Я был связан обязательством. Слабый шанс или никакой, но полицейские могли появиться в любую секунду. Если меня здесь найдут, все кончится. Возникнет слишком много вопросов, на которые не будет ответов. Так что на сей раз черный мрак и туннель были моими друзьями, святыней, хотя дышать становилось все труднее.
Я поклялся, что ни за что не отступлю.
Включив освещение, я нагнулся и зашел внутрь. Вход оказался ниже и уже, чем тот, что я помнил. Вода доходила до середины голени, и на дне я почувствовал то же самое – булыжники и глубокий слой грязи. Я посветил вниз вдоль туннеля: он простирался далеко, квадратный и мокрый, затем исчезал во мраке. Было много старого мусора и мертвых веток, в некоторых местах виднелись узкие дорожки грязи, которые поднимались из воды, как спины аллигаторов. Я провел пальцами по стене. Бетон был гладкий и влажный. Я помнил все отчетливо и думал о крови, слезах и криках. Направив свет фонаря на стену, я продолжил движение.
После пары десятков шагов туннель превратился в унылый металлический квадрат, подобно четырехгранникам, которые я ребенком надевал на рельсы и вытаскивал из гравия, после того как прошел поезд. Я находился глубоко в горле туннеля, дыхание мое было ровным, и сердце работало нормально. Я чувствовал себя сильным и понимал, что должен был стать таким много лет назад. Какая-то часть меня хотела найти того ублюдка, который почти разрушил меня. Но он ушел.
Я спешил, и каждый шаг все дальше отводил меня от старых ужасов детства.
Но когда я дошел до плиты под стоком, там оказалось пусто. Никакого оружия. На мгновение я забылся. В конусе слабого желтого света на плите виднелись пятна, как будто крови, я смотрел на них, и прошлое вырастало передо мной подобно призраку, столь реальному, что можно было прикоснуться. И я переживал все снова – страх боль, отвращение. Но на сей раз это не относилось ко мне. Это было о ней и о том, что я видел, – липкая кровь, выглядевшая черной на ее бедрах, ее открытые глаза и краткое синее мерцание в них, когда она благодарила меня.
Милый Боже. Благодарила меня.
У меня закружилась голова, мои руки оказались на бетоне, скребя его пальцами, как будто сдирая прошлое. Однако это был только бетон, а мои пальцы – просто плоть. Я думал о ребенке на детской площадке, вопящем из-за игрушки. Но это не было детство, и там не было никаких игрушек. Что сделано, то сделано.
Я поставил фонарь на плиту и вытер рот внутренней стороной рукава. Погрузил руки в воду и стал водить ими по дну, мои поиски становились отчаянными. Я обнаружил много грязи и камней, но не оружие. Свет фонаря мерцал. В том месте, где свет встретился со мглой, я заметил движение – крыса. Две крысы: одна присела возле стены, другая плыла против течения.
Опустившись на колени, я расширил место поиска. Оружие должно быть там! Если оно упало в воду, то его не могло унести далеко. Течение здесь не сильное. Но я подумал о ливнях, и о последнем, самом сильном, который занес хлам так глубоко в туннель. Могло ли унести оружие так же далеко? Вынести его отсюда?
Я качнулся назад, посветив вниз туннеля, – он тянула на полмили, прежде чем закончиться на другой стороне стоянки. Длинный путь.
Я искал крыс. Одна ушла. Другая наблюдала, глядя меня с каким-то презрением.
Возможно, Макс ошибся. Возможно, это был не тот ливневый сток. Возможно, оружия вообще здесь не было. Кто-то мог уже найти его. Если я искал место, чтобы замазать свою трещину, такое мог бы сделать любой другой. Время от времени люди должны находить свою дорогу в это место.
Я посветил на воду, осматривая место вокруг бетонной плиты.
Ничего.
Я сидел на плите, побитый, тяжело дыша, и свет снова замерцал. Меня это не обеспокоило. Пусть уходит. Оставит меня слепым. Теперь туннель не наводил на меня ужаса. Мои демоны остались в прошлом, у них не было основания вредить мне. Я прислонился к холодной влажной стене и положил ладонь на то место, где лежала Ванесса. Запомнило ли это место ее?
Посветив по стенам вокруг, я усомнился в этом. Обычное место, у которого нет никакой потребности в памяти. Затем я поднял взгляд. Потребовалась секунда, чтобы зафиксировать увиденное, но, когда это произошло, я ощутил новую надежду. Содержимое ливневого стока не спускалось прямо в туннель; существовал другой выступ три фута шириной, рядом с крышей туннеля.
