И здесь, глухой зимней ночью, в настороженной тишине военного лагеря Спитамена, знатные властители Согды и Бактрии решали судьбу своей древней, прекрасной и богатой, своей родной земли.
— Друзья мои! — Голос Спитамена дрожал от волнения. — Оглянитесь — нас много! Мы поднимем народ всех племен от Каспия до Инда. Земля наша обширна, и сила наша велика. Друзья мои, если мы все поднимем наши мечи, то не только Бесс, но и сам Александр не устоит перед нами!
ЦАРСКИЙ ПОЦЕЛУЙ
В эту зиму войско Александра отдыхало в Гиркании[*], благословенной богами земле. Македоняне захватили всю огромную равнину до самого Гирканского[*] моря, в котором обнаружили изобилие всякой рыбы.
Измученное погоней за Дарием и тяжелым переходом через горы, македонское войско как лавина свалилось в Гирканию, захватило все гирканские города и богатые съестными припасами селения, которые они назвали «счастливыми». Люди здесь и в самом деле жили безбедно благодаря своей плодородной земле. Закрома ломились от хлеба, а хлеб этот и сеять было не надо: после жатвы в поле оставалось множество колосьев, их зерна осыпались и засевали ниву, обеспечивая обильный урожай.
Македоняне нашли в этих селах огромные сосуды с виноградным вином. Оказалось, что здесь каждая лоза дает целый метрет[*] вина. Обнаружены были и кладовые, полные сушеных винных ягод, — здесь не редки были смоковницы, с которых снимали по десять медимнов[*] урожая. Поселяне не скрыли от македонян и запасов дикого меда, который, по их словам, течет с листьев растущих в лесу деревьев, похожих на дуб.
Голодное, усталое войско разместилось на гирканской земле как могло и как хотело. Александр запретил разорять Гирканию, но пребывание многих тысяч вооруженного, измученного, наголодавшегося люда уже само по себе было тяжким разорением.
Александр поселился в главном городе страны — в Задракартах, в царском дворце. И как всегда, в перерывах между сражениями начались жертвоприношения, эллинские празднества с гимнастическими состязаниями, которые были так угодны эллинским богам.
И здесь в первый же день празднеств произошло то, что Александр давно подготавливал.
На царском пиру собралась вся македонская, эллинская и персидская знать. Персов было уже немало среди этеров-телохранителей македонского царя. Они появлялись здесь один за другим. Одни пришли еще при жизни Дария, увидев, что Дарий теряет царство. Другие — после его смерти, отчаявшись в сохранении персидской державы. Третьи, хоть и с запозданием, присоединялись к войскам Александра на его военных дорогах…
И вот сегодня, перед тем как идти на пир, Александр пожелал, чтобы ближайшие друзья ввели проскинесис — земной поклон царю, как это было принято у персов.
Во дворце было тесно от гостей. В зале, убранном с восточной роскошью — пурпурные покрывала на ложах, ковры, венки, благовония, — все было готово для царского пира. Но царь еще не выходил из своих покоев.
Персы держались с достоинством и несколько надменно. Но их яркие одежды уже не затмевали роскошных нарядов македонян — царских друзей. Старые македонские военачальники, этеры и полководцы царя Филиппа чувствовали себя чужими в этой странной, не то эллинской, не то персидской толпе.
— Смотри, Азандр, тут уже и Оксафр, брат Дария! Когда и откуда он явился?
— Не все ли равно, когда? Они являются, как сорняк в хлебе. Помнишь, Клит, как эти персы дрались против нас у Граника? А теперь они приходят и занимают наши места. Мы уже почти не видим своего царя. Они окружают его, они едят с ним за одним столом. А ведь он когда-то приходил к нам в лагерь и сидел у костра вместе с нами.
— Да. Теперь ему нравятся персидские поклоны до земли. Эх, Азандр, мои глаза не могут на это смотреть, кровь закипает во мне! А что ты, Мелеагр, думаешь обо всем этом?
— Что делать, что делать, друзья… Персы кланяются, будем кланяться и мы.
