Сектор конденсации энергии размещался в стороне от остальных цехов, это было самое опасное местечко на заводе, считавшемся и без него самым опасным предприятием на Меркурии. Роя еще на космодроме предупредили, что на Меркурии вообще, а на заводе в особенности, все подчинено строжайшей регламентации, люди, привыкшие на Земле держать себя вольно, здесь не задерживались и часа. Услышав, что ходить надо только по охлажденным дорожкам, носить только жаронепроницаемые костюмы, по сторонам не глазеть, на небо не засматриваться даже в светофильтрах, Рой поинтересовался: «А можно ли у вас плевать?», на что получил немедленный ответ: «Лучше воздерживаться — бывали несчастья и от неосторожных плевков!» Ответ даже не звучал иронически.
— Садитесь в капсулу. Можно идти по туннелю, но это довольно далеко, — сказал Анадырин, открывая дверь сигаровидного электровагона: передвижение на Меркурии, это Рой знал, обычно совершалось в таких снарядах, мчавшихся в трубах.
Сектор конденсации энергии, по земным понятиям, мог сойти за немалый завод. Хонда спросил, не хочет ли Рой осмотреть все помещения, их тридцать восемь, в том числе четырнадцать лабораторий. Рой пообещал первое же свободное время отдать экскурсионному любопытству, но сейчас его интересует та единственная лаборатория, где выполнялись его заказы на твердую энергию и где погиб во время непонятной аварии ее руководитель Карл Ванин. Рой вежливо уточнил:
— Я верно сформулировал причину аварии: непонятная?
— Непонятная, конечно, это все мы понимаем, — проворчал Хонда и, внезапно вспыхнув, сердито добавил: — А еще больше — безобразная, возмутительно безобразная!
Он с таким негодованием поглядел на Роя, словно тот был виновником непонятной безобразной аварии. Рой подумал: «Этот человек, Михаил Хонда, не разберется в сути несчастья, у таких раздражение заменяет понимание». Вслух он сказал с учтивой многозначительностью — привычка заставлять собеседников взвешивать свои слова, когда разговаривают с ним:
— Я попрошу во время осмотра подробней объяснить, в чем вы находите то, что назвали возмутительным безобразием несчастья. Мне кажется, определения подобного, скорей психологического, чем физического, свойства весьма интересны, если обоснованны, конечно.
По тому, как покраснел Хонда, Рой понял, что удар попал в цель: Хонда больше не будет навязывать ему описание своих чувств! Повеселевшие глаза Стоковского показывали, что главный инженер внутренне расхохотался. Анадырин что-то учуял, но не разобрался — сперва с недоумением посмотрел на разозленного Хонду, потом на Роя. Рой отвлек директора от посторонних мыслей:
— Стало быть, взрыва энергопластинки не было. Именно так вы написали в докладе на Землю.
— Совершенно верно, друг Рой. Если бы взорвалась хоть одна пластинка, от цеха не осталось бы и кучки пыли. В лаборатории твердого конденсирования не пострадал ни один аппарат. Карл Ванин был испепелен молнией лучевого генератора, включенного по страшной ошибке несколько раньше, чем следовало по программе.
— И по другой страшной ошибке — нацеленного на Карла, а не в горнило консервирующей печи, — добавил Хонда.
Лаборатория твердого конденсирования энергии (Рой не сразу дознался, что термин «твердое консервирование» — местный жаргон, укоренившийся так прочно, что стал проникать и в документы) мало отличалась от других индустриальных лабораторий. Узкое и длинное помещение заполняли громоздкие механизмы и установки.
— Накопители энергии, — Анадырин широким жестом обвел один ряд установок. — Преобразователи энергии, — показал он на второй ряд механизмов и остановился в торце помещения, здесь выстроились приземистые аппараты, похожие на громадные сундуки. — Последняя стадия переработки энергии — твердое консервирование, — сказал он торжественно. — Можете посмотреть, друг Рой на нашу товарную продукцию — к сожалению, экземпляр недоделан, но представление о нем получить можно.
Он вынул из последнего аппарата продолговатую пластинку и подал Рою. Тот еле удержал ее в руках, так она была тяжела — в восемь раз плотнее железа, в три раза тяжелее самого тяжелого естественного металла осьмия. Уже это одно — тяжесть — внушало почтение. Еще больше внушало почтение то, что Рой знал из теории твердых энергетических конденсаторов: одна сторона пластинки была зеленой, другая красной, их можно было хоть сотни раз класть красной стороной на красную, зеленой на зеленую. Но если складывались разноцветные стороны, две сомкнувшиеся пластинки становились генератором энергии — и мощность его определялась силой прижатия одной пластинки к другой.
— Посмотрите на генератор в сборке, друг Рой, — Анадырин подал Рою нечто вроде чемоданчика с гибкими шлангами отвода энергии. — Вот этот движок сбоку управляет пружинами сжатия, а величина сжатия — выдачей энергии. В минимуме — энергии не больше, чем от электрической лампочки, а в максимуме она равна той, что развивает двигатель межпланетного лайнера.
— Анадырин вздохнул. — Сколько, знаете, мы связывали надежд с этим уникальным аккумулятором энергии, такие двигатели планировали создать на его основе… И даже не завершили опытного образца!
Рою давно следовало отложить в сторону недоделанный аппарат, похожий на ручной чемоданчик, и приступить к делам более важным. А он все гладил пальцами шероховатые черные бока, все крутил регулятор настройки, все вслушивался в сухой скрип пружин, сжимавших одна другую, вместо того чтобы сжимать чудодейственные конденсаторы — две небольшие, сомкнувшиеся разноцветными сторонами пластинки. Именно о таком двигателе, компактном и мощном, сердцем которого должен был стать этот ящичек, и мечталось ему с Генрихом, когда брату явилась идея торпедообразного аппарата, способного невредимо прорезать толщи плазмы, нагретой до звездных температур. Какой шальной поначалу показалась идея, как он высмеивал тогда сумасбродные фантазии брата — и как все обрело реальность, когда на Меркурии приняли заказ на твердые энергоконденсаторы! И Генрих и он сжились с мыслью, что плазмоход будет изготовлен не поздней будущего года и тогда же отсюда, с Меркурия, нырнет в бушующее озеро плазмы, именуемое солнечным пятном; именно в будущем году ожидают самое интенсивное в столетии пятнообразование. Уже и обещания такие были даны Боячеку, уже отбоя не стало от смельчаков, просящихся в экипаж плазмохода. Вины его и Генриха в том, что фантазия так и останется фантазией, нет — но огорчение от этого не меньше. Рой повернулся к Хонде.
— Вы сказали, что первым прибыли на место трагедии и успели поговорить с умирающим Карлом. Я бы хотел узнать, как все происходило.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
