Стискивая зубы от боли, Семен перекатился на живот и пополз к дороге. Каждое движение было для него мучительным, но облегчить свою участь он не мог. Альтернативы у него не было. Из отряда их осталось двое, и у каждого осталась своя работа. Толя доделывал свою. До конца. Семен — свою. И тоже до конца. Заменить их было некому. Единственно, чего он боялся, — это потерять сознание до того, как достигнет своей цели. Он не желал быть дезертиром даже по такой вроде бы уважительной причине. Он не желал быть дезертиром ни по какой причине.
Через каждые два-три метра Семен отдыхал, собираясь с силами, и, отдохнув и закусив губы, полз дальше. Оставляя на зеленой траве кровавые пятна. Его единственной и последней целью была дорога. Он мог погибнуть на этом бесконечном коротком пути. Но не мог не доползти. Единственной оправдательной причиной для него могла быть только смерть. Смерть на дистанции.
Семен полз, как ползал когда-то по нейтральной полосе, подкрадываясь к идущему на позиции его роты танку. Он знал, что едва ли выиграет единоборство с многотонной махиной, что скорее всего погибнет, как несколько бойцов, попытавшихся сделать то же самое до него, но продолжал ползти. Потому что теперь была его очередь. А за ним — другого. А за тем — третьего. Без права на замену. Ему неважно было сохранить жизнь, ему важно было остановить танк, который, пройдя через него, пройдет еще по десятку тел его товарищей. Ради того, чтобы это не случилось, он готов был умереть. Хоть даже под гусеницы лечь. Если другого выхода не будет. Не «за Родину!» и уж точно не «за Сталина!» — за товарищей, которые в данный момент и есть его Родина!
Боль. Чернота в глазах. Секундная остановка. И снова вперед. Хоть на метр. Хоть на пять сантиметров. Главное — вперед. Чтобы перерезать путь чужой машине. Чтобы удержать свою, последнюю уже линию обороны.
Вперед! Потому что больше некому. Потому что остался только ты. Потому что весь спрос с тебя! Единственного!
До дороги Семен не дополз — потерял сознание. Всего в каких-то пяти метрах от полосы асфальта.
Он потерял сознание, но и там, в безмолвии черноты, продолжал ползти, карабкаться, цепляться ногтями и зубами за камни и траву. И там он помнил, что его уже никто не заменит!
Когда Семен пришел в себя, «Мерседес» был уже рядом. От того он и пришел в себя, что почва, на которой он лежал, задрожала от прокатывающей по ней многотонной массы.
Семен открыл глаза и увидел полированный бок «мерса». Он поднял автомат и тут же понял, что все его усилия были бессмысленны. Такую машину автоматом не прошибить. Она просто проедет мимо. Как скорый поезд мимо пытающегося его укусить комара.
«Мерседес» притормозил перед завалом. Как перед последним прыжком.
Брать его надо было сейчас. Но брать было нечем.
От боли, от отчаяния бессилия Семен начал проваливаться обратно в беспамятство. Ему уже незачем было сопротивляться боли и смерти. Он начал проваливаться, но остановился, вспомнив про гранату. Про ту, которую подкладывал под себя. Граната была рядом. Граната тащилась за ним, зацепившись за полу маскхалата. Противотанковая граната. Такая, какая нужна.
Бросить и расстрелять вылезающих из дверей. Лучше двух. Но хотя бы одного — представил он план действий. Главное — добросить. И не промахнуться.
Семен выдернул чеку и, видя как сквозь туман черную громадину «Мерседеса», бросил гранату между колес. Сильный взрыв ударил его по ушам, подкинул над землей и уронил вниз, на раненое плечо.
Выстрелить из автомата он не успел. Он потерял сознание.
Глава 33
— Взрыв! — крикнул, останавливаясь, Сан Саныч. — Вы слышали взрыв?
— Не глухие.
— Что это?
— По звуку граната.
— Я знаю, что граната. Откуда граната?
— Может, Семен? Когда я уходил, он подкладывал гранату под себя. Неужели подорвался?
— Сколько до того места, где ты его оставил?
— Метров триста.
— Тогда давайте шустрее.
— Шустрее — это уже сверхзвуковая скорость. Мы и так идем на пределах конструктивных возможностей. Того и гляди ходовая часть посыплется.
— И все равно быстрее. Быстрее! Быстрее!! Поворот. Лежащие поперек дороги березы. Разбитый пулями «рафик». И «Мерседес». Мертвый «Мерседес». Который уже никогда и никуда не поедет. И распластанный по земле Семен. Возможно, тоже неживой.
— Толя, Марина — вы к Семену. Остальные по бортам, — тихо сказал Сан Саныч. — Я справа. Вы — слева. Начинаем по команде.
