— Шальной ты, сотник. Горяч и пылок, родить бы от тебя…
— Да что ты, лиса, — прошептал в губы, подбородок прикусив, зубами скользнул вниз, — что у тебя, мужа нет, от кого рожать должна?
На сосок острый набрасываясь, сжимая пальцами полную грудь, в себя втянул вершинку твёрдую, чуть солёную от пота, ощущая, как снова наливается горячим свинцом пах и бурно вздрагивает естество. Было бы только время… Забавляться до самой обедни с челядинкой довольно уж, утолил малость жажду — и хватит. Выпустив сосок, снова шлёпнул по мясистому заду девку.
— Собирайся давай.
Она губы сомкнула, чуть надув, будто обидевшись. Далебор с натугой поднялся, ссадил онемевшую вдруг девку, да та сама соскочила с колен, понимая, что на сегодня утех достаточно, пора и за работу браться, волосы собирала торопливо, перекидывая через плечо, за рубахой потянулась, погружаясь в неё, всю наготу будоражившую скрывая. Далебор тоже свою одежу, отыскав, нацепил, волосами взъерошенными встряхивая. Натянув порты, подобрал пояс кожаный — подвязался, заглядывая в волок, в котором виделся кром детинца и укрытый за ним куделями пуховыми тумана посад. Обильно вчера смочил дождь землю, промокла на несколько пядей вглубь, некстати, конечно, по грязи рати идти грязь месить. Но до завтра, если Перунович усмирится, просохнуть должно.
Скрипнула дверь за спиной, Далебор обернулся чуть, выхватывая только, как мелькнул подол женский за створку. Сотник хмыкнул, натянув сапоги, следом покинул светёлку, в которую с горячей челядинкой забрёл, когда поймал ту на лестнице ещё ночью. В гридницу поспешил к своей ватаге. Минул двор уже людный, не успел войти внутрь, как Вязга остановил:
— Годуяр посылал за тобой.
Далебор чертыхнулся, злясь, что не успел и духа перевести, но тянуть время не стал — направился сразу к хороминам, что высились кровлями бревенчатыми широкими над ристалищным двором.
Чертог полутёмный сдавил прохладой, Далебор поднялся в горницу, уже с дверей слыша голоса мужей. Вошёл в светлую от прорубленных оконцев узких утробу. За дубовым столом, хмуря брови и смотря куда-то в волок, сидел Годуяр, рядом, чуть отвалившись от стола, Ведозар. Казалось, что одного сотника только и ждали, в молчании давящем прибывая. Годуяр повернул голову, когда Далебор прошёл внутрь.
— Спишь долго, — пророкотал со своего места недовольно.
— И ты будь здрав князь, — поздоровался сперва. — Случилось что? — оглядел Ведозара.
— Случилось, — повторил эхом Годуяр, хмыкнув невесело, — случилось неприятность одна, о которой ты, верно, знаешь. — Ведозар пошевелился, к столу придвинулся, кладя на него ладони широкие с крупным пальцами, в кулак сжал, врезаясь взором въедливым в сотника, будто он ему задолжал что. — Племянница моя до сих пор не вернулась, хоть, думал, образумится девка… А нам завтра уже в дорогу отправляться. Ты садись, не стой… — кивнул на лавку князь.
Далебор не стал упираться, хоть тот снова его в грязь лицом окунул, не хотел и рядом находиться. Злость всё ещё плескалась в груди. Далебор опустился на лавку, глянув коротко на всё ещё молчавшего Ведозара. «Муж новоявленный, — фыркнул про себя Далебор, сдерживаясь от рвущейся наружу колкости, — завидный жених, нашёлся тут». Да ни к чему перед походом ссору разводить, хоть и очень хотелось, да и не в том расположении духа был Далебор — весь пыл спустил с челядинкой.
— …Думал, что тут где-то прячется… — продолжил князь, — …да до Каручая весть одна дошла. — Далебор напряг плечи, слушая уже со всем вниманием, холодок гулял уже по плечам от того, что и сам, верно, где-то в глубине догадываться начал, в чём загвоздка. — Видели её весечане в отряде Тамира.
Далебор аж брови вскинул, качнул головой, не веря.
— Как же она туда попала?
— И я хотел бы о том знать, что в голову взбрело девке бедовой, — стиснул кулаки Годуяр, хмуря брови, — верно, сама с ним вызвалась, но не могу понять Тамира, зачем она ему сдалась?
— Знамо зачем, — рыкнул Ведозар со своего места, — недаром клевал её весь вечер взглядом, будто коршун.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Годуяр хмуро глянул на Ведозара и тут же на Далебора.
— Оставить её не могу, она мне всё же кровь родная, — выпрямился, плечи расправляя.
— Я поеду за ней, — всполошился было Ведозар, но Годуяр взглядом его тяжёлым, как наковальней, придавил. Уж, верно, лучше бы смотрел за своей ненаглядной, а теперь поздно после боя кулаками махать. Князь на сотника взор переметнул.
— За Полесьем рать хазарская ждёт, там Тамир остановится ненадолго, чтобы силы собрать...
