Княгиня. Да, я думаю, что христианство не в том, чтобы губить свою семью.
Марья Ивановна. Но он не поверит и отцу Герасиму. Он так тверд, и когда он говорит, вы знаете, я не могу возражать ему. То и ужасно, что мне кажется, что он прав.
Княгиня. Это оттого, что вы любите его.
Марья Ивановна. Не знаю отчего, только ужасно, ужасно. Все так и остается нерешенным. Вот и христианство.
Выходит няня.
Явление третье
Те же и няня.
Няня. Пожалуйте, Николенька зовет, проснулся.
Марья Ивановна. Сейчас. Я встревожена, и у него животик разболелся. Иду, иду.
Из другой двери входит Николай Иванович с бумагой в руках.
Явление четвертое
Марья Ивановна, княгиня и Николай Иванович.
Николай Иванович. Нет, это невозможно.
Марья Ивановна. Что такое!
Николай Иванович. А то, что за нашу какую-то елку Петра сажают в тюрьму.
Марья Ивановна. Как?
Николай Иванович. А так. Он срезал, подали к мировому, тот приговорил на три месяца в острог. Его жена пришла.
Марья Ивановна. Ну, что ж, разве нельзя?
Николай Иванович. Теперь нельзя. Одно можно: не иметь леса. И я не буду иметь его. Но что же делать? Пойду к нему посмотреть, нельзя ли помочь тому, что мы же сделали. (Идет на террасу и встречается с Борисом и Любой.)
Явление пятое
Те же, Борис и Люба.
Люба. Здравствуй, Папá! (Целует.) Ты куда?
Николай Иванович. С деревни и опять на деревню. Там теперь тащат в тюрьму голодного человека за то, что он…
Люба. Верно, Петр.
Николай Иванович. Да, Петр. (Уходит.)
Явление шестое
Те же, без Николая Ивановича.
Люба (садится за самовар). Вам кофе или чаю?
Борис. Все равно.
Люба. Все то же. Я не вижу этому конца.
Борис. Я не понимаю его. Я знаю, что народ беден, темен, что надо помочь ему, но не тем же, чтобы поощрять воров
Люба. Чем же?
Борис. Всей нашей деятельностью. Все свои знания положить на служение ему, но жизнь свою нельзя отдавать.
Люба. А Папá говорит, что именно это-то и нужно.
Борис. Не понимаю. Можно служить народу, не губя свою жизнь. Я так хочу устроить свою жизнь. Если ты только…
Люба. Я хочу того, что ты хочешь, и ничего не боюсь.
Борис. А эти сережки, это платье?
Люба. Сережки продать, а платье не такое, но все-таки можно быть не уродом.
Борис. Мне хочется еще поговорить с ним. Как ты думаешь, я не стесню его, если приду к нему на деревню?
Люба. Нисколько. Я вижу, что он полюбил тебя и все больше к тебе обращался вчера.
Борис (допивает кофе). Так я пойду.
Люба. Ну, иди, а я пойду будить Лизаньку и Тоню.
Оба расходятся.
Занавес
Сцена переменяется. Улица. У избы лежит Иван Зябрев, накрыт тулупом.
Явление первое
Иван Зябрев один.
Иван. Малашка!
Из-за избы выходит крошечная девочка с малым на руках.
Малый кричит.
Явление второе
Иван Зябрев и Малашка с малым.
Иван. Воды. Испить.
Малашка уходит в избу, слышно там крик ребенка, выносит ковш воды. Что ты малого все бьешь, что он орет. Вот я матери скажу.
Малашка. Говори матери. С голоду ореть.
Иван (пьет). А молока бы попросила у Демкиных.
Малашка. Ходила, нету. Да и дома никого нету.
Иван. Ах, хоть бы смерть пришла. Звонили к обеду, что ль?
Малашка. Голомя. Звонили. Вон барин идеть.
Входит Николай Иванович.
Явление третье
Те же и Николай Иванович.
Николай Иванович. Ты что же сюда вышел?
Иван. Да муха там, да и жарко.
Николай Иванович. Что ж, согрелся?
Иван. Огнем жжет теперь всего.
Николай Иванович. А Петр где, дома?
Иван. Где дома, в такую пору. В поле за снопами поехал.
Николай Иванович. Что же мне сказывали, что его в острог?
Иван. Как же, сотский в поле за ним пошел.
Приходит брюхатая баба с снопом овса и граблями. И тотчас же бьет по затылку Малашку.
Явление четвертое
Те же и баба.