Согнувшись почти пополам, я вскарабкался на плиту, грязную и мокрую. Это было больше чем выступ. Скорее, еще один маленький туннель. Он уходил за стену на три или четыре фута. В самом его конце был виден свет из ливневого стока. Место было завалено прутьями, сухой растительностью, мусором. Я начал разгребать все, Я выгребал и выгребал. Быстро. Отчаянно. Я почти добрался до задней стены. Напряжение росло, мое лицо упиралось в бетон, сухожилия натянулись. Наконец я почувствовал что-то твердое. Мои пальцы стали расчищать место, притягивая это «что-то». Они вцепились в него, зная, что это такое, и вырвали его оттуда. Это был револьвер. Макс оказался прав.
Я спускался на корточках вниз на плиту, как первобытный человек. Посветил на оружие, уже зная, что это было оружие Эзры. Он никогда не позволял мне подержать его в руках, нельзя было даже прикоснуться к нему, но я знал его с детства. Видя, как он тыкал им в лицо моей матери, разве мог я забыть его? Он был из нержавеющей стали, «Смит-Вессон» с изготовленной на заказ жемчужной рукояткой. Среди жемчужин была серебряная пластинка с выгравированными инициалами моего отца. Он очень гордился им, оружием богатого человека, и это объясняло, почему я помнил его так долго.
Джин знала, где хранилось оружие.
Барабан открылся со скрежетом: шесть ячеек, две из них пусты. Я увидел крошечные царапины, сделанные бойком взрывателя. «Такие маленькие метки, – думал я, касаясь их, – проделали такую большую дыру в моей вселенной». Я перевернул пистолет. Он был тяжелым и грязным. Я не сомневался, что пистолет выстрелит, если нажать на спусковой крючок. На мгновение я отчетливо представил себе это.
Я захлопнул барабан, и на какой-то момент реальность открытия ошеломила меня. Это был инструмент смерти моего отца, последний предмет, который он видел на земле. Мои пальцы обхватили твердый металл, я пытался представить глаза отца. Они были умоляющими? Выражали презрение? Или наконец в них появилась любовь? Чем прогневил он судьбу, что она заставила дочь использовать его собственное оружие против него? Взял ли он на себя ответственность или отказался даже в самом конце? Я водил пальцами по барабану, зная ответ, и это причиняло мне боль. Джин жила с его презрением – это было единственное чувство, которое у отца нашлось для нее.
Какой позор. Какой ужасный, гребаный позор.
Вдруг я почувствовал, что должен выйти из этого ада, подальше от крыс, запахов и воспоминаний. Следовало избавиться от оружия и просчитать свой следующий шаг. Но сначала нужно вытереть оружие носовым платком. Я открыл пистолет и протер его изнутри. Извлек все пули и вытер их тоже. Многих людей поджарили из-за того, что они не проделали такой работы. Потом я перезарядил пистолет и обернул тем же платком.
Если бы полицейские нашли меня с оружием, Джин была бы чиста. Хоть здесь я достиг бы чего-то, но этого было недостаточно, еще нет.
Напоследок я окинул взглядом это мрачное место, затем повернулся и стал уходить. Мне казалось, что я почувствую что-нибудь, но ничего не было, только эхо шагов, которые выводили меня на свежий воздух и под луну, осветившую все окрестности. И в том серебряном месте между откосами высоких берегов, которые походили на стены, мне захотелось стать на колени и вознести благодарность Господу – увы! Я продолжал карабкаться вверх, продираясь через шипы кустарника, пока не добрался до вершины туннеля и голос воды стал едва слышен, словно шепот.
Глава 21
Итак, это произошло. В моей руке было оружие убийства. Грязный, мокрый, в крови, я был напуган тем, что полицейские найдут меня, прежде чем я успею сделать то, что должен. Это было плохое место, чтобы оставаться здесь. Я еще не находился в розыске, но уже чувствовал петлю на шее и знал, что это только вопрос времени. Прошло пять дней с тех пор, как нашли тело моего отца, – целая жизнь, в течение которой я узнал кое-что о том, как и чем жил этот старик. Бывало, он говорил, что всем достаются змеи, которых надо убить, и мне казалось, что я понимаю смысл этого высказывания, Но человек не может убить своих змей, не открыв глаза, дабы увидеть их, – правда, о которой он забыл упомянуть.
Я стоял один на мосту в пяти милях от города. Солнце почти подошло к зениту, и я мог слышать шум реки. Я перегнулся через поручень, как будто желая получить от нее силу. Прощупывая пальцами пистолет, я думал о Джин, о том, каково это было ей нажать на курок, уйти, пытаясь справиться с проблемами. Я наконец понял ее состояние во время попыток самоубийства, и было жаль, что нельзя сейчас сообщить ей об этом. То, что прежде казалось безумным, теперь приобрело точный смысл. Забвение. Облегчение. В конце концов, что мне было терять? Карьеру, о которой я так беспокоился? Семью? Ответную любовь женщины, которую любил? Только невыносимую близость Ванессы и веру в то, что это могло быть чем-то потрясающим.
