Обобщения такого рода, рассматриваемые ныне иногда в отрыве от фронтовой ситуации прошлых лет, могут, как правило, лишь помешать тщательно разобраться как в достигнутых партизанами успехах, так и в тех тактических просчетах, очевидность которых теперь уже не нуждается в доказательствах.
Вот почему из всего сказанного мне хотелось бы сделать один вывод: в партизанском движении приемлемы все формы борьбы, если благодаря им мы можем проводить как широкие операции по захвату городов и населенных пунктов, так и небольшие засады, обезоруживающие противника своей неожиданностью, вносящие в существование его войск на оккупированной территории элементы нервозности и беспомощности перед лицом невидимой, но повсюду ощутимой и уже невольно ожидаемой опасности. Разумеется, при этом одним из ведущих звеньев наступления оставалось максимальное воздействие на коммуникации противника путем диверсий, срывающих регулярные поставки живой силы и техники врага к фронту.
...Мы неоднократно спрашивали К. К. Рокоссовского о том, когда мы улетим, и неизменно получали один ответ:
- Не торопитесь, товарищи. Наша разведка уточняет линию прохода. Нам нужно, чтобы вы пересекли линию фронта без особых помех.
Трехсуточное ожидание оказалось полностью оправданным. Наш самолет ни разу не попал не только под обстрел, но даже под лучи хотя бы одного прожектора. У нас было такое ощущение, что на том участке вообще линии фронта вроде бы и не было.
И только тогда, когда летчик выключил моторы, мы сразу же почувствовали, что находимся в условиях вражеского тыла, на боевом партизанском аэродроме. Мы еще не успели покинуть самолет, как к нему потянулись носилки с ранеными. А скрип подвод не прекращался: на подходе были новые раненые и больные. Вот они приблизились уже к самолету. Слышны стоны, причитания матерей, плач детей. Да, тут было народу не на один самолет.
В довершение всего, среди этого хаоса криков и стонов я услышал знакомый, звавший меня голос. Наклоняюсь над носилками и вижу побелевшее лицо Казимира Ивановича Плохого.
- Ранен я... Тяжело... В живот... Может, в последний раз видимся, - с трудом шептал он. - Трудно у нас было... Рева спас положение. Рева... - И тут же добавил: - Рева и наш комиссар Богатырь... Речь Плохого была бессвязна и непоследовательна, но мне было ясно, что у нас случилась какая-то беда. Я еще пытался что-то уточнить, как-то успокоить Плохого. Но пилот уже торопил с отлетом, и я, пожав руку Казимиру Ивановичу, уступил место очередным носилкам с ранеными.
Так мы сразу же окунулись в партизанскую действительность, где слова "вдруг" и "неожиданно" приобретают свой, жизненно прямой и чаще всего тревожный смысл.
Глава восьмая. ЗАКАЛЕННЫЕ В ОГНЕ
Спешу в свой штаб. Здесь погром. Хотя ни один снаряд в здание не попал, но взрывы были поблизости. Из рам выбиты все стекла.
Чтобы создать впечатление, что мы намерены и дальше здесь оставаться, снова обживаем покинутый дом. Партизаны откуда-то приволокли застекленные рамы. Правда, они оказались намного шире и длиннее оконных проемов, но наших мастеров это не смутило - просто прибили гвоздями новые рамы изнутри к бревенчатым стенам.
Штаб снова ожил. Перечитываю свои записи, сделанные в Москве. С волнением готовлюсь к беседе с товарищами. Сегодня сюда съедутся командиры, комиссары, начальники штабов, секретари партийных организаций отрядов. Послушаю о том, как они тут воевали, расскажу все, что видел и слышал в столице.
В самой большой комнате, где должен проходить наш сбор, Илья Иванович Бородачев укрепляет на стене привезенную мной из Москвы новую военную карту.
Вчера, как только я приехал с аэродрома, у нас с Бородачевым состоялся не совсем приятный разговор. Еще по пути мне стало известно, что во время боя штаб объединения отошел на двадцать километров, в деревню Ильинское.
У Бородачева один довод: он не имел права рисковать штабом. Никак Илья Иванович не привыкнет к нашим условиям. Все мерит на армейскую мерку. Штаб должен располагаться там, откуда он может надежно и сравнительно безопасно руководить войсками. А нас сама обстановка вынуждает держать штаб ближе к отрядам. Приходится учитывать и несовершенную связь только конные и пешие посыльные - и то, что мы вынуждены без конца маневрировать силами. Нужно учитывать и моральную сторону - партизаны увереннее чувствуют себя, когда знают, что штаб поблизости.
В конце концов начальник штаба признал свою ошибку. Но я видел, как огорчило его мое недовольство. Для дисциплинированного, честного солдата долг превыше всего. А тут вдруг он поступил не так, как от него требовалось. Он и сейчас еще переживает свой промах. И мне по-человечески жалко его.
