дико любят, когда их гладят. Они перемещаются, как им нравится, и трутся о твою руку, как кошки.
Я наклоняюсь поближе к Билли и смахиваю на дисплее два неинтересных кадра со мной за работой. Ее лицо очень близко, и даже не глядя, я чувствую ее взгляд на моих губах.
– Ты должна это увидеть. – То, что мой голос звучит хрипло, объясняется трогательным видео, которое я как раз запускаю (ладно, и запахом ее волос). Я немного увеличиваю расстояние между нами. Просто на всякий случай. Потому что в противном случае эта дружба продлится не очень долго.
Билли концентрируется на видео, в котором два члена экипажа на мокром одеяле поднимают Джейсона Момоа из его бассейна и переносят в шлюз, где ему даже не хватает места расправить похожие на крылья грудные плавники. С тихим гудением шлюз закрывается над его блестящим серым телом, на заднем плане Ифа тихо говорит: «Прощай, Джейсон. Забудь нас поскорее!»
Качество изображения снижается, когда я шагаю вперед, поскольку мне приходится снимать через иллюминатор, а волны подняли уровень воды. Тем не менее видно, как шестидесятикилограммовый гладкий скат после долгого нахождения в тесноте с облегчением раскидывает плавники во весь размах. На секунду зависает так в воде. Он делает одно движение, и кажется, будто скат глубоко вздыхает, благодарный за то, что наконец освободился и возвратился в свое море. Потом волнообразно шевелит плавниками, и море обнимает его с такой же благодарностью. Он буквально летит по воде, к ее светлой поверхности, где сливается с пронизанной лучами синевой.
– Вау, – тихо произносит Билли. – Думаю, я бы просто не справилась с той работой, которую вы там выполняли.
– Почему? Это несложно, если знаешь, что делать.
– Потому что это очень волнительно! – Она пару раз моргает, темные глаза блестят. – Я бы стала посмешищем, потому что постоянно бы ревела.
Пусть я и смеюсь, внутри разливается скорее тепло, а не веселье.
– Расскажу тебе один секрет: на экспедиционном корабле над слезами никто не шутит. Кто при первой встрече со скатом, акулой или китом хотя бы чуть-чуть не всплакнул, тому не место на море.
– На кого бы ты ни учился раньше, – отвечает Билли, – было абсолютно правильно бросить ту учебу и вместо этого изучать морскую биологию. Это ведь твое, да?
Я медлю. Обычно я избегаю подобных вопросов или сглаживаю их, говоря: «Это не всегда весело», «Иногда просто возишься с черствыми числами» или «Посмотрим, насколько я вообще продвинусь с учебой (раз не хожу на лекции)». Но сейчас, столкнувшись с оценкой Билли, замечаю, что после экспедиции что-то изменилось. Я больше не сомневаюсь. С тех пор как провел те дни за работой, а ночи – один между глубинами неба и моря, я осознал, чего хочу.
– Дипломную работу я хочу писать о скатах, – делюсь я с Билли. Раньше это было не более чем смутной идеей. – Может, в комбинации с проектом о защите видов.
Она улыбается, но глаза словно чем-то омрачены.
– Я тебе завидую. Это цель. Осмысленная, ведущая к чему-то и достижимая.
– Эй. У тебя тоже есть цель, забыла? Второе собеседование в музее?
Она бросает последний взгляд на застывшую картинку видео с освобождением Джейсона Момоа и, опустив голову, отдает мне телефон.
– Я так часто выслушивала отказы, что теперь мне кажется, будто я преследую несбыточную мечту. Почему на этот раз должно получиться?
– А почему нет? И если не сейчас, то получится в следующий раз или через раз. Может, есть веская причина, по которой до сих пор все шло наперекосяк. – Моя рука неожиданно оказывается у нее под подбородком, чтобы нежно его приподнять. – Ты бы не приехала сюда, если бы тебе повезло в Дублине или в Эдинбурге. Было бы очень жаль.
Билли тоже поднимает руку и сжимает мое запястье. Сначала у меня появляется мысль, что она меня оттолкнет. Наверное, я слишком к ней приблизился. Слишком тесный контакт. Но она больше не двигается, просто держит пальцы на моем запястье, и я спрашиваю себя, может, все ровно наоборот и контакт недостаточно тесный?
– Целеустремленный оптимист, да? – по-доброму подкалывает меня она.
– М-хм.
Осторожно, сантиметр за сантиметром, я тянусь к ней. Поглаживаю шею. Под моим указательным пальцем бьется ее пульс, а нос щекочет ее запах.
– Может, ты должна быть здесь.
Она наклоняет голову. Кончики моих пальцев задевают ее ухо и ныряют ей в волосы. Билли очень медленно закрывает глаза.
– Седрик. Боюсь… дружба так не работает.
– Черт, – шепчу я и слышу невидимую улыбку в собственном голосе. – Мне не хватает практики. Я явно был обречен на провал.
Не знаю, это она подается ко мне или я к ней. Мои губы дотрагиваются до ее лба, ее нос касается моей шеи. Она щекочет дыханием мое горло, говоря:
– Ну и сколько там продержалась наша дружба? Десять минут?
– Не меньше пятнадцати, если даже не двадцать. Совсем неплохо для первой попытки спустя столько времени, разве нет?
Ее ладонь гладит меня по груди.
– Надеюсь, это, чем бы оно ни было, проживет чуть дольше.
– Не бойся, – отвечаю я. И ей правда не нужно бояться. Потому что я и так боюсь за нас обоих. – Просто не бойся. Я позабочусь о… об… этом. Чем бы оно ни было.
Она поднимает голову, я опускаю и… черт… сколько можно смотреть друг на друга, переводя взгляд с глаз на губы? Они в нерешительности приоткрываются то ли для поцелуя, то ли для улыбки. Улыбка… словно теряется между восторгом и чистой паникой. И да, по ощущениям похоже на начало панической атаки, однако, скорее всего, все наоборот, как бы ни зашкаливал пульс и как бы сильно ни билось сердце.
Когда я наконец накрываю ее губы своими и спустя краткий миг соприкосновения, вкуса, кончик моего языка находит ее, во мне вспыхивает ослепительное и обжигающее предвкушение того, что случится, как только я в нее…
В этот момент под истерический перезвон колокольчиков распахивается дверь, и на все кафе гремит низкий женский голос:
– Что здесь происходит?!
СЕДРИК
Билли отскакивает, и каким-то чудом ей удается устоять на ногах.
– О нет. Мюриэль, прости! Мы… В смысле, я… Было уже поздно, потому что тут еще сидели гости, и я…
Она так напугана, что мне хочется заслонить ее собой. Я скептически смотрю на эту Мюриэль – очевидно, ее начальницу, которая, выгнув брови и уперев одну руку в бок, стоит перед нами. Не будь я уверен, подумал бы, что Эми Уайнхаус вернулась с того света. Причем сама она
