Закрываю спешно жалюзи на стеклянных стенах, и комната погружается в полумрак. Девушка закрывает за собой дверь, останавливается, прислонившись спиной к двери, и глаза ее странно мерцают в полутьме драгоценными камнями. Ее взгляд смущает меня. Кажется, она готова, по совокупности сделанных мною проколов, выдающих во мне дилетанта, уличить меня во лжи, и я говорю, чтобы предупредить ее слова:
– Там снайперы. А хуже того – телевизионщики. Нам это совсем ни к чему.
Она молчит. Только глаза светятся в полумраке. И я смотрю в них, зачарованный…
– Алекс, – оживает внезапно рация. – Алекс, ответь.
Это Камал. Его голос мгновенно отрезвляет. Взгляд на дисплей. Камеры четвертого этажа передают унылую пустоту лестничных пролетов и коридоров. Значит, Камал и Шульц еще не прошли там.
– Алекс, ответь, – повторяет рация.
Отмалчиваться бессмысленно. Он знает, что я в здании. И пока медлит с преследованием. Может быть, скажет что-то ценное, что позволит мне предугадать его действия.
Поднимаю пластиковую коробочку рации к губам, жму тангенту:
– Слушаю тебя, Камал.
– Прими мои комплименты, Алекс, – неожиданно говорит он. – Ты очень неплох.
Вот как. Впрочем, Камал настолько многогранен, что изумляться его поступкам – мое непрекращающееся состояние. И восхищение остротой его ума, несмотря на то что мы враги – искреннее.
– От всего сердца, Камал, прими мои комплименты в свой адрес тоже. Ты действительно – совершенство.
– Скромность, в отличие от милосердия, все же относится к моим добродетелям, – усмехается он. – Позволь мне усомниться в искренности твоих слов.
Зачем он мне это говорит? Зачем он вообще вышел на связь?
– Не думаю, что тебе есть чего стыдиться, Камал, – говорю искренне. – Твой план безупречен.
– Был, – замечает он. – Пока ты не вмешался.
– Мне кажется, мое вмешательство не намного испортило его.
Все же… к чему этот разговор. Отвлечь внимание? Бегло проглядываю камеры видеонаблюдения. На четвертый этаж они еще не поднимались. На первом их нет. Они, по-видимому, еще на втором – камера комнаты службы безопасности уже отключена, и я не вижу, где они могут находиться.
– Не намного. Но существенно. У меня на самом деле всего один вопрос к тебе, Алекс. Ответишь?
– Как смогу, – отвечаю уклончиво.
– Я облегчу тебе задачу, и в моем вопросе будет два варианта ответа. Ты спас эту девчонку, потому что любишь ее?
Лиза слышит каждое слово. Я смотрю в ее глаза:
– Да.
– Что ж, – произносит медленно Камал. – В любом плане бывают случайности. И неизвестно, что сделал бы я, увидев в заложниках свою любимую. Спасибо за ответ. Мне было важно знать это. И я хочу, чтобы ты знал – если ты мне встретишься еще раз, я убью тебя.
– Ты отпускаешь нас, Камал? – уточняю.
– Мне просто некогда тратить на вас время, – слышится его безразличный голос. – Считай это отсрочкой. Прощай.
– Прощай, – повторяю эхом.
И здание вздрагивает, как живое, толчком взрыва.
21
На экране видеокамеры подвала пыльное облако. Едва пыль рассеивается, в черную дыру пролома в стене проскальзывает черноволосый мужчина в форме Лондонской речной полиции. Не теряя времени, мужчина по-хозяйски подходит к штабелю ракетных комплексов, снимает с верхнего ряда два чемодана и выносит сквозь пролом.
– Они уходят, – говорю, глядя в дисплей.
Там, по мере того, как Камал и Шульц опускаются в подвал, гаснут камеры видеонаблюдения лестницы северного крыла.
Они уходят. Через несколько минут концентрированный запах цветущих яблонь уплывет по каналам в неизвестность. И только остается надеяться, что они доставят его к Саддаму. А если нет?
Они – враги моего народа. Они требовали уничтожить мою страну, всех советских людей и требование это прозвучало на весь мир, разнеслось во все уголки планеты телевидением и радио. Миллиарды смотрели в небо, опасаясь увидеть падающие ракеты, миллиарды продолжают оставаться в бомбоубежищах, прижимая к себе плачущих детей, в страхе ожидая грохота рвущихся мегатонн.
Что для «Скорпионов» чужие жизни? Только заслужить дорогу в рай.
Пусть туда и отправятся. И оставят нас всех в покое.
– Их нельзя отпускать, – я чувствую, как нервы стягиваются в узел.
Всего несколько минут, и они исчезнут в подземных катакомбах. Только несколько минут. И их уже никто не найдет. И ракеты могут выстрелить где угодно. В кого угодно.
– Нельзя отпускать, – повторяю твердо.