Далебор сомкнула пальцы в замок, плечами повёл. Вот и пришёл его черёд своё брать.
— Возьму отряд небольшой, в обход поеду, через Полесья успею нагнать…
Князь смотрел сурово на сотника, ползая по его лицу взглядом пристальным, всё что-то выискать хотел, и Далебору снова показалось, что догадывается князь о чём-то, задумался, но кинул согласно.
— Только сильно не пыли там, нам ещё вместе воевать.
Далебор на руки свои посмотрел.
— Если возвращаться не согласится? — спросил невольно, глянув на присмиревшего Ведозара, что жевал зло челюстями от того, что не по нутру — вместо него сотник отправится. Да своё он уже упустил, пусть теперь локти грызёт.
Князь молчал некоторое время, а потом выдохнул тяжело.
— Если не согласится, пусть идёт куда хочет, не на привязи же её держать.
Глава 65
Отряд постепенно тонул в раскинувшейся во все стороны степи, как в реку утонул в золотисто-зелёной траве, что доставала до самых брюх лошадей. После дождя стало холоднее намного, носился и порывистый ветер, причёсывая бурьян на холмах, лохматя хвосты и гривы коней, вынуждая ближников навьючивать малгаи, да всё равно вбирать простор полно. Так и хотелось пустить в галоп скакуна и насытиться мощью, что скручивалась в вихре и металась в воздухе, так же буйно, как ветер. Вскоре уже показались и тропки, что лентами тянулись через всю степь, оставленные за это кочевье многими обозами и копытами скота и лошадей, устремляясь к Полесью и городам торговым, но скоро их завьюжит, сравняет белым покрывалом. Куар, верно, продыху не даст, вон как стелются низко по небоскату тяжёлыми облаками, нагоняя хмарь на лица воинов — как бы ни приободрились духом, вступив на землю, где каждый холм знали, под дождь никому не хотелось больше попадать.
Но Тамира волновало не это. И, будто нарочно, Итлар колол своим издевательски-насмешливым взглядом в то время как Сыгнак с отцовской строгой суровостью взирал на него, остальные попусту молчали, изредка поглядывая назад, где оставался среди обоза Арван. С ним Тамир ещё не окончил разговор.
Мысли о пустельге, как бы Тамир всё утро упрямо не занимал себя другими заботами, словно брагой крепкой, что угощал князь Годуяр в своём чертоге, ударяли в голову жаром, каждый раз, как вспоминал, как брал полянку, её гибкое тонкое тело, вкушал сладость с её губ, будто мёд пил с них. Стоило только помыслить об этом, как перед взором её обнажённое тело с белыми округлыми бёдрами, кожей, светящейся как жемчуг, глаза зелёные, топкие, как грозовое небо с золотистыми лучами Куара, волосы мягкие, облепившие плечи и груди, цвета тёплой мягкой глины, запах которых Тамир не мог забыть: трав душных, от которых дурела голова, и, тугое только его одного принявшее нежное лоно… От вида её небольших, как ему нравилось, в ладонь его вмещавшихся грудей с торчащими красными, как маки, сосками, его скручивало всего, так призывно колыхались под его быстрыми толчками, заставляли его сорваться, едва не умереть, прорываться во влажную глубину, слишком тесную для него девственную узость. Дыхание обрывалось где-то в горле, и наливалась кипящим свинцом плоть: от давления в паху, от ощущения ещё не схлынувшего, мучавшего весь путь Тамира возбуждения ему покоя не было. Надо же, чиста была его пустельга, а он и не понял сразу, от разрывавшей в клочья ярости, что с Арваном она пошла. И не думал, что такой гнев его обуяет, ревность дикая, неуправляемая почти багряным всполохом весь ум его застелила, обращая в камень. Груб был с ней, хоть и не хотел этого. Не так хотел, а остановиться уже не мог: его бы раскроило на части от вожделения... Он Огнедаре велел позаботиться о ней и приглядывать. Думал, что пустельга сбежит от него сразу, как только случай повернётся, как только за полог выйдет, пустится без оглядки прочь. Он бы вернул, конечно — не отпустит её теперь ни за что, но храбрая птичка осталась и тем ещё сильнее его распалила. Хорошо, что спряталась от него в укрытии, не дразнила ещё больше, разгоняя по телу и без того горячие волны звенящего желания, что только нарастало и давило до боли. Знал, что поберечь её нужно, ведь приняла мужчину впервые¬ — слишком много раз тяжело ей будет вынести. И всё равно снова взял утром — не мог иначе, от вида её обнажённого тела, как упрямо прикрывалась этими тряпками, сбежать от него пыталась, пока он спал, но он и не спал, слышал всё, как поднялась, шаги бесшумные, чутьём будто звериным слышал, как натягивая рубаху, шурша ею. И не вышло… Тамиру хотелось ещё дышать её запахом, касаться гладкой, как шёлк, кожи, целовать горячие сладкие губы, ласкать, вновь погрузиться в неё… Тамир поводья сжал в кулаки, злясь на себя страшно, что не хозяин своим мыслям и желаниям.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
