А где же обещанная авантюра? Год назад мы построили и сдали в эксплуатацию принципиально новый тип электропоезда. Взяться за такое дело (а это 28 тысяч деталей и узлов, 70% из которых модернизированы или заменены на принципиально новые) и осуществить этот проект в предельно сжатые сроки (да еще в условиях современной российской экономики) — чистая авантюра. А в конце этого года мы завершаем второй подобный проект. Ощущаю разочарование читателей: вот если бы убил, ограбил, как дед Данила из Угрюм-реки, или, на худой конец, построил и обрушил “пирамиду” какую-нибудь, вроде “МММ”, – вот это интересно. В том-то и беда наша, что на виду у нас сегодня не труженики и даже не честные “авантюристы”, а преступники. Нас не замечают и не различают.
— Ваша книга о своей предпринимательской судьбе названа уверенно и дерзко — “Что делаю”. Это звучит как вызов одному из главных вопросов в российской истории. Вы так сформулировали специально? Значит, Вам все ясно в настоящем и будущем? А может быть, положа руку на сердце, вы все-таки иногда произносите про себя сакраментальные слова — “что делать?”? Может, нет и у Вас полной ясности и уверенности в том, что Ваш жизненный путь надежен и выбран окончательно?
— Никак не ожидал, что название книги “Что делаю” может показаться дерзким. Прежде всего это вопрос, обращенный к себе. Безусловно, моя оценка того, что я делаю, выносится и на суд читателя. Но, как вы заметили, “откровенничать, так до конца”. Так же, как я стремился к этому в своих книгах. Иначе и за перо браться не стоило. Созвучие с сакраментальным русским (к сожалению, почему-то сегодня только русским!) вопросом “Что делать?”, конечно, сознательное. Я сам себя об этом спрашиваю и отвечаю на этот вопрос и себе, и читателю: “что делаю” лично я – Алексей Ламанов. Конечно же, и меня посещают сомнения, и нет полной ясности и уверенности в будущем и даже в том, что мой путь, в смысле моей профессиональной деятельности, надежен и выбран окончательно. Мне ясно, кем быть. Я деловой человек. Мне нравится творческая созидательная деятельность, а в какой она будет проявляться сфере, подсказывают практика и время. Сейчас мы тесно связаны с железнодорожниками, но, не в обиду им будет сказано, я — не железнодорожник и не уверен, что это сотрудничество будет бесконечным. Я и не заводчик и вообще не “технарь”: поезда, или самолеты, или что-то еще — мне, в общем-то, не так важно. Лишь бы мое дело интенсивно развивалось. Но Вы справедливо почувствовали в названии моей книги вызов. Хотя это, на мой взгляд, и не вызов вовсе, а оппонирование. Оно есть. Но кому? Не самому вопросу, а тем, кто действительно дерзко, самонадеянно, гордо решил указать пальцем русскому народу (следовательно, и мне), что ему делать. Ложные вехи надо сбивать. Учебники в школе новые, а в головы учеников вкладываются все те же “не догмы, а руководства к действию”, все те же пыльные стереотипы вроде “снов Веры Павловны”, давно треснувшего “Колокола” или мифы о “безвольном” царе Николае “кровавом”. Плюс еще и перлы “общечеловеческих ценностей” вроде “секспросвета” и “Брось пахать, начинай отдыхать; Бери от жизни все; Ты этого достоин” и т.п. Смесь получается взрывоопасная… Конечно, все это наша история, но по прошествии стольких лет и после пролития такой, главным образом русской и христианской, крови пора уже научиться отделять зерна от плевел и отличать правую руку от левой.
Любимым чтением русского народа Н.В.Гоголь называл “Жития святых”. Жития святых новомучеников, погибших в лагерях и подвалах ЧК-НКВД заставят содрогнуться даже каменное сердце. Но кто о них знает? Только церковный народ. Я не пытаюсь определять виноватых поименно, я призываю обратить внимание на сам факт трагедии, не подлежащий оспариванию. Но не видно пока в пестром спектре наших партий охотников принять ответственность за содеянное на себя. Следовательно, нет, за исключением Православной Церкви, и кающихся. Все как будто с Луны свалились на пустое место и никакой ответственности за прошлое не несут. А если так — то связь времен, о которой столько сегодня сказано, восстановленной быть не может, ибо восстановление искренних человеческих отношений возможно лишь через покаяние и прощение. А потому нет и не может быть к этим партиям доверия, сколько бы их ни появлялось под самыми живописными предвыборными лозунгами. Следствием этого исторического разрыва является и тот факт, что национальной государствообразующей идеологии до сих пор нет ни в школе, ни в армии, ни в самом государстве.
