— Пожалуйста.
— Значит, эти две булочки атакуют по правому флангу, поддерживаемые сзади пирожком. С чем пирожок?
— С капустой, — откликнулось существо, похожее на печального сиреневого осьминога, с той лишь разницей, что ног-щупалец у него насчитывалось то ли пятнадцать, то ли шестнадцать. Оно прислуживало за этим милым семейным ужином и умудрялось дирижировать одновременно несколькими десятками шустрых замковых слуг, подливать всем вина, предлагать новые блюда и комментировать соусы.
— Непорядок, — укорил Такангор. — Какую поддержку может оказать булочкам пирожок с капустой?
— Прикажете с мясом, милорд?
— Вот это уже ближе к тому, что я называю гениальной стратегией. Итак, в центре идут солонки, перечницы, салфетницы и прочая. Сверху атакуют салфетки с полотенцем. По левому флангу стремительно наступают блинчики с вареньем, яблоки и груши на них отвлекаются, но не знают того, что в засаде, вот за этими кувшинами, мы держим про запас что?..
— Что? — дружно выдохнули слушатели.
— Пончики с омаром!
— Стоп, — сказал Мадарьяга, решительно отодвигая бесчувственного Зелга поглубже под стол. — Возражаю. Это недопустимо ни с тактической, ни со стратегической точки зрения. Это возмутительно. Как вы себе представляете пончики с омаром?
— Нет, нет! — замахал на него руками Такангор. — Вы не постигли всей глубины моей мысли. Собственно, я рассчитываю, что королевские генералы именно так и решат: дескать, пончики с омаром? Чепуха! А у нас на самом деле не пончики с омаром, а пончики отдельно и омар отдельно. Грозный, несокрушимый, неистовый омар — а в каждой клешне по сугубо диверсионному пончику, обеспечивающему прикрытие по направлениям на северо-запад и северо-восток. Каково?
— Гениально, — прошептал вампир.
— Но и это еще не все, ибо пока яблоки, груши и сей неприглядный безалкогольный компот, — минотавр принюхался, разочарованно заглянул в кувшин с компотом (и кому пришло в голову его приготовить?), — будут разбираться в сути происходящего, мы выдвинем вперед ударным клином телячью котлету, кастрюлю с супом на неистовом скакуне, в фамильных доспехах и с грозным выражением содержимого, а также вот это блюдце хрустиков.
— План, достойный Бавсабы Завоевателя, — признал Думгар. — Была бы у меня кровь, она бы стыла в жилах.
— Вы скажете, они могут применить против нас желе или, хуже того, пиракаши. — Такангор презрительно фыркнул. — Но мы уже смяли их, паника в компоте и фруктах усиливается, и тут им в тыл ударяют наши несокрушимые тефтельки, довершая разгром и охват противника в котел, где он постепенно превращается в жалкое фруктовое пюре.
— Позвольте вашу руку, молодой человек, — прочувствованно молвил Мадарьяга. — Давно я не получал такого удовольствия, присутствуя на обсуждении плана грядущей битвы. Это изящно, остроумно и просто обречено на успех.
— Омар, надо понимать, я, — уточнил голем.
— Совершенно верно.
— Хотелось бы выяснить единственный неясный момент, — кашлянул доктор Дотт. — Какое место вы отводите мне в своем великолепном плане? Кто я?
— Пирожок, разумеется.
— Странно, — удивился вампир. — Признаться, пирожком я видел себя.
— Нет, князь, что вы. Вас мы подадим отдельным, совершенно особенным блюдом. Вы же сами гурман. Вот и выступите первым, задолго до рассвета. Попробуете их на зуб, так сказать.
Каждая ночь должна иметь свое меню.
Оноре де Бальзак
Вампир налил себе еще стакан и даже причмокнул от удовольствия.
* * *
— Вы уверены, что господин граф хотел видеть именно меня? — в который раз спрашивал толстенький лысый человек, облаченный в пурпурную мантию старшего библиотекаря-хранителя и со значком, свидетельствующим об особой материальной ответственности.
У главного бурмасингера и самого был такой значок, так что он хорошо знал, как противно, когда у тебя в конторе раз в году пронырливые клерки маркиза Гизонги проверяют по описи алебарды, кольчуги, стулья, чернильницы, занавески на окнах и прочую чушь. Причем то и дело норовят внести в опись новые предметы, пусть даже дураку ясно, что они являются личными принадлежностями сотрудников. Ну какое отношение имеет главное казначейство к портрету тещи господина Фафута с витиеватой золоченой надписью: «Дорогому Фафику на долгую и добрую память»? И какой на данном портрете можно отыскать инвентарный номер, когда и слепой видит, что подобная фурия просто обязана существовать в единственном экземпляре.
Как и всегда, когда он задумывался о своих домашних, господин Фафут на некоторое время утратил связь с действительностью, поэтому пропустил добрую половину из того, что взволнованно лепетал библиотекарь. Старика тоже можно понять: поднимают с постели глухой ночью, везут в закрытой карете в библиотеку, требуют подписку о неразглашении, забирают свитки и книги, оказавшиеся особо ценными и хранящиеся в отдельном запаснике, после чего волокут к театру военных действий — и все это без объяснения причин.
Впрочем, бурмасингер всего лишь исполнял приказ непосредственного начальства, а о причинах, заставивших графа да Унара заинтересоваться раритетами Королевской личной библиотеки в столь неурочное время, мог только догадываться.
И догадки сии его не утешали.
— Так вы уверены, любезнейший, что граф…
— Сударь, — пробасил Фафут, — без соответствующего указания господина графа я ни в чем не бываю уверен. Даже в себе. Потерпите, голубчик, — добавил он уже чуть помягче. — Сейчас прибудем к его сиятельству, он вам все и объяснит. А я человек маленький.
Библиотекарь смерил его скептическим взглядом, в котором явственно читалось, что мужчина ростом с циклопа-подростка и статью аздакского горного великана никак не должен именовать себя «маленьким» человеком.
Высокообразованный, интеллигентнейший и глубоко аполитичный, господин Папата испытывал к тайным службам необъяснимую, но стойкую неприязнь и все контакты с ее представителями стремился сокращать до минимума. А поскольку о репутации графа да Унара мы уже рассказывали выше, то читатель вполне поймет, почему библиотекарь нервничал, потел, всхрюкивал, теребил безответную мантию и время от времени кидал на бурмасингера умоляющие взгляды. Отряд конных гвардейцев из свиты графа, бряцающий оружием за окнами кареты, никак не добавлял ему радости.
— Просто как какого-то государственного преступника, — бубнил он себе под нос. — Схватили, влекут в ночи, никаких бумаг не предъявили. Это насилие, форменное насилие, любезнейший. Вы хоть понимаете, что я стану жаловаться на вас королю?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