Крадучись, подошли к покореженной машине. Остановились — каждый там, где следовало. Без дополнительных напоминаний. Как много раз до того на многих, в глубоком немецком тылу, дорогах.
— Готовы?
Не удержались, оглянулись на Толю и Марину.
— Ну, как там? Как Семен? — спросили одними глазами.
— Порядок! — показал большой палец Анатолий. — Дышит.
— Ну и слава богу!
И снова все взгляды на машину, на задранную над головой руку Полковника.
Подъем раскрытой ладони вверх — «Всем внимание!» и один за другим — в обратном отсчете, пальцы вниз. Чтобы каждый успел подготовиться к штурму. Один палец вниз — четыре. Второй — три. Третий — два. Четвертый — один. Сжатый кулак — «Начали!».
Разом придвинулись к машине, рванули сорванные с замков дверцы, уставили в салон автоматы. Пусто. Только водитель, мертвенно ткнувшийся головой в баранку. И огромная дыра в днище.
Нет депутата. Ушел депутат.
— Как же он выжил после такого? — удивленно присвистнул Михась. — И даже крови не видно.
— Может, он в бронежилете был?
— Не был он в бронежилете. И без бронежилета не был. И вообще не был! — зло ответил Сан Саныч. — Обвел он нас вокруг пальца, как безмозглых школяров. Не сел он в «Мерседес». Порожняком его отправил, чтобы нас, старых идиотов, с толку сбить. А сам по-тихому, задами, через забор, пешком ушел! Пешком! Не всегда большие люди на больших машинах ездят. Иногда и ходят.
Купил он нас. На элементарную подставу. Знал, что такую приманку мы не пропустим. Что клюнем на этот чертов бронированный «мерс» и заглотим его по самые кишки. Мы и заглотили. И подавились.
Всё. Нет депутата. Прохлопали мы его. Вот этими самыми глазками.
— Ну и черт с ним. Нет и нет, — махнул рукой Анатолий. — Но и войска у него тоже нет. Один он остался. Как не хочу сказать какой перст. И вряд ли теперь быстро оправится. К чему лишний раз расстраиваться? Того, что упущено, не воротишь.
Не о депутате надо думать, а о нас. Он о себе сам позаботится.
— Боюсь, и о нас тоже, — добавил Сан Саныч.
— Не успеет. Теперь у нас руки развязаны. Теперь заложники с нами. А он без них. Теперь мы в конспиративные игры играть не будем. Хватит. Напартизанились. Пора и честь знать. Теперь только законным порядком — заявление, протокол, санкция. Без самодеятельности. Пусть им те, кому по чину положено, занимаются. Мы свое дело сделали. Осталось до дома добраться. И забыть все как страшный сон.
Первые триста метров Семена тащили на плащ-палатке, вцепившись руками в углы ткани. Шли аккуратно, обходя грязь и лужи, стараясь не ступать след в след, чтобы не примять чрезмерно траву, стараясь не ломать встретившиеся на пути ветки. Идущая сзади Марина щедро посыпала путь перцово-табачной смесью. От собак.
Все как положено. Как положено, когда уходишь от активного преследования. Пусть даже преследователь этот наш российский рядовой раздолбай-милиционер, а не пунктуальный во всем, в том числе в поиске следов, немецкий каратель, а собака его — полудомашний Полкан взамен натасканной на преследование диверсантов немецкой овчарки.
Тем не менее — закон есть закон. Положено засыпать следы махоркой — сыпь, не жалей. Положено не протаскивать над землей, но поднимать каждую ногу, чтобы ненароком не порвать зацепившуюся травинку — будь добр, исполняй. И никак иначе. Потому что даже среди заведомо известного дурака-противника может отыскаться один внимательный умник или одна талантливая, с генами прабабушки-сучки, служившей в эсэсовских войсках, собака. Вот тогда и пожалеешь, что пренебрег известными мерами безопасности. Пожалеешь — ан поздно будет.
Через триста обязательных стерильно-карантинных метров ветераны остановились. Потому что дальше просто идти не могли. Из сил выбились.
— Три минуты перекур! — сказал шедший впереди Анатолий.
— Четыре.
— Ладно, пять.
Из двух вырубленных жердин и перекинутых через них полами внутрь плащ-палаток по-быстрому соорудили импровизированные носилки. Положили Семена. Взялись с четырех концов. Подняли с трудом. Понесли.
Странная это была процессия — из далекого и уже порядком подзабытого прошлого. Словно ступали ожившие, поднявшиеся из братских могил мертвецы. Призраки в маскхалатах. Четыре человека в камуфляже, с носилками, молчаливо двигающиеся по пригородному лесу. Осторожно, как по прифронтовой полосе.
