Долкаррегский прииск находился примерно в восьми милях от Лланкаррега. Дилижанс, запряжённый четвёркой, останавливался в двух милях от прииска; я заказал себе место на десять часов утра, в то время как директора и несколько акционеров выезжали на час позже, и оказался единственным пассажиром. До чего же приятно путешествовать сейчас – куда приятнее, чем накануне вечером! Особенно человеку, всю жизнь проведшему в меблированных комнатах в Восточной Англии. После того как миновали мост, где я отдыхал утром, дорога стала петлять вдоль северной стороны долины, затем вышла на треугольную равнину, образованную при слиянии двух рек. Крутой поворот направо, затем подъём на склон большой реки, проезжаем серый каменный мост. Потом, резко свернув налево, едем вдоль слившихся в один поток рек, который быстро расширяется в устье. Наш путь пролегал не по наносной равнине, а по уступам нависших скал, которые тянулись вдоль русла реки, опять поворот – и мы спускаемся в овраг, где некогда текла река. Когда мы приблизились к морю и почувствовали лёгкое дыхание западного бриза, дорога пошла по самому краю обрыва, на глубине пятидесяти футов, где в море впадала река. Был прилив, вода рябилась от ветра, но в тихих бухтах, укрытых островерхими утёсами, на безмятежном лоне этого сказочного озера, виднелись отражения скал. Море и впрямь казалось озером; милях в двух узкий залив причудливо изгибался, и со всех сторон его окружали холмы.
Не думаю, что этот пейзаж произвёл заметное впечатление на возницу, невысокого роста англичанина, он знай себе щёлкал кнутом по придорожным кустам, где сновали зяблики, а задним колесом даже попытался опрокинуть тачку какого-то старика-прохожего, огрел вожжой незадачливого валлийца, когда тот, зазевавшись, не успел убрать с дороги свой фургон. Затем вступил в словесную перепалку с конюхом, который с надутым видом сидел сзади.
– Том, старый ты прохиндей, опять вчера нализался!
Том вяло осклабился, но возразить ничего не мог.
– Вы не поверите, сэр, – повернувшись ко мне, продолжил возница. – Вчера вхожу в конюшню, а там у стойла лежит эта пьяная свинья в мертвецком, доложу вам, состоянии.
– Неправда ваша, мистер Мортон! – возмутился конюх. – Чего вы лжёте? Зачем наговариваете на бедняка?
– Что?! – закричал кучер. – По-твоему, ты не валялся на полу конюшни?
– Неправда, мистер Мортон. Врёте вы всё. Я лежал в стойле, а солома там чистая, мягкая была.
Тут экипаж зловеще накренился – и валлийцу пришлось буквально повиснуть: весельчак-возница, заворачивая за угол, не без злого умысла наехал задним колесом на большой камень, а так как дилижанс был лёгким, его тряхнуло со всей силы, и кельт чуть было не полетел на груду острых камней. Том минут пять чертыхался, причём от его акцента почти не осталось следа. Мы, англичане, отличаемся богохульством, и все народы, с которыми мы соприкасаемся, считают нашу божбу крепче собственной. Кучер смеялся до слёз и в порыве чувств едва не опрокинул свой экипаж. Вовремя спохватившись, он резко остановился у одноарочного моста, перекинувшегося через горный поток, теперь уже мутный от раздробленного белого кварца.
– К прииску вон туда, сэр. По тропе направо и прямо на вершину горы. Благодарствую, дай Бог вам здоровья.
И дилижанс укатил, а я остался у подножия Моэл-Ваммера.
Подъём был крутой, по склону ущелья; наконец я добрался до места, где поток, низвергаясь с кручи, образовывал несколько каскадов, принимая более плавное течение. Я двинулся по тропе вдоль склона, затем тропа резко свернула вверх, теряясь из виду на обрывистой верхней части Ваммера.
Но я заметил место своего назначения: там, высоко на склоне горы, виднелись тёмные очертания огромного колеса. Я услышал приглушённый стук штампов и резкий звон шахтёрского кайла.
IV
Приступил я к своим непосредственным обязанностям в субботу. В этот день не выплачивали заработную плату, что обычно происходило по субботам, и особенных дел у меня не было. Я разгуливал по прииску и наблюдал, как во вращающихся «эрлангерах» дробится кварц. Поселился я в небольшой деревянной хибарке, укреплённой с востока каменной подпоркой. С порога взору открывалась широкая полоса Ирландского пролива, безмятежное устье реки, извилистой лентой проходившей среди холмов, тёмные обрывы Хенфинидда, мрачно вырисовывавшегося на противоположной стороне, и синие горные вершины Карлеона, выступавшие так далеко в море, что казалось – это синеет противоположный берег.
Прииск представлял собой ряд деревянных сараев, где хранилось оборудование: батареи, штампы, «эрлангеры». В дальнем конце стояло строение, где находилась плавильная печь. Это была лаборатория, или плавильня, где амальгама, выходящая из «эрлангеров», преобразовывалась в золотые слитки.
