Она доедала второй бутерброд, когда зазвонил домашний телефон.
Господи! Неужели что в доме случилось?! Она с сожалением отложила бутерброд на тарелку и с кряхтением и оханьем, вразвалочку пошла в прихожую.
– Алло!
– Ирина Федоровна? – Голос был мужским и как будто бы знакомым, но давно его не слышала, точно.
– Да. А кто это?
– Евгений, Евгений Востриков. Помните такого? – Мужик хохотнул: – Старый одинокий мент в отставке. Помните?
– Ох, господи, Женька! – вспомнила она с хохотком. – Тебя, пожалуй, забудешь! Такую рыбалку мне устроил…
И даже намекал ей на отношения, завуалированно так предлагал сойтись. Она отказалась.
– Ну какая из нас семья, Жень? – воскликнула тогда Ирина почти с обидой. – То тебя еще нет, то меня уже нет! Когда нам свои гнезда-то вить, Жень? Мы в чужих с тобой разбираемся всю жизнь…
На том все и закончилось. На рыбалке и на не принуждающем ни к чему сексе.
– Чего звонишь-то, Евгений? Соскучился? Или что? – Ее голос наполнился тревогой.
Не дай бог, что опять ее воспитанники натворили! Она им точно бошки поснимает! Ей вот на старости лет только не хватало с ментами сотрудничать! Вот точно тогда уйдет на покой. Сто процентов уйдет! И к Женьке переедет! Он, по слухам, куда-то за город уехал.
– Болтают, ты за город перебрался? – не дождавшись ответа, спросила Ирина Федоровна.
– Да… Домик купил, рыбачу круглый год, огородик, садик. Не хочешь ко мне сюда перебраться, Ириш?
– Ой, скажешь тоже! – рассмеялась она. – Нашел невесту! Ты мужик еще о-го-го! А я – развалина развалиной, Жень! То кости болят, то сердце прихватывает.
Она могла с ним не кокетничать, нужды не было никогда. Востриков был нормальным и прочным мужиком, на всякие там штучки-дрючки его не возьмешь.
– Думаешь, я молодею, Ир? – невесело рассмеялся он в ответ. – И я дряхлею. А один дряхлею стремительнее. Может, подумаешь над моим предложением?
– Может, и подумаю, – серьезно отозвалась Устинова, глянула на себя в зеркало над телефонной полкой и ужаснулась.
Морда пухлая, морщинистая. В байковом халате поверх ночнушки и в теплых разношенных тапках, как сноп соломенный. Э-эх, Женя, видно, времена женихаться канули в прошлое.
– Я чего звоню-то, Ир… – Востриков взял небольшую паузу, будто вспоминал. – Помнишь, у тебя воспитанница была, Горобцова?
– А то! – фыркнула Устинова. – Ее забудешь!
– Так вот… Она ведь к тебе попала после того, как ее мать померла в роддоме. Так?
– Так, так. А что?
– Там у нее отец оставался, сестра. Так?
– Отец спился и замерз в сугробе. Она уже после этого ко мне попала.
– А сестра?
– Сестру в соседний детский дом отдали. Я настаивала, чтобы сестер не разлучали. Но там, видимо, у попечительского совета на эту девочку сразу виды были.
– То есть?
– Так удочерили ее через полгода. Надежда потом плакала, все просила меня сестру разыскать. Но сам знаешь, как сведения об усыновителях хранятся!
– Да… А что с ней стало?
– С кем? – не сразу поняла Устинова. – С сестрой?
– Да нет, с этой девочкой, Надей?
– Села она через полгода после того, как школу окончила и выпустилась. Лет пять ей, что ли, дали.
– А за что, не помнишь? Хулиганка, кража?
– Ой, Жень, там что-то плохое было. Убийство с грабежом, кажется.
– Ого! А чего пять лет всего дали?
– Так будто на шухере она стояла. Может, так. Может, не сдали ее просто ее дружки. Но когда я ходила к ней на свидания, мне ее настроение не нравилось. Очень озлоблена была девочка. Очень! А ты чего вдруг о ней вспомнил, Жень? Случилось чего? Она что натворила?
– Ой, вот этого не знаю, Ирина. Просто коллега ко мне тут из молодых приезжал за советом. У него на районе произошло тройное убийство. Убили двоих и обставили дело так, будто старик из бывших военных их убил, а потом сам застрелился.
– Ничего себе! – ахнула испуганно Устинова и тут же на дверь входную глянула.
Сколько раз давала себе зарок поменять замки. Те, что имелись, можно было гвоздем открыть. А многие ее воспитанники такими талантами обладали, и желающих сделать ей дерьмо было немало.
– Стали разбираться, ан нет. Старик был левшой, а пистолет его наградной в правую руку вложили, и следов пороха на руках нет. Стало быть, кто-то хотел убить ту пару, а его просто использовали. Я так прямо следователю и сказал. Мое, говорю, такое мнение.
– Ну да… Старика-то можно было и с лестницы столкнуть, – вспомнила себя Ирина Федоровна.
