Вошёл первый министр императора — Талейран.[64] Когда-то был он католическим священником, потом сделался министром республики, а далее стал приближённым Наполеона.
— А, ты кстати, Талейран. Мы говорили с Дюроком про войну, — встретил его Наполеон.
— Вы хотите сказать, государь, про ваши победы?
Хитрый Талейран знал, что Наполеон любит лесть, и при всяком удобном случае старался превозносить его военный гений; он выставлял Наполеона каким-то полубогом.
— Талейран, ты мне льстишь! Но это в сторону. Слушай, я не хочу прекращать войну. Пруссия у моих ног. Одна только Россия не хочет передо мною смириться. Но я заставлю! Мои храбрые солдаты помогут мне. И Россия так же, как и Пруссия, будет у моих ног.
— В этом, государь, никто не сомневается. И тогда, ваше величество, будете победителем всей Европы, — сказал Талейран.
— А Англию я сотру с лица земли. И тогда, господа, вернёмся мы отдыхать в Париж, в эту всемирную столицу, увенчанные лаврами, — хвастливо проговорил Наполеон и, приказав подавать лошадей, поехал в сопровождении Дюрока и Талейрана к своим солдатам.
Глава XX
На обоих берегах реки Алле, вблизи Гейльсберга, двадцать девятого мая 1807 года произошло сражение между русской армией и французской. В этом сражении беспримерной храбростью отличился Багратион; под ним была убита лошадь, пули и картечи дождём сыпались вокруг героя. Атакованный Мюратом с фронта и обходимый Сультом, князь Багратион принуждён был отступить. Французы быстро преследовали наших, но были остановлены батарейным огнём. Далее произошёл жестокий рукопашный бой; французы, несмотря на то, что ими руководил сам Наполеон, не выдержали и побежали назад и были атакованы с фронта князем Горчаковым и генералом Дохтуровым. Почти весь батальон наполеоновских гвардейцев был убит. Один из французских полков принуждён был уступить русским свой полковой орёл; много пленных французов было взято нашим войском. У Наполеона выбыло из строя тринадцать тысяч человек убитых и раненых; но не легко досталась нам победа под Гейльсбергом: раненых и убитых насчитывали до шести тысяч человек; в том числе был убит храбрый генерал Варнек и ранено несколько генералов.
В этом сражении участвовал и Пётр Петрович, а также и Надежда Андреевна Дурова; несмотря на «жестокое дело», они не были ранены. В атаке один кавалерист-француз подскакал к Дуровой и занёс над её головой свою тяжёлую саблю, но Зарницкий подоспел и убил из пистолета француза.
— Пётр Петрович, вы мой спаситель! Я обязана вам жизнью, — с чувством благодарности проговорила отважная женщина, крепко пожимая руку подполковника.
— Ну, вот ещё выдумали… На войне это не принимается в расчёт… Всякий на моём месте сделал бы то же самое.
— Я буду этот день помнить во всю мою жизнь.
— Что же, помните, ваше дело…
По окончании сражения Дурова зашла в барак Зарницкого, чтобы ещё раз благодарить его за спасение жизни; она застала Петра Петровича лежащим с длинным чубуком в руках; при входе Дуровой он быстро вскочил с кровати и стал оправлять свой мундир.
— Пётр Петрович, ваше обращение совсем переменилось. Вы стали меня чуждаться. А я хотела бы, чтобы вы, мой добрый, были со мной по-прежнему, — проговорила Дурова.
— Этого нельзя-с, — ответил ей Зарницкий. — Теперь смотрю я на вас как на женщину, — добавил он, подвигая Дуровой табуретку.
— Теперь разве я не могу считать вас за моего лучшего друга? Вы не хотите моей дружбы, Пётр Петрович?
— Я этого не говорю-с. Быть другом такой женщины, как вы, — большое счастие.
— Никак вы пустились в комплименты?
— Я отроду никому не говорил комплиментов.
— А мне сделали исключение? — улыбнулась Дурова. — Спасибо вам, — добавила она, крепко пожимая руку у Зарницкого.
— Я говорю то, что чувствую.
Беседа их была прервана приходом ординарца князя Багратиона; ординарец подал Петру Петровичу приказ немедленно выступить с своим эскадроном к Фридланду и вытеснить оттуда неприятеля.
— Скажите князю, что будет исполнено, — проговорил Зарницкий и стал готовиться.
— Разрешите мне, Пётр Петрович, участвовать в этом деле, — обратилась к нему Дурова.
— Помилуйте, как же это?
— Пожалуйста, Пётр Петрович!
Но вы забываете всю опасность, — возражал ей Зарницкий.
— Вы сами знаете: я опасностей не боюсь.
— Знаю-с, вы — герой. Согласен, можете ехать. Извольте приготовиться.
