла желать Густи дурного, как могла завидовать…, – Лауре хотелось заплакать, однако она велела себе собраться. Маляр и Драматург, с отрядом, уходили из лагеря. Операцию наметили до приезда Лауры. Драматург, мрачно, сказал:
– Возьмем еще немного бомб. После подобного…, – он кивнул на рацию, – хочется, чтобы ни одного немца не осталось в живых, нигде…, – сжав сильный кулак, он обвел глазами отряд: «Собираемся».
Лауре оставили тетрадь, с записями о передвижении немцев, расписании поездов с оружием, и прибытии новых частей. Джон велел выходить на связь каждый день. Проводив ребят, она возвращалась к роднику, на следующий сеанс. Сведений в тетради было много, однако даже здесь, в лесной глуши, Лаура не хотела рисковать, постоянно сидя в эфире.