Машина Эрлангера по форме напоминала двойной конус, который быстро вращался на подшипниках, отлитых из пушечной бронзы. Через центр конуса проходила полая трубка с мелкими отверстиями, наподобие тёрки для мускатных орехов. Эту трубку заполняли ртутью, а сами конусы – дроблёным кварцем, после чего машину включали. Под воздействием центробежной силы ртуть мельчайшими частицами прогонялась через кварцевую массу, на пути своём соединяясь с золотом и образуя похожую на патоку амальгаму. Благодаря нехитрому изобретению была возможна обратная перегонка – и амальгама вновь поступала в центральную трубку. Так примерно можно описать работу «эрлангера». На свой страх и риск сообщаю о том читателям и не намерен вдаваться в подробности, памятуя о тайне патента и законах. Не старайтесь сконструировать машину по схожему принципу. Быть может, от неё вообще не будет никакого проку.
К прииску вела подъездная дорога, правда вся разбитая, в ухабах. У меня был выбор: снять квартиру в Лланкарреге, но зато каждый день тратить время на дорогу, трястись в экипаже по горным дорогам, либо же поселиться в деревянной хижине подобно Робинзону Крузо. Я предпочёл последнее. Жена штейгера любезно предложила готовить мне обеды за недельное вознаграждение, которое впоследствии она объявила своей синекурной пенсией. Впрочем, готовить – это громко сказано. Если полноценные съестные продукты подвергнуть воздействию этого ужасного жира и гари и назвать такое приготовление завтраком, прошу уволить: я лучше съем сырое мясо, как какой-нибудь патагонец. Трудности с продовольствием никак не влияли на нашего достопочтенного штейгера. Он безропотно довольствовался бутербродами, чаем и овсянкой. Когда же ему случалось отведывать мясные блюда, то чем жирнее и сырее было мясо, тем большее он получал удовольствие.
Доминико проживал в жалком домишке, за перегородкой которого стояли в сараях «эрлангеры». Он мог часами лежать в своём логове, наблюдая за работой бесценных машин. Вечера он обычно проводил в Лланкарреге, предаваясь разгулу и пьянству, но неизменно возвращался на прииск до рассвета, чтобы запустить машины. Весь день он, бывало, лежал в своей хижине: спал или прикладывался к бутылке, но как только наступал вечер и надо было выяснять дневную выработку, Доминико выползал из своей берлоги и, пошатываясь, брёл к машинам. Только он обладал правом прикоснуться к драгоценной амальгаме, только он мог регулировать скорость «эрлангеров» и консистенцию кварцевой массы.
Наши директора приезжали во второй половине дня. И с ними Эрлангер. Они привезли большие корзины с провизией – и мы устроили пикник на выступе скалы, у самого моря. Произнося тосты и речи, мы вошли во вкус, стали пить за успех и процветание каждого из присутствующих. Особенно веселился Эрлангер. Смуглое его лицо сияло благодушием: он проводил последний перед отъездом вечер в нашем обществе, в кармане у него лежал чек на 3500 фунтов, подписанный двумя директорами и заверенный секретарём. Я тоже поставил свои инициалы в углу чека: «Интенд. Д. А. К.». Одной из первых моих обязанностей было внести запись в изящный гроссбух в пергаментном переплёте. «Отчёт об акционерном капитале, Per Contra»[31]. «Выдано наличными м-ру Эрлангеру за машины, а также в уплату за право пользования патентом – 3500 фунтов».
«Per Contra» – иначе пришлось бы делать взносы. Номинально наш капитал составлял 100 тысяч фунтов в 20 тысяч пятифунтовых акций. 32 тысячи из этой суммы были выплачены и потрачены вот на что.
Золотоносную жилу обнаружил некто Джонс, работник карьера. Он поделился секретом с двумя своими приятелями, и так они скинулись и заручились письмом от сэра Уигкинса, дающим право на аренду участка. После начала земляных работ денежные затраты оказались столь велики, что друзья за 150 фунтов уступили право аренды другому Джонсу. Этот Джонс и один горный инженер на равных правах взялись за это рискованное предприятие. Инженер был с большими связями в Сити, и им удалось заручиться поддержкой некой компании, которой они продали прииск за 30 тысяч. Однако наличными они получили всего только 10 тысяч, остальные двадцать были в оплаченных акциях, так что продавцы прииска сохранили решающее влияние в деле. Таким образом, единственный реальный капитал концерна составляли общественные деньги – остающиеся 16 тысяч акций, каждая по два фунта стерлингов. Впоследствии из этих тридцати двух десять ушло на покупку прииска, одна – на предварительные расходы, десять – на оборудование с заводов, семь – на рельсовые пути для вагонеток и насосные сооружения, три с половиной тысячи – на «эрлангеры»; как видно, оставалось каких-то жалких 500 фунтов. Поэтому в тот вечер мы собрались в Лланкарреге на заседание правления и приняли решение о взносе в размере одного фунта с каждой акции.
