Из летописей и легенд
Древняя Греция узнала о жемчуге от финикиян. После греко-персидских войн, когда античный мир ближе познакомился с сокровищами Востока, и особенно после походов Александра Македонского в Индию, упоминания о жемчуге в греческой литературе становятся все более частыми.
В средневековой Европе главными хранилищами драгоценных перлов стали церковные алтари. Но во времена Возрождения вернулась к жизни и римская мода на жемчуга. Любая великосветская церемония, будь то свадьба, турнир или посвящение в епископы, превращалась в парад жемчужных украшений. Ожерелья из перлов мы видим почти на каждом женском портрете того времени.
До XV века, когда был изобретен нынешний способ шлифовки алмазов, то есть до появления бриллиантов, жемчуг неизменно считался первейшим из сокровищ, по ценности предшествуя изумруду, рубину, сапфиру.
В ту пору лучшими в Европе слыли две жемчужины, составлявшие приданое Екатерины Медичи, когда она в 1535 году вышла замуж за герцога Орлеанского. Эти перлы были потом подарены Марии Стюарт, а после ее казни достались Елизавете Английской.
Однажды, принимая у себя за обедом испанского посла, один из приближенных Елизаветы – сэр Томас Грэм – растолок в порошок огромную жемчужину и выпил ее в бокале вина за здоровье английской королевы, желая показать испанцу, сколь богата Британия.
Но тягаться с владениями испанской короны, над которыми в пору Великих географических открытий никогда не заходило солнце, англичанам было трудно. В 1579 году Филипп II стал обладателем привезенной из Панамы жемчужины величиной с голубиное яйцо.
У жемчуговодов нет тайн
Нехватка земли поневоле вынуждает японцев становиться пахарями моря. Не случайно, кроме слова «рыболовство», у них бытует другое, более широкое понятие – «добыча морепродуктов». В океане ловят креветок, крабов, рыбу. У берегов собирают или выращивают водоросли, съедобных моллюсков.
Жемчуговодство – лишь одна из ветвей в этой многоотраслевой области японской экономики.
Главное действующее лицо в жемчуговодстве теперь не ныряльщица, а оператор. Образ этот тоже окружен романтическим ореолом. Западная пресса дразнит воображение читателей недоступностью японских жемчужных промыслов, «засекреченных, как атомно-ракетные центры».
Опять же в ущерб экзотике должен свидетельствовать, что промыслы эти вовсе не заперты за семью замками. Секрет выращивания жемчуга никто не охраняет. В этом нет необходимости, так как украсть его нельзя. Чтобы ежегодно получать как будто бы из ничего девяносто тонн жемчужин, нужна, во-первых, Япония с ее природой, с ее бесчисленными тихими заливами, а во-вторых, нужны японцы с их умением создавать ценности из мелочей, вкладывая в них бездну терпения и труда.
В зарождении жемчужин нет ничего потайного. Есть лишь чудо виртуозного мастерства, повторенное пятьсот миллионов раз в год. Есть лишь соединение циркового трюка и дерзкого медицинского эксперимента, поставленного на конвейер.
Операторов, то есть людей, умеющих вводить ядрышко в тело моллюска, в Японии насчитывается двенадцать тысяч. Поначалу число показалось мне небольшим. Но ведь если вдуматься, это двенадцать тысяч опытных хирургов, каждый из которых ежедневно делает по четыреста-восемьсот операций; это двенадцать тысяч ювелиров, от которых требуется куда более филигранное мастерство, чем от людей, оправляющих готовые жемчужины в золото и серебро.
Операционный цех – продолговатая постройка, стены которой сплошь застеклены, как у дачной веранды. Такие оконные переплеты бывают в Японии лишь у школ. Меня привели сюда и сказали:
– Смотрите, спрашивайте, а потом попробуйте сделать все своими руками. Тогда лучше поймете, что к чему. Жертвуем вам сто раковин. Выживет хоть пара – сделаете из них запонки.
Иду встречать плот, чтобы проделать все с самого начала. Мужчины вытаскивают из-под воды привязанные снизу к жердям проволочные сетки с трехлетними акоя.
Раковины высыпают на дощатый пол. Минут через тридцать они начинают раскрываться. Тут между их створками вставляют деревянные клинья. Одновременно раковины на глаз сортируют по весу, складывают рядами в жестяные лотки и несут в операционный цех.
Внутри операционная похожа на светлый школьный класс, точнее даже на университетскую лабораторию, где все студенты делают один и тот же опыт. По обе стороны от прохода, словно парты, расставлены деревянные столы.