Она всякий раз с великим трудом поднималась к себе на четвертый этаж и с таким же трудом спускалась.
– Вот-вот, Ириша, – обрадованно подхватил Востриков. – Я ему так и сказал, следователю. Со стариком, говорю, и мороки бы не было. Тут хотели этих двоих убрать. Да так обставить, что будто старик их того, убил. Малость ума не хватило все грамотно завершить. А так прокатила бы такая модель запросто. А он мне: а за что их было убивать? Обычные пенсионеры. А я, когда узнал, сказал ему, что необычные те пенсионеры, Ириша. Совсем необычные.
– Кто же они? Не томи, Женька! – прикрикнула на него, как на одного из своих воспитанников, Устинова.
– Верещагины, Ир. Помнишь? Те самые, что…
– Что загубили мать Нади Горобцовой?! – ахнула она и плотнее запахнула на груди байковый халат, так морозом вдарило по всему телу. – Ты теперь думаешь, что это она решила отомстить?!
– Ничего я пока не думаю, – проворчал Востриков.
– Думаешь, думаешь, старый пес. Потому и позвонил мне спозаранку, и про Надю начал интересоваться. Так они, Верещагины твои, немало душ загубили. Там и еще что-то было, помнится, и…
– Да помню, помню! Просто начинать-то надо с кого-то.
– А крайняя – Горобцова! – фыркнула Ирина Федоровна, тут же, как по команде, заняв оборонительную позицию. Вот он – опыт многих лет.
– Нет, не крайняя. Просто она самая пострадавшая. Насколько помню, у доктора, которого лишили врачебной практики, дети вполне состоялись и в детский дом не попали. Еще одна погибшая роженица родственников вообще не имела, кроме мужа и свекрови. Но, по сплетням, они же ее и заказали. Остальные их дела вообще остались за кадром.
– Остается Надя… – уже тише откликнулась Ирина Федоровна и вздохнула: – А сестра ее? О ней что известно?
– Мне – нет.
– И мне нет. Надя могла бы знать, так она тут на днях вообще сделала вид, что меня не знает, – проговорила Устинова с обидой. – Столько с ней возилась, а она… Прошла, как мимо стены, Жень!
– Горобцова в городе?!
– Ну да. А что?
– Так, так, так… Ир, тут вот какое дело… – Востриков тяжело задышал, будто бежал или на гору поднимался. – Надо бы в отдел к этому следователю съездить и фотографии посмотреть. Там на них вроде все свои снуют, а вдруг?
– Какие фотографии, Жень? Ты о чем? Какой отдел? Мне на работу через полчаса надо, – заныла Устинова, вспомнив с раздражением недоеденный бутерброд и остывший чай. Он теперь-то уж точно остыл, конечно.
– Недалеко от дома, где произошло убийство, на магазине была установлена камера наружного наблюдения. Записи следователи изъяли, нашлепали фотографий, на них вроде все свои. Но… но тебе надо бы взглянуть, Ир. – Он окончательно запыхался и вдруг проговорил – Все, добрался, открывай. Я у дверей твоих, прекрасная Иришка!
Она переполошилась так, будто за дверью теперь стая волков зубами щелкала, желая порвать ее на части. Женька! За дверью! А она, как старуха, в халате драном и ночной сорочке! И непричесанная, рот в масле, и шпротами изо рта несет. Господи…
– Входи, – щелкнула она замком, чуть приоткрывая дверь. – Я сейчас…
Ей понадобилось полчаса, чтобы привести себя в порядок. Все это время Востриков послушно сидел на ее скрипучем стуле в кухне, сгребая кухонным полотенцем в кучку крошки на столе. Сгребет – разметает. Разметает – снова сгребет.
– Я готова, Жень.
Ирина Федоровна в строгом черном костюме и серой блузке, на высоких каблуках, с укладкой и макияжем была неузнаваема.
– Прекрасно выглядишь, Ириш, – похвалил Востриков, запоздало спохватившись, что приехал к ней в старом свитере, на котором локти просвечиваются. – Небось женихов у тебя строй? Потому и мне отказываешь?
Она рассмеялась и повела к выходу.
– Ну, какие мы с тобой жених и невеста, Востриков? Нам сто лет назад по пятьдесят было! Едем, едем к твоему следователю уже. Да на работу мне надо. А то заскучают без моих разносов сотрудники вместе с воспитанниками…
Данилов был приятно удивлен, когда ему позвонили из дежурной части и доложили о визите Вострикова и Устиновой.
– А я только собирался к вам ехать, Ирина Федоровна! – Он приветливо улыбнулся, пожал им руки. – Чай? Кофе?
Данилов метнулся к чайнику, щелкнул тумблером. Осмотрел пустые чашки. Мишин, гад, не вымыл ни одной, употребляя поочередно из каждой чистой.
– Я сейчас, – сгреб он все чашки в кучу.
– Да погоди ты, подполковник, не суетись, – остановил его Востриков, с интересом осматривая кабинет. – Хорошо у вас стало, нарядно.
