Кройцц смиренным, кротким взглядом посмотрел на своего шефа.
— Похоже, это ремешок от дамской сумочки. Такой просто так не потеряешь, видимо, кто-то применил к нему физическую силу. И явно не ради шутки. Думаю, это случилось во время борьбы, которая здесь произошла.
— Браво! Ну и что же дальше?
— Ремешок лежит прямо у двери. Можно предположить, что события развивались следующим образом: доктор Гроллер вошла на веранду, преступник последовал за ней, напал и попытался отнять сумочку. Доктор не уступала, тащила ее к себе, пока наконец ремешок не оторвался.
— Браво, и еще раз браво. Продолжайте, господин Кройцц!
— Возможны два варианта. Борьба велась только за сумку, и все следы, которые мы здесь видим, — следствие этой борьбы. При том беспорядке, который тут произведен, — разбитая цветочная ваза, опрокинутый стул и прежде всего множественные брызги крови, — это кажется маловероятным. Но я скорее предположил бы, что борьба была связана с нападением маньяка. Он преследовал свою жертву, возможно, одолел ее в схватке, а возможно, она бежала от него в спальню. Возможно, он изнасиловал ее…
— Но прежде переодел ее в пижаму, не так ли?
— Ах так… Но я же сказал «возможно».
— Вы три раза подряд употребили слово «возможно». На это нельзя было не обратить внимания. Но пойдем дальше: возможно — и здесь это слово как раз к месту, — я смогу привести несколько таких возражений, которые никак не впишутся в вашу концепцию. На теле умершей не обнаружено никаких признаков насилия, белье аккуратно сложено на стуле возле кровати, верхняя одежда в полном порядке висит на вешалке, а в кухне, на подоконнике и под ним, на полу, лежат мокрые комки грязи, которые в других местах дома и на веранде не обнаружены. Прибавьте к этому другие улики и нашу стирательную резинку. Черновик расписки на письменном столе упоминать не стоит, он мог быть написан и раньше. Пожалуйста, господин Кройцц с одним «к» и двумя «ц»[3], ваша очередь, защищайтесь!
Ассистент ухмыльнулся. Потом двумя руками взъерошил волосы.
— Кое-что можно довольно логично объяснить, но не все. Преступник не преследовал доктора, а поджидал ее. Он забрался в дом через кухонное окно, которое по каким-то причинам оказалось открытым. Затем на веранде произошла борьба за сумку. Преступник завладел ею и бежал. Эрика Гроллер отправилась спать и… Всё. Что дальше, я не знаю.
— Ладно. Еще не все потеряно. Начнем сначала. Прихватите с собой тот ремешок, Кройцц. Давайте-ка побеседуем с доктором Лупинусом. Пошли!
Майзель задумался: где лучше всего провести допрос новоиспеченного вдовца? Тут, правда, у него под рукой всегда был готовый рецепт: родственников или свидетелей, на которых в общем-то не падало подозрение, он предпочитал допрашивать подальше от места события. И таким образом избегал никчемных истерик и стенаний. Предполагаемых преступников, наоборот, старался допросить поближе к месту происшествия. Пользуясь этим приемом, он добивался признаний от некоторых слабонервных. Однако в деле Эрики Гроллер пока еще не было ни тех, ни других. Поэтому главный комиссар Майзель выбрал золотую середину, пригласил доктора Лупинуса в гостевую комнату, находившуюся не близко и не далеко от места происшествия.
В ожидании врача Иоганнес Майзель опустился на стул за квадратным столом. Его ассистент уселся на кровать, застеленную шерстяным покрывалом, и придвинул к себе ночной столик, чтобы удобнее было писать стенограмму допроса.
— Кстати, Кройцц, — вернулся к прежнему разговору Майзель, — несколько предпосылок, высказанных вами, абсолютно бездоказательны.
— Знаю. Матерчатый ремешок, например, необязательно от дамской сумочки.
— О, именно это предположение как раз ближе всего к истине. На нем имеется петля, с помощью которой он крепился к застежке-молнии. В связи с этим напрашиваются два вопроса. Первый: Эрика Гроллер боролась с мужчиной?
— Вы полагаете, что две женщины…
— Почему бы и нет? Современные амазонки могут продемонстрировать великолепный кетч. Вам никогда не доводилось видеть? Только волосы летят в разные стороны, кровь и куски кожи также входят в правила игры. Вы внимательно осмотрели осколки вазы? К ним пристали кусочки кожи, мышечной ткани и кровь. Наши химики кое-что обнаружили. Ценная наука! Да, так что я еще хотел спросить? Ага, относительно второго предположения, высказанного вами, — что сумочка принадлежит покойной. Откуда вы это взяли?