Баба. Ты чего малого бросила? Вишь, орет. Только на улицу бегать.
Малашка (ревет). Я только вышла. Батя пить просил.
Баба. Я те дам! (Видит барина.) Здравствуйте, батюшка Николай Иванович. Грех с ними. Измучалась, одна во все дела. Последнего работника в острог ведут. А тух этот лодырь валяется.
Николай Иванович. Что ты говоришь, ведь он болен.
Баба. Болен он, а я не больна? Как работать, так болен. А гулять не болен да мне косы рвать. Издыхай он как пес. Мне что!
Николай Иванович. Как тебе не грех!
Баба. Знаю, что грех, да сердца своего не уйму. Ведь я тяжела, а работаю за двоих. Люди убрались, а у нас два осьминника не кошены. Надо бы довязать, а нельзя, домой надо, этих ребят поглядеть.
Николай Иванович. Овес скосят, я найму и связать тоже.
Баба. Да это что, связать я сама, только бы скорее смахнуть. А что, Николай Иванович, помрет он, должно. Уж больно плох.
Николай Иванович. Не знаю я. Ох, точно что плох. Я думаю свезти его в больницу.
Баба. О господи! (Начинает выть.) Не увози ты его, пускай здесь помрет. (К мужу.) Чего ты?
Иван. Хочу в больницу. Здесь хуже собаки.
Баба. Уж я и не знаю. Ума решилась. Малашка, обедать собери.
Николай Иванович. А что у вас обедать?
Баба. Да что, картошки да хлеб. Да и еды нет. (Идет в избу. Слышен визг свиньи, крик детей.)
Явление пятое
Те же, без бабы.
Иван (стонет). Ох, господи, хоть бы смерть.
Входит Борис.
Явление шестое
Те же и Борис.
Борис. Не могу ли я вам быть полезен?
Николай Иванович. Полезным тут ничем нельзя быть другим. Зло слишком застарело. Полезным можно быть только себе, чтобы видеть то, на чем мы строим свое счастье. Вот семья: пять детей, жена брюхатая и больной муж, и есть нечего, кроме картофеля, и сейчас решается вопрос, быть ли сытым будущий год, или нет. И помочь нельзя. Чем помочь? Я найму ей работника. А кто работник? Такой же бросающий свое хозяйство от пьянства, нужды.
Борис. Так, простите меня, что ж вы делаете тут?
Николай Иванович. Узнаю свое положение, узнаю, кто нам чистит сад, строит дома, делает нашу одежду, кормит, одевает нас.
Приходят мужики с косами и бабы с граблями, кланяются.
Явление седьмое
Те же и мужики и бабы.
Николай Иванович (останавливает одного). Ермил, что, не наймешься ли скосить вот им?
Ермил (покачивая головой). И рад бы душой, да никак нельзя: своя не вожена, вот бежим повозиться. А что же, помирает Иван-то?
Другой мужик. Вот дядя Севастьян не возьмется ли. Дядя Севастьян, вот нанимают косить.
Севастьян. Наймись сам. Нынче день год кормит.
Проходят.
Явление восьмое
Те же, без мужиков и баб.
Николай Иванович. Все это — полуголодные, на одном хлебе с водой, больные, часто старые. Вон тот старик, у него грыжа, от которой он страдает, а он с четырех часов утра до десяти вечера работает и еле жив. А мы? Ну разве можно, поняв это, жить спокойно, считая себя христианином? Ну, не христианином, а просто не зверем.
Борис. Но что же делать?
Николай Иванович. Не участвовать в этом зле, не владеть землей, не есть их трудов. А как это устроить, я не знаю. Тут дело в том… по крайней мере так со мной было. Я жил и не понимал, как я живу, не понимал того, что я сын бога, и все мы сыны бога и братья. Но когда я понял это, понял, что все имеют равные права на жизнь, вся жизнь моя перевернулась. Впрочем, теперь я не могу вам объяснить этого. Одно скажу: что прежде я был слеп, как слепы мои дòма, а теперь глаза открылись. И я не могу не видеть. А видя, не могу продолжать так жить. Впрочем, после. Теперь надо сделать, что можно.
Идут сотский, Петр и его жена и мальчик.
Явление девятое
Те же, сотский, Петр, его жена и мальчик.
Петр (падает в ноги Николаю Ивановичу). Прости Христа ради, погибать мне теперь. Бабе где управить. Хоть бы на поруки, что ль.
Николай Иванович. Я поеду, напишу. (К сотскому.) А нельзя теперь оставить?