— Мы и под вражьими копьями не гнули спины!
— А здесь, Клит, придется!
Так они сидели за отдаленным столом, вздыхали, сетовали, покачивая бородами… Изменился их царь. Полюбил персидскую роскошь, персидские обычаи. А им, македонянам, уже и доступа к нему нет!
Кратер остановил их:
— Тише, друзья. Вы в гостях у царя — не забывайте.
Кратер не признавал персидских обычаев. Он не хотел надевать длинной персидской столы даже и на праздник. Александр не обижался на него за это. Кратер отлично служил ему на войне, был одним из самых надежных его военачальников. А если он не изменяет ни македонской одежде, ни старым македонским традициям, то Александру это было даже выгодно. Кратер стал как бы связующим звеном между царем и старыми македонянами, которые безоговорочно доверяли Кратеру и ни за что не хотели признавать никакой дружбы с варварами.
Появился Гефестион. Высокий, стройный, в длинном персидском наряде лилового шелка, он, любезно улыбаясь, перебрасываясь приветствиями, проходил среди гостей. Гости почтительно кланялись всемогущему другу царя. Но взгляд Гефестиона ни на ком не задерживался. Он искал Каллисфена.
Каллисфен, племянник Аристотеля, прибыл к Александру с одним из эллинских посольств. Аристотель посоветовал ему сопровождать Александра на Восток с тем, чтобы как очевидец написать историю его похода.
Сначала Каллисфен и царь ладили между собой. Каллисфен восторгался военным талантом царя, его бесстрашием, его победами. Он писал в своей «Истории», что у берегов Памфилии море легло к ногам царя, словно принося земной поклон, и что перед битвой под Гавгамелами царь обращался к Зевсу и Зевс помог ему, как своему сыну…
Но постепенно их отношения изменились. Гордый эллин, олинфянин, держался независимо и с большим достоинством. При всяком удобном случае он находил способ показать царю, как он презирает ту низкую лесть, которой некоторые люди окружили царя. Ему не нравилось персидское окружение царя. Он подсмеивался над персидскими обычаями, которые перенял царь…
Александр видел это. И теперь, хоть и скрывал свой гнев, он очень редко улыбался Каллисфену.
Каллисфен стоял на террасе, навалившись на перила своим тучным телом.
Рядом, блестя золотом и драгоценностями, стоял Филота, сын Пармениона.
Гефестион хотел было подойти к ним. Но имя царя, произнесенное Каллисфеном, остановило его.
— Слава многих людей зависит еще и от того, как их сумеют прославить, — важно, со снисходительным видом говорил Каллисфен. — Иной получает по достоинствам своим, а иной, совершив гораздо более славных дел, уходит в безвестность, потому что не нашлось человека, который сумел бы сказать о нем должное. Так и Александр и дела Александра зависят от меня, его историка. Я прибыл сюда, чтобы прославить царя. И если Александр станет равным богам, то не по лживым рассказам Олимпиады о его рождении, а по той истории, которую напишу я.
— Да, пожалуй, это так и есть, — задумчиво отозвался Филота. — Но оценит ли Александр твою услугу? Он уже не раз доказывал свою неблагодарность людям, которые верно служили ему и сделали его тем, что он есть сейчас…
И после короткого молчания спросил:
— А кого из героев чтят в Афинах особенно?
— Гармония и Аристогитона, — ответил Каллисфен.
— Тех, что убили сына тирана Пизистрата?
— Да, тех самых. Они убили тирана и уничтожили тиранию в Афинах.
Филота снова помолчал, будто подбирая слова.
— Скажи, Каллисфен, значит, тираноубийца может найти убежище в эллинских городах?
— В Афинах, во всяком случае, он найдет убежище.
«О чем они говорят? — нахмурясь, подумал Гефестион. — Что за странные речи у них?»
Он вступил на террасу. Собеседники замолчали. Филота, как-то растерянно взглянув на Гефестиона, бросил легкую шутку и поспешил уйти в зал.