— Вот спасибо, дорогой Пётр Петрович! — обрадовалась Дурова. — Что вы на меня так смотрите?
— Удивляюсь вашей храбрости… Вы не женщина — вы герой!
— Я так часто слышу от вас это, дорогой мой Пётр Петрович!
— Я готов тысячу раз повторять это… Вы заслуживаете похвалы.
Беннигсен с армиею продолжал своё движение к Фридланду. Город был занят французами. Зарницкий с пятью эскадронами улан должен был вытеснить из Фридланда неприятеля. Храбрый подполковник первым устремился в город; от него не отставала и кавалерист-женщина Дурова. Лишь только Пётр Петрович въехал на мост, во главе эскадрона, как увидал, что мост в середине разобран; град пуль посыпался на него с другого берега, пока поправляли мост. Зарницкий положил на отверстие доску и в сопровождении трубача и нескольких улан перебежал на ту сторону моста; мост был поправлен, и храбрецы-уланы ворвались в город и после кровавой схватки выбили из Фридланда французов, взяв в плен несколько офицеров и солдат. Русские войска расположились вблизи Фридланда, на левом и на правом берегу реки Алле. Наш главнокомандующий был болен и по совету врачей, чтобы хоть немного успокоиться, поехал ночевать в Фридланд. Это было накануне большого сражения при Фридланде, которое решило и кровавую войну.
Глава XXI
На шестой неделе Великого поста князь Владимир Иванович Гарин с княгинею и дочерью отправился в Каменки. Туда же на Пасху обещал приехать жених княжны Софьи — Леонид Николаевич Прозоров. Николай Цыганов не поехал в княжескую усадьбу, несмотря на приглашение старого князя; он отговорился тем, что не может оставить Москвы по причине одного денежного предприятия.
— Я, ваше сиятельство, намерен заняться торговым делом.
— Ты? — удивился князь.
— Так точно-с, магазинчик подыскал на Никольской, хочу торговать-с.
— Но ведь на это, мой милый, нужны деньги.
— Один богатый купец хочет отпустить мне товару-с в кредит, — как-то запинаясь, ответил Цыганов.
— Деньги, пожалуй, я могу тебе дать.
— Покорнейше благодарю, ваше сиятельство, я и то вами облагодетельствован.
— Ты, братец, не стесняйся, бери.
Князь Гарин ссудил Николаю порядочную сумму на торговое предприятие, но отставному прапорщику нужны были деньги вовсе не для этого. В его душе таилась другая цель.
Николай до заставы провожал князя Гарина и его семейство. Сам князь и Лидия Михайловна с ним радушно простились. Княжна холодно, но вежливо на прощание протянула ему свою хорошенькую ручку.
Она не могла простить Цыганову его поступок с бедной Глашей.
— Ты смотри же, братец, на Пасху не успеешь к нам приехать, приезжай на свадьбу, — ведь на Красную горку у нас будет свадьба. Непременно приезжай! — прощаясь с Цыгановым, сказал Владимир Иванович.
— Если позволите, ваше сиятельство.
— Прошу, приезжай.
— За счастие почту, ваше сиятельство!
— Приезжай, братец, приезжай. Рады будем. Софи, что же ты не приглашаешь к себе на свадьбу? — с лёгким упрёком обратился князь к дочери.
— Приезжайте, — как-то нехотя промолвила княжна.
Этот зов тяжело отозвался на молодом человеке; он побледнел и от сильного волнения закусил себе губы.
Это не ускользнуло от проницательного взгляда княжны; она быстро спросила у Николая:
— Что с вами?
— Извините, раненое плечо часто даёт себя знать, ужасная боль, — немного растерявшись, ответил молодой человек.
— А ты, братец, берегись, весною в Москве плохое житьё, как раз простудишься. То ли дело у нас в Каменках! Скорее приезжай к нам.
— Несказанно благодарен вашему сиятельству.
Прозоров, жених Софьи, не провожал Гариных: его не было в Москве; Леонид Николаевич получил командировку в Тверь недели на две.
Глава XXII
По той самой дороге, по которой ехал князь Гарин со своим семейством в свою усадьбу Каменки, по прошествии пяти дней ехала пара сытых лошадей, запряжённая в простой телеге с верхом, сделанным из клеёнки; в телеге сидел Николай Цыганов с какими-то двумя оборванцами подозрительного вида.
Один из оборванцев, с красным, отёкшим от перепоя лицом, с рыжей всклоченной бородой, с зверским взглядом, сидел рядом с Николаем; другой оборванец на козлах правил лошадьми; по смуглому цвету лица и по волосам, чёрным как смоль, он походил на цыгана; рыжего звали Петрухой, а чёрного — Кузьмой.
