Так начался этот интереснейший для Шрагина разговор, из которого он узнал о дальнейшем расслоении командного состава гитлеровского военно-морского флота, узнал имена морских военачальников старой школы, стоящих в почти открытой оппозиции к военной доктрине Гитлера.
Позже адмирал заговорил о ходе военных действий. Больше всего его тревожило распыление морских сил по многочисленным театрам войны, из-за которого немецкий флот бессилен даже сорвать морские поставки союзников России. Теперь вступает в дело американский флот, и это еще больше ухудшит положение. И если не удастся вывести из войны Америку, немецкий флот будет полностью лишен возможности сыграть в этой нелегкой войне сколько-нибудь значительную роль… Было видно, что адмирал много и тревожно думал обо всем и сейчас ему, лишенному здесь своего круга людей, просто хотелось высказаться перед умным чело-веком, которому он доверял, а главное, тот не был немцем с ушами из гестапо.
— Вот и здесь, на Черном море, — говорил адмирал, — наш флот своей задачи не выполняет. Русские продолжают удерживать очень важные базы, и мы несем потери. А пополнения сил нет. Наш завод продолжает находиться на уровне ремонтной базы средних возможностей. А какие были роскошные планы и для этого театра войны! Вот вам еще один, и уже совершенно реальный, результат распыления нашего флота. Да, если нашим сухопутным поискам не удастся форсировать Кавказские горы, я ни за что не поручусь на этом плацдарме войны.
— И все-таки Кавказ — это частность, — осторожно вставил Шрагин.
— Целое складывается из частностей, — мгновенно парировал адмирал.
— Мне кажется, что такой вождь, как Адольф Гитлер, найдет выход из любой ситуации, — спокойно и уверенно возразил Шрагин.
Адмирал мельком глянул на Шрагина и красноречиво промолчал…
Они говорили до двух часов ночи, и, когда адмирал ушел, Шрагин, не откладывая, начал зашифровывать донесение обо всем, что сегодня услышал.
Шли дни, и каждый приносил разведчикам новые опасности.
Украинские националисты начали в открытую работать на гитлеровцев. В городе появился будто бы созданный на выборных началах “Комитет по украинско-германскому сближению”, во главе которого стал все тот же Савченко. Комитет получил в свое распоряжение целый дом возле городского собора, и там уже действовала его канцелярия.
Через этих украинских националистов СД протянула свои щупальца в глубь города. Около трех десятков комитетчиков надели формы полицаев, а при себе Савченко создал так называемый “боевой актив комитета”, в который вошло с полсотни вооруженных головорезов.
Так возникла новая и очень большая опасность. Специально по этому вопросу Шрагин встретился на квартире у Федорчука с представителями подполья и с Демьяновым, который продолжал разведку националистической организации.
Демьянов по-прежнему считал, что реально опасными были не больше ста националистов, остальные же “украинцы” обмануты пропагандой или связались с комитетом в расчете получить от этого какие-нибудь жизненные блага. Таким, по его мнению, достаточно было разъяснить истинное положение вещей, и они разбегутся.
— Кто будет разъяснять? — спросил Шрагин.
— Как кто? — удивился Демьянов. — Все мы… подпольщики
— Это означало бы всех поставить под удар. Это равносильно выходу из конспиративного положения. Я категорически против.
Представитель подполья Бердниченко сказал, разделяя слова:
— Я… тоже… против.
Шрагин был согласен с Демьяновым: конечно, большинства “украинцев” обмануты комитетчиками, но вести среди них разъяснительную работу нельзя — первый же “идейный” националист передаст разъяснителей в лапы гестапо. Значит, к решению задачи следует подойти совсем с другой стороны.
— Надо обезглавить комитет, — предложил Шрагин. — Устранить главных обманщиков.
— Уберем Савченко, появится другой, — возразил Демьянов.
— Ликвидируем все их руководство, — сказал Шрагин. — Это отрезвит остальных.
Стали обсуждать план операции. Демьянов сообщил, что одной из баз комитетчиков является так называемая автокефальная церковь, а поп этой церкви, по совместительству казначей и делопроизводитель комитета, подыскивает себе дьякона.
— Мы просто обязаны устроить на это место своего человека, — сказал Шрагин. — Другого шанса у нас пока нет, а ждать нельзя.
Уже на следующий день Харченко и другие участники группы получили приказ искать подходящего человека на должность дьякона…
К старикам, у которых жил Харченко, изредка заходил случайно оставшийся в городе инженер-электрик Владимир Петрович Величко. Он был в каком-то дальнем родстве со стариками. Харченко не раз с ним разговаривал и имел возможность убедиться, что человек он хороший, но словно потерял себя, опустился и безвольно смирился со своей судьбой. Сейчас он работал сторожем на рынке. Он рассказывал Харченко, что до войны участвовал в художественной самодеятельности.
Харченко вспомнил про это и решил не ждать, пока Величко сам придет в гости к его старикам. Под вечер он отправился на рынок.
Снег на опустевшей площади рынка после толкучки был грязный. Ветер кружил обрывки бумаги, гудел в пустых ларьках, как в морских раковинах. Харченко болтался по рынку, пока откуда-то из щели между двумя ларьками не послышался густой бас:
— Эй, тебе чего здесь надо?
Они поздоровались и сели на бревно в проходе между ларьками.
— С чего это вас сюда принесло? — Величко был страшно удивлен…
— Дело есть. Хочу узнать, почему вы не сказали мне, что являетесь членом партии, — без лишних предисловий начал Харченко.
— А зачем? Не надо… не надо… — пробормотал Величко, опуская голову.
— Что значит не надо? Небось, вступая в партию, клялись ей в верности, а когда запахло паленым — в кусты? — Харченко только предполагал, что Величко коммунист. И не ошибся…
— Да я и в помыслах против партии шага не сделал, — тихо сказал Величко.
— Против — да. А что вы сделали за? Может, вы решили, что партия уже, вроде, ликвидирована? Скажете, где она, мол, эта партия, да? А она здесь и поручает мне узнать, не забыл ли коммунист Величко свои клятвы. Что ей ответить?
— Ничего я не забыл, — прогудел Величко.
— Тогда в воскресенье утром приходите ко мне и приготовьтесь — придется вам работать, как положено члену нашей партии.
В воскресенье Величко пришел. Впервые Харченко увидел его чисто выбритым и обнаружил, что ему лет тридцать, не больше. Они пошли в холодную пристройку и, усевшись там на ящиках, заговорили о деле.