Стефан Кройцц ошеломленно взглянул на шефа:
— Ну, помилуйте, если мы обнаруживаем покойную и одновременно сумочку или деталь от нее…
— …И старательную резинку, и разбитую вазу, и комочки грязи, и… Оставим это. Меня больше занимает другое: разительный контраст между идеальным порядком в спальне и ужасным беспорядком на веранде. Если после этой кровавой рукопашной схватки у Эрики Гроллер достало спокойствия педантично разложить одежду на свои места — она даже прикрепила листы бумаги к внутренним стенкам шкафа, чтобы края вешалок не царапали полировку, — почему тогда она оставила веранду в таком бедламе? Могла бы, по крайней мере, немного ее прибрать.
— Не забывайте, господин главный комиссар, что доктор Гроллер собиралась в Париж. Утренним самолетом. Возможно, поэтому оставила приборку на свою приходящую прислугу.
— Хорошо. Это, как мне кажется, десятое «возможно», которое я слышу от вас за сегодняшнее утро. И давайте на этом закончим. Более того…
В дверь постучали.
Вахмистр ввел в комнату доктора Эберхарда Лупинуса.
Криминалисты поднялись. Все трое изобразили друг перед другом поклон и представились. Лупинус сел напротив Майзеля. Оба закинули ногу на ногу и расправили складки на брюках.
Эберхард Лупинус был того же телосложения, что и главный комиссар. Высокий, стройный, подтянутый. Только форма головы была более квадратной, шея мясистее, а русые волосы светлее. На висках тускнела седина. Лупинус сложил руки крестом на колене. На безымянном пальце вместо обручального кольца сверкал перстень с темным опалом. «Довольно спесиво», — отметил про себя Майзель. Врач был одет в строгий светлосерый костюм в белую полоску. Манжеты его рубашки ровно на сантиметр выглядывали из рукавов пиджака, именно настолько, чтобы можно было увидеть краешек золотых запонок в форме листа.
Лупинус не производил впечатления человека утомленного или, наоборот, бодрого. Время от времени он нервно подергивал бледными губами, но Майзелю казалось это наигранным. Глаза доктора тоже не выражали никаких чувств — ни печали, ни скорби. Они были какого-то странного цвета, меняющегося от серого до желтого. Беспокойный, блуждающий взгляд выдавал скорее напряжение, чем страдание.
Иоганнес Майзель не чувствовал симпатии к доктору. Этот аристократический шик уж слишком напоминал ему его собственные повадки. К тому же он питал сильную антипатию к мужчинам с сединой на висках и не скрывал этого чувства. Он считал, что его антипатия к тому или иному человеку не оказывает влияния на ход расследования: был убежден в своей профессиональной объективности. И все же он оставался простым смертным, Иоганнесом Майзелем, которому не были чужды личные предубеждения.
Главный комиссар имел обыкновение начинать первый допрос свидетелей с изучения их внешности. Стефан Кройцц записал в протокол анкетные данные: доктор Эберхард Лупинус, пятьдесят один год, гинеколог, владелец частной клиники в Гамбург — Харвестехуде, судимостей не имеет. На Эрике Гроллер женат три года. Сын от первого брака, расторгнутого в 1948 году, изучает право в Париже.
— Господин доктор, — включился наконец в допрос Майзель, — вы информировали полицию о случившемся. Когда вы обнаружили свою жену мертвой?
— Около шести. Точнее сказать не могу.
У врача был мягкий, бархатный голос. Он завораживал и располагал к доверию. «Это у него профессиональное, — подумал Майзель. — Таким образом он дурачит своих пациенток, выманивая у них самые сокровенные тайны, касающиеся болезни».
— Опишите, пожалуйста, поточнее обстоятельства, при которых вы обнаружили труп своей жены.
— Сейчас, господин главный комиссар. Но вначале я хотел бы сделать заявление. Решение информировать полицию о случившемся возникло под влиянием обрушившегося на меня горя. Я ничего не соображал, да и сейчас плохо соображаю. Когда уже было поздно… когда я положил телефонную трубку и господа полицейские выехали сюда, я осознал всю нелепость и абсурдность своих действий. Я врач, господин главный комиссар, и, естественно, должен был бы заметить отсутствие каких-либо признаков преступления. И я видел это, но разумом понял лишь позднее. Таким образом, я хотел бы принести вам извинения за то, что практически беспричинно потревожил вас, но мой поступок в известной степени объясняется состоянием аффекта, в котором я находился. Вероятно, вы и ваши коллеги из отдела судебной медицины уже установили, что Эрика… что фрау Гроллер умерла естественной смертью. Правда, мне ничего не известно о болезни, которой она страдала.
