Шведов не гнуло государство, не тиранили иноземные захватчики, и они со всею доступною страстью могли отдаться взаимоугнетению в семье. Со сжатыми губами, суженными зрачками, с тусклым огнем они строили под каждою крышей маленький, ладный кромешный ад домомучительства (первым зарифмовать национальных гениев Бергмана и Астрид Линдгрен темой Дома-Семьи догадался Ю. Гладильщиков, поклон ему десятилетие спустя за этнографическую зоркость). Деспот отец в «Корабль идет в Индию», крепостница мать в «Осенней сонате», капо сестра в «Молчании», вереница прочих составили свою камерную, предельно одомашненную галерею «капричос» - интровертных бесов, неслышно лютующих над ближними в каждом кувшине, шкатулке, аккуратном пряничном домике. И церковь, в садистских вертикальных государствах исполняющая роль оберега и Красного Креста, на мягкой скандинавской равнине оказалась единственной носительницей норм чугунного благонравия и западло. Местами филистерская, местами изглоданная сомнением, она оставила человека с Богом наедине, без подпорок и Слова. Национальное душевное здоровье пало жертвой великого закона сохранения боли, поддерживающего мировое равновесие этносов-баловней и этносов-парий. Быков некогда с мазохистским смирением воспел времена, «когда нас Сталин отвлекал от ужаса существованья». Швецию и пророка ея Бергмана отвлечь от ужаса было некому. Гладкая скандинавская история последних двух столетий обернулась тотальным психическим надломом, несомой, будто крест, трещиной на зеркальном стекле.
Вообще любопытно, как суетные, но прозорливые иудеи, которым грех жаловаться на особый ад безмятежности, все же потайным слухом чуют Бергмана. На протяжении полувека основным (и безответным!) апологетом грузного шведа являлся Вуди Аллен - кто ж не помнит в «Манхэттене»: «Если эта курва еще хоть слово брякнет о Бергмане, я ее задушу!» Оба заунывные ипохондрики, оба сняли по полусотне фильмов, оба раскидали по округе до десятка детей - Бергман своих, Аллен приемных; оба Моцарта любят, - но что-то мешало титану и богослову хотя бы краешком рта ответить на цветистые комплименты мелкого нью-йоркского недоразумения. Монументальный шведский невроз оказался стилистически далек от вертлявой семитской депрессии. Скрижаль разминулась со скороговоркой, хоть взгляды были общие.
Чинность сама по себе внушает почтение. Долгое время Бергман казался сторонним, с холма наблюдателем и летописцем большого скандинавского прибабаха. Только мемуары все расставили по местам - великий диагност и сам был с большим и очевидным для него самого приветом. Попытки сообща с братом задушить в колыбели месячную сестру, долгое и осознанное вожделение отцовской смерти, визиты в мертвецкую, изучение надписей на детских могилах, ночные кошмары пыток, удушья и инцеста упорно оспаривали старинную максиму, что директором дурдома не должен быть псих. Должен. Больше некому.
Оттого ему и не интересны были мужчины - ущербные, рефлективные, раздавленные, - что такого он каждый день с отчаянием наблюдал в зеркале. Исстари, с поздних сороковых весь бергмановский мир был сакцентирован на женщине - твердой в Писании, жизнелюбии и добре, да иногда еще имеющей силы бодаться с соплеменницами. В трети его фильмов - «Молчании», «Персоне», «Шепотах и криках», «На пороге жизни» - мужчин нет вовсе, как класса. Зато женщины непримиримы и используют тактику обходительного мягкого нажима, боя в перчатках. Хитрый манипулятор не раз практиковал сведение в одном кадре своих бывших жен и подруг - с обыденной точки зрения это было бессовестно, зато давало искомый художественный результат. Он был подарком продюсерам, ибо умел достигать запредельного накала в минибюджетном конфликте «двое в комнате» или «четверо в палате».
Женщина в его мифологии заместила Бога, с которым он окончательно разошелся в середине жизни - в возрасте, полностью исключавшем инфантильное позерство в вопросах веры. Протестантская прямота и честность в нем причудливым образом дезавуировались памятью о домашнем диктате, палочной духовности и пожатье каменной отцовской десницы. В стране с высокой продолжительностью жизни детские слезы стоят дороже - по номиналу.
Именно там, в мире без искусственных и суетных примесей гуманитарной катастрофы - без войн, инквизиций и геноцида, - сложилась адекватная бергмановская хроника человечества. Книга Бытия с подлинным весом каждого понятия.
Седьмой печати.
Причастия.
Молчания.
Стыда.
Шепотов и криков.
This file was created with BookDesigner program [email protected] 13.01.2012