Отними у общества идею (даже ложную), и оно немедленно погрузится в сон. Сонная, слепая Россия многих устраивает, но не нас. Между тем национальная идея (идеология) России давно известна и существует века, хотя четко сформулирована была только в девятнадцатом веке графом Уваровым: Православие—Самодержавие—Народность. Крайне важна последовательность составляющих — поменяй их местами, и ответ будет неверным. Именно Церковь во все времена будила русское общество, обращалась к его сердцу и уму. Ту же задачу выполняла и классическая русская литература. Церковь “отделили” от государства и от литературы (а вернее, они сами отделились от Церкви, начиная со времен Петра). И что же? Лишенное опоры, упало государство. Упала и его литература. Потому сегодня писатели у народа не в почете: поэт в России меньше, чем поэт. И так будет до тех пор, пока отечественная литература не выйдет на свой традиционный путь — на свет Божий.
Когда душа спит — плоть бунтует и бесчинствует. “Страшно далекие от народа” масоны-декабристы разбудили “спящего” Герцена, тот на ротшильдовские денежки приударил в “медь звенящую”, — и пошло, и поехало! Разбудили плоть, жадную и похотливую. Душу погребли. Ее заклинали: “Спать! Спать! Что воля, что неволя – все одно!”. Этим и сегодня занимаются СМИ и вся окружающая нас грустная действительность “мира сего”. И потому надо будить именно душу, плоть же всячески усмирять и ставить на подобающее ей место послушной рабочей лошади. Потому и написал я в книге “Что делаю”: заставляю трудиться душу, заставляю трудиться тело, помогаю трудиться и тем, кто приходит ко мне на производство. Ради чего я это делаю? Отвечу скромно: во имя России. Мне это дорого. А по-другому я не могу и не хочу. Такова моя “идеология”.
Да, просыпаться страшно. Страшно увидеть себя, свое уродство духовными очами, страшно увидеть действительность. Страшно остаться наедине с самим собой. Потому что наедине человек неизбежно услышит голос души, души, которой, как его учили в школе, не существует. Увидев себя истинного, человек содрогнется и… проснется для жизни духовной. Чтобы противодействовать этому духовному влечению, придумано развлечение. Созвучны слову “развлекся” слова: “разбился”, “разрушился”, “расстроился”, то есть рас-троился – дух, душа и тело разбрелись в разные стороны. И потому существует целая индустрия развлечений, куда отдельным ручейком втекает (к сожалению, сегодня в массе своей) и современная литература, если таковой ее можно еще назвать. Что делаю? Развлекаюсь! Или: что делаю? Тружусь на благо Отечества, спасаю душу. Каждый выбирает сам. Выбрал и я и написал книгу, потом другую. Возможно, в чем-то они похожи на проповедь. Наверняка кому-то не понравятся. Но, на мой взгляд, любая книга — это более или менее талантливая проповедь. Вопрос лишь в том, что и каким языком проповедуется. Конечно, не хочется прослыть фарисеем-святошей. Надеюсь на понимание.
— Ссылаясь на данные советского МВД, Вы пишете, что около трети продукции в СССР создавалось в частном секторе. Уточните, пожалуйста, о каком периоде в истории СССР идёт речь. И что особенно важно: какие процессы происходили в отечественной экономике накануне краха державы? До сих пор это время окружено разного рода мифами: одни утверждают — советская экономика была абсолютно неэффективна, другие возражают — она была на подъеме, и если бы не заговор внешних и внутренних врагов, то…
– Хотя я имею и экономическое образование, выступить экспертом такого квазиуникального феномена, как советская экономика, я не могу. Это мне не под силу. Данные же МВД о частном секторе, я думаю, даже занижены. Ведь что такое был наш советский частный сектор? Это и колхозные рынки, и нелегальные, но неистребимые “барахолки”, частный пошив и медицинское обслуживание, парикмахеры и портные, и прочие бесконечные “услуги”, востребованные в любом обществе. Советский строй, не имея возможности ни уничтожить частника, ни тем более конкурировать с ним, попробовал его не замечать. Как у Булгакова, цитирую по памяти: “И что за страна такая – чего ни хватись, того и нет!”. И только с помощью “частника” можно было хоть в какой-то мере восполнить этот бытовой дефицит. Развитый частный сектор — признак здоровья и предпринимательской творческой активности народа, его свободной самодеятельности. Берусь утверждать, что на заключительной стадии развития грядущего и, как нас заверяют, неизбежного “нового мирового порядка”, то есть тотального монополизма, никакого частного сектора уж точно не будет.