Напасть на них – самоубийство. Спуститься на лифте в подвал – значит, получить пулю еще до открытия дверей. Если пытаться пройти по лестнице, даже один автоматчик легко заблокирует нас этажом выше, и если у Камала останется несколько минут до выхода, он запустит к нам ракету с ядом.
– Нельзя, – стучится единственная мысль.
Лиза смотрит на меня:
– У меня одна светошумовая граната. Взяла у того, на стоянке. Можно попробовать…
Она прекрасно понимает, что это не выход. Бросить с лестницы гранату и ворваться за вспышкой в подвал… Кто-то из террористов может в этот момент находиться в канале, и световой шок его не поразит. Это значит – выскочить под автоматную очередь. Вот если бы действительно швырнуть туда боевую гранату… лучше бы несколько, десяток – забросать к чертям маленький пятачок перед лифтом… или хотя бы одну, но мощную, чтобы гарантированно стереть автоматчиков из подвала… Или…
– Я отправлю им ракету, – открываю чемодан пускового комплекса.
– Там же химические бомбы, – она смотрит на меня как на сумасшедшего. – Мы же пропадем…
– Боеголовки должны сниматься, – говорю убежденно. – Если ставятся – значит, и снимаются. Такой у технарей закон.
Подхватываю наладонник, раскрываю документацию по ракетным комплексам. Для начала требуется снять одну ракету – две, боюсь, попросту развалят вход в подвал и шахту лифта, а нам этот выход нужен. Щелчок рычага и заряды поднимаются вертикально, в пусковое положение. Теперь – кнопка и специальный ключ… где же он… в нише, согласно документации, действительно лежит кривой ключик. Вставляю в паз. Нажатие кнопки, поворот ключа. Щелчок. Тяну вторую ракету вверх, и она неожиданно легко оказывается в руках. Опускаю осторожно на пол, рядом с чемоданом. Теперь – снять боеголовку. Лихорадочно листаю документацию, благо она составлена для военных, предельно подробно и просто, без намеков и обратных ссылок.
«Установка и снятие боеголовки». То, что надо. «Освободите крепление обтекателя» – освобождаю. «Потяните обтекатель вверх». Глазам открываются заполненные красными «яблоками» химических бомб пластиковые кассеты с отравляющим веществом. «Ослабить три крепежных винта в основании боеголовки». Ножом, как отверткой, раскручиваю винты. «Осторожно, без резких движений, потяните за выступы каркаса боеголовки вверх». Тяну, и заключенные в металлический корпус кассеты с бомбами отделяются от туловища ракеты. «Установите обтекатель на место и затяните винты». Нахлобучиваю обтекатель, закрепляю.
Готово.
В полуприседе, почти обняв раскрытый чемодан с готовой к пуску ракетой, выношу к лифту, устанавливаю в кабине на бок, так, чтобы нос заряда смотрел в сторону двери.
Возвращаюсь в переговорную:
– Давай гранату, – протягиваю руку.
– Зачем? – смотрит настороженно девушка.
– Давай-давай, – некогда объясняться.
Она по-детски прячет гранату за спину и молчит упрямо.
– Ну, елки-палки, я запущу ракету в подвал и только посмотрю. – Мне кажется, что пора бы ей меня послушаться.
– И что потом?
– Думаю, у них лодки или плоты. Уплыву с ракетами куда подальше… А ты, как выберешься – звони, подберешь где-нибудь, – план выстраивается на ходу.
– Я с тобой, – говорит она уже надоевшую мне фразу.
– Конечно, – мне надоело спорить. – Никуда я от тебя не денусь.
22
Летим по ступеням, спускаемся к опасной зоне на втором этаже, где видеокамеры беспомощно висят разбитыми корпусами на кронштейнах. Дальше – неизвестность. Лиза идет впереди, неслышно скользит спиной вдоль стены лестницы, выставив вперед ствол автомата – у меня под мышкой снятая с пускового комплекса ракета и хрупкая боеголовка, в другой руке пистолет. В коридорах здания уже слышится топот ног и крики освободившихся заложников, отошедших от шока перестрелки. Они, судя по звукам, кричат в окна, зовут полицию, и скоро полиция будет здесь.
Останавливаемся на площадке первого этажа. Осторожно пристраиваю у стены ракету и боеголовку. Достаю из кармана наладонник и пульт управления пусковым комплексом. Движение стилуса по экрану, и лифт в пентхаусе оживает, ползет вниз. Четвертый этаж… Второй… Прячу пистолет в кобуру, перехватываю в правую ладонь пульт запуска ракет. Лифт опускается в подвал, с лестницы слышен негромкий мелодичный звук остановки.
На экране наладонника вспыхивает светом окошко камеры видеонаблюдения в лифте, разъезжаются медленно двери. Ракетных комплексов в коридоре уже нет – их, видимо, вынесли. Перед лифтом трое. Камал, Шульц и черноволосый мужчина, они в форме речной полиции Лондона, настороженно целятся из автоматов в кабину лифта. И едва стволы неуверенно качаются вниз, я нажимаю кнопку запуска.