Операторы сидят поодиночке. Перед каждым из них лоток с раковинами, зажим, коробки с ядрышками разных размеров, набор хирургических инструментов, смоченный морской водой брусок с присадками.
Чтобы ядрышко стало жемчужиной, надо ввести его именно в то место, где моллюск терпел бы внутри себя этот посторонний предмет. Надо добиться еще и того, чтобы раковина впредь откладывала перламутр не на своих створках, а именно вокруг этого инородного тела.
Вот почему приходится делать нечто похожее на прививку плодовых деревьев – вводить вслед за ядром кусочек живой ткани от другого моллюска.
Для этой цели используются годовалые раковины-подростки. В том месте, где тело моллюска примыкает к створке, как кожа к ногтю, ножницами, вроде маникюрных, срезается двухмиллиметровая полоска. Ее кладут на влажный деревянный брусок и делят на пятнадцать частей. Одна двухстворчатая раковина, стало быть, обеспечивает присадками тридцать операций.
В объяснениях, которые я слышу, нет ничего непонятного. Надо ввести ядро и присадку в нужное место. При этом нельзя ни повредить, ни задеть внутренних органов моллюска. В первом случае устрица погибнет, во втором – жемчужина не будет иметь правильной формы.
И наконец, присадка должна непременно касаться ядра, иначе ее клетки, вырабатывающие перламутр, не смогут образовать вокруг ядра «жемчужный мешок».
После всех этих разъяснений и указаний еще большим волшебством представляется работа операторов. Зонд и скальпель мелькают у них в руках, как две вязальные спицы.
Пробую сам
Но вот приходит черед испробовать все самому. Прежде всего мне, словно будущему пианисту, битый час «ставят руки». Во-первых, надежную опору должны чувствовать оба локтя, потому и сидит оператор не на табурете и не на стуле, а в кресле. Во-вторых, сами кисти рук тоже должны опираться безымянными пальцами о края раковины. Лишь когда концы хирургических инструментов достаточно стабильны, ими можно делать точные и уверенные движения.
Итак, беру раковину, закрепляю ее на зажиме. Вместо деревянного клинышка вставляю пружинистый распор. Створки, обращенные ко мне своими краями, раскрыты меньше чем на сантиметр – в этой щелке и надо манипулировать.
Левой рукой беру зонд, похожий на вязальный крючок, и оттягиваю им «ногу» – темный присосок, с помощью которого моллюск передвигается по камням.
Беру в правую руку скальпель и делаю разрез вдоль границы темной и мутно-серой массы, то есть несколько выше основания «ноги».
Теперь надо перевернуть скальпель другим, раздвоенным концом, наколоть на эту крохотную вилку кусочек присадочной ткани и сквозь надрез ввести его в тело моллюска. Потом таким же движением влево – вверх – вглубь за присадкой вводится ядро.
Впрочем, до этого завершающего этапа я добираюсь нескоро. Задерживает самая распространенная среди новичков ошибка. Если вонзить скальпель чуть глубже, чем следует, створки раковины безжизненно распахиваются. Это значит поврежден соединительный мускул и устрица обречена на гибель…
Загубив около десятка трехлеток, я наконец приспособился и несколько раз, как мне казалось, благополучно ввел присадку в нужное место. Однако протолкнуть в это же крошечное отверстие ядро было еще труднее. Всякий раз из ранки выдавливалась какая-то темная жидкость. Это означало, что я задел печень, надо выбрасывать раковину и брать другую. У опытных операторов ядрышко словно прилипает к инструменту. У меня же оно то и дело скатывалось в сторону.
Встав из-за стола совершенно разбитым, я убедился, что оперировать раковины без подготовки все равно что вырезать самому себе аппендицит, добросовестно выслушав объяснения врача, как это делается.
И когда мне рассказали, что обучение операторов напоминает не столько краткосрочные курсы, сколько многолетний университет, это целиком совпало с моим личным опытом.
Новичков обычно набирают к весне. За первые месяцы они должны выучиться только заготовлять присадки, чтобы снабжать ими операторов в разгар сезона.
В ту же пору на промыслах идет сортировка «осенних раковин» – тех, что закупили полгода назад, чтобы дать им акклиматизироваться перед операцией. Примерно двадцать процентов этих трехлеток отбраковывают. На них-то и начинают тренировать новичков.
В конце каждого дня наставник вскрывает всех оперированных моллюсков, чтобы проверить, правильно ли были введены в них ядра, и объясняет причины ошибок. Потом ставить оценку предоставляют уже самой природе. Раковины возвращают в море и через две недели подсчитывают число погибших. Если выжило шестьдесят-семьдесят процентов акоя, значит, человек уже приобрел необходимый навык.