В комнату входят Богатырь, Рева и другие командиры и политработники. Не заметив меня, они сразу устремляются к карте. Рева горящим взглядом окидывает синюю полоску Днепра. Днепр и на карте широк. Множество больших и малых рек впадает в него. И местами карта выглядит кружевом из голубых ниток. Я понимаю, почему Реву так приворожил Днепр. Не только потому, что это его родная река он родился в Днепропетровске,- но еще и потому, что Павел, единственный пока в соединении человек, уже знающий, где мы будем форсировать эту могучую украинскую реку.
Не отрывая взгляда от карты, Павел садится на край стола, вынимает из кармана кисет и не спеша, в глубоком раздумье набивает свою заветную трубку.
Павел выглядит щеголем. На нем костюм из английской шерсти и новые хромовые сапоги. Это мой подарок, который я привез из Москвы. Я счастлив, что обновка доставила ему радость.
Друзья увлеклись картой. Слышу недоуменные возгласы:
- Почему нет на карте Брянских лесов?
- Братцы, тут нет даже тех районов, в которых действуют наши отряды. Что бы это могло означать?
- Для чего нам такая карта?
- Чего ты пристал - почему да почему? Потому, что свои районы ты и без карты обязан знать досконально.
Эту ворчливую разноголосицу перекрывает звучный баритон Ивана Филипповича Федорова - командира Серединобудского партизанского отряда:
- Ох и места же тут! Вот сюда бы, в Морочанский район, хлопцы, добраться. Тут можно без всякой тревоги перезимовать, хоть сто отрядов приводи.
Беру это на заметку. Надо после поговорить с Иваном Филипповичем. Вспоминаю, что до войны он долго работал в тех краях.
- Ты лучше покажи, где тут раки зимуют, - перебивает Федорова командир отряда Иванов. - Но ты мне объясни, для чего тут эту карту повесили? Может, мы туда и потопаем?
- Осторожно, Леня, - смеется Красняк, комиссар Ямпольского отряда, смотри, мозоли натрешь. Не забывай, до Волыни тысяча с лишним километров. И еще не забывай, что на пути лежит Днепр-батюшка.
Николай Васильевич Таратуто и вовсе этой мысли не допускает:
- По вражеским тылам на Волынь?.. Не говорите громко, а то Суворов в гробу неспокойно себя почувствует...
- А ну, хлопцы, - соскакивает со стола Рева, - поперед батька давайте в пекло не спешить.
- А нам не страшно, Павел Федорович, - парирует Новиков, - мы ведь совсем недавно с вами вместе в этом пекле побывали. Разве только наш штаб снова аж до Ильинского маханет...
Хорошо, что Бородачева в это время не было в комнате. Как бы его резанули такие слова...
А Рева заявляет совсем уж безапелляционно:
- О Бородачеве вопрос, можно сказать, уже решен. Вот я буду докладывать командиру о наших так называемых оборонительных боях и... будь здоров!.. Я опешил. Это уж слишком! Кто дал право командиру отряда решать судьбу начальника штаба объединения? Да, я люблю Павла. Он знает об этом. Неужели он посмел злоупотреблять моим доверием и дружбой?..
Чтобы не сорваться и сразу не наговорить грубостей, поднимаюсь и ухожу в соседнюю комнату. Здесь застаю Бородачева, Куманька и секретаря подпольною комитета партии Червонного района Гончарова.
- Давайте начинать. Кажется, все собрались, - говорю как можно спокойнее. - Полагаю, что необходимо прежде всего выслушать доклад начальника штаба об итогах боев.
Бородачев растерян. Но я протягиваю ему карту, которую, знаю, он тщательно подготовил к совещанию.
- Идемте.
Не могу я сейчас поручать доклад Реве. Пусть он и оставался за меня, пока я был в отъезде, самовольства прощать ему нельзя. Рева и раньше недооценивал, а в ряде случаев просто игнорировал штаб соединения. Раньше ему сходило это с рук. Теперь надо на него как следует воздействовать, чтобы сохранить Бородачева на посту начальника штаба. Не можем мы разбрасываться такими людьми. Тем более сейчас, когда штабу предстоит огромная работа в связи с подготовкой рейда. Я обязан не только поддержать, но и поднять авторитет штаба и его руководителя...
Когда я предоставил слово Бородачеву, в зале послышался ропот, а Рева даже привстал и попытался что-то сказать. Но я жестом сажаю его на место.
С первыми словами Бородачева в комнате воцаряется тишина. Всматриваюсь в усталые, похудевшие лица товарищей. Я счастлив от одной мысли, что после всего, что здесь произошло без меня, снова вижу этих дорогих мне людей живыми и невредимыми.
